Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов

Статья сфокусирована на проблеме определения специфических характеристик метапрозы Андрея Белого 1916-1922-го годов на примере романов «Крещеный китаец» (1921) и «Записки Чудака» (1922), работы «Жезл Аарона» (1917)....

Ausführliche Beschreibung

Gespeichert in:

Bibliographische Detailangaben
Datum:	2010
1. Verfasser:	Прусенко, Г.Е.
Format:	Artikel
Sprache:	Russian
Veröffentlicht:	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України 2010
Schriftenreihe:	Русская литература. Исследования
Schlagworte:	Поэтика литературы ХIХ – середины ХХ века
Online Zugang:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105404
Tags:	Tag hinzufügen Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Zitieren:	Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов / Г.Е. Прусенко // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2010. — Вип. XIV. — С. 122-145. — Бібліогр.: 21 назв. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-105404
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-1054042016-08-13T03:01:52Z Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов Прусенко, Г.Е. Поэтика литературы ХIХ – середины ХХ века Статья сфокусирована на проблеме определения специфических характеристик метапрозы Андрея Белого 1916-1922-го годов на примере романов «Крещеный китаец» (1921) и «Записки Чудака» (1922), работы «Жезл Аарона» (1917). Стаття сфокусована на проблемі визначення специфічних характеристик метапрози Андрія Бєлого 1916-1922-го років на прикладі романів «Крещеный китаец» (1921) і «Записки Чудака» (1922), роботи «Жезл Аарона» (1917). The article is focused on problem of definition of Andrei Bely’s metaprose of 1916-1922’s specific characteristics basing on an example of novels «The Christened Chinaman» (1921) and «Diary of an Eccentric» (1922), work «Aaron's Rod» (1917). 2010 Article Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов / Г.Е. Прусенко // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2010. — Вип. XIV. — С. 122-145. — Бібліогр.: 21 назв. — рос. 2218-7472 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105404 821.161.1: 82-3 / Белый ru Русская литература. Исследования Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Поэтика литературы ХIХ – середины ХХ века Поэтика литературы ХIХ – середины ХХ века
spellingShingle	Поэтика литературы ХIХ – середины ХХ века Поэтика литературы ХIХ – середины ХХ века Прусенко, Г.Е. Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов Русская литература. Исследования
description	Статья сфокусирована на проблеме определения специфических характеристик метапрозы Андрея Белого 1916-1922-го годов на примере романов «Крещеный китаец» (1921) и «Записки Чудака» (1922), работы «Жезл Аарона» (1917).
format	Article
author	Прусенко, Г.Е.
author_facet	Прусенко, Г.Е.
author_sort	Прусенко, Г.Е.
title	Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов
title_short	Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов
title_full	Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов
title_fullStr	Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов
title_full_unstemmed	Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов
title_sort	метатекстуальные параметры прозы андрея белого 1916-1922-го годов
publisher	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
publishDate	2010
topic_facet	Поэтика литературы ХIХ – середины ХХ века
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105404
citation_txt	Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов / Г.Е. Прусенко // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2010. — Вип. XIV. — С. 122-145. — Бібліогр.: 21 назв. — рос.
series	Русская литература. Исследования
work_keys_str_mv	AT prusenkoge metatekstualʹnyeparametryprozyandreâbelogo19161922gogodov
first_indexed	2025-07-07T16:46:18Z
last_indexed	2025-07-07T16:46:18Z
_version_	1837007403459018752
fulltext	Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 122 ЛИТЕРАТУРА 1. Лихачёв Д.С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. – 1968. – №8. 2. Теория литературы: Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. за- ведений: В 2 т. – М., 2004. – Т.1. 3. Черников А.П. Великий мастер слова и образа // Шмелёв И.С. Оборот жизни. Светлая страница. – Калуга,1995. 4. Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры: В 2 т.– М., 1998. – Т. 2. – С. 60-280. 5. Ильин И.А. Одинокий художник. Статьи. Речи. Лекции. – М.,1993. 6. Шмелёв И.С. Оборот жизни. Шмелёв И. Светлая страница. – Калуга,1995. – С.275-282. 7. Виноградов В.В. Проблема сказа в стилистике // Виноградов В.В. О жизни художественной литературы: Избр. труды. – М.,1980. 8. Филин Ф.П. О просторечном и разговорном в русском литературном язы- ке // Филологические науки. – 1979. – №2. 9. Руднева Е.Г. О стилистике сказа в «Няне из Москвы» И.С.Шмелёва // Ху- дожественный мир И.С.Шмелёва и традиции славянских литератур: XII Крым- ские международные Шмелёвские чтения. – Симферополь, 2004. – С. 56-61. 10. Быстрова О.В. «Вначале было слово, и слово было у Бога…» (Слово в творчестве И.Шмелёва) // Там же. – С. 77-83 11. Харламова И. Художественное пространство и время в произведении И.С.Шмелёва «Лето Господне» // Актуальные проблемы филологической науки: взгляд нового поколения. – М., 2002. – Вып.1. УДК 821.161.1: 82-3 / Белый Г.Е. ПРУСЕНКО (Киев) МЕТАТЕКСТУАЛЬНЫЕ ПАРАМЕТРЫ ПРОЗЫ АНДРЕЯ БЕЛОГО 1916-1922-го ГОДОВ Аннотация. Статья Г.Е. Прусенко «Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов» сфокусирована на проблеме определения специфических характеристик метапрозы Андрея Белого 1916-1922-го годов на примере рома- Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 123 нов «Крещеный китаец» (1921) и «Записки Чудака» (1922), работы «Жезл Ааро- на» (1917). Ключевые слова: метатекст, метапоэтика, метапроза, интертекстуальность, интердискурсивность, символизм, Андрей Белый. Анотація. Стаття Г.Є. Прусенко «Метатекстуальні параметри прози Андрія Бєлого 1916-1922-го років» сфокусована на проблемі визначення специфічних характе- ристик метапрози Андрія Бєлого 1916-1922-го років на прикладі романів «Кре- щеный китаец» (1921) і «Записки Чудака» (1922), роботи «Жезл Аарона» (1917). Ключові слова: метатекст, метапоетика, метапроза, інтертекстуальність, ін- тердискурсивність, символізм, Андрій Бєлий. Summary. The article of G.Ye. Prusenko «Metatextual parametres of Andrei Bely’s prose of 1916-1922» is focused on problem of definition of Andrei Bely’s metaprose of 1916- 1922’s specific characteristics basing on an example of novels «The Christened Chinaman» (1921) and «Diary of an Eccentric» (1922), work «Aaron's Rod» (1917). Keywords: metatext, metapoetics, metaprose, intertextuality, interdiscursiveness, symbolism, Andrei Bely. Проза символизма представляет собой уникальный образец соедине- ния художественного и функционального начал, на первый план в ко- тором выдвигается стремление к максимальному разнообразию интер- текстуальных связей текста. Теория функциональной характеристики текста Ж. Женетта отражает пять транстекстуальных категорий; в их состав включена категория мета- текстуальности, подразумевающая внутритекстовый комментарий авто- текста или другого текста. Исследователи отмечают металитературность символистского текста: «Символистский текст настолько глубоко пропитан «чужим словом», что он часто оказывается как бы лишенным «своего слова», так что даже то, что цитатой не является, воспринимается в качестве таковой» [Паперный 2002: 159]. Наряду с развитым метатекстом произведений символизма, важным фактом является наличие теоретических разработок авторов-символис- тов, среди которых особое место принадлежит А. Белому. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 124 К.Э. Штайн выделяет сепаративный (эксплицированный) и иннектив- ный (имплицитный) типы метапоэтического текста [Штайн 2007: 41-42]. Эксплицированный метапоэтический текст – работы писателя по поэти- ке, статьи, эссе о поэзии, языке, творчестве. Такое понимание коррелиру- ет с понятием метатекста в лингвистике [Вежбицка 1978]. Метапоэтиче- ский текст – это статьи, эссе, замечания о творчестве, трактаты, исследо- вания, в которых автор пишет о собственном творчестве и творчестве других авторов («самоописание», «автоинтерпретация», «автометаописа- ние», «автометадескрипция») [Штайн 2007: 42]. В период 1916-1922 годов ключевым научно-аналитическим текстом писателя становится трактат «Жезл Аарона (О слове в поэзии)», 1917. Хронологически рамки исследования ограничиваются 1916-1922 го- дами – согласно выделению шестого периода жизни в автобиографиче- ской схеме семилетних периодов жизни А. Белого [Демин 2007: ил. 278- 279]. Первая временная граница установлена в соответствии с датой публи- кации теоретического исследования «Жезл Аарона (О слове в поэзии)» в Сборнике 1-ом «Скифов» (Петроград, 1917). Вторая обусловлена появле- нием полного книжного издания «Записок Чудака» («Геликон», 1922). Роман «Котик Летаев», опубликованный в 1918 году, рассматривается, однако не является предметом отдельного анализа, так как работа над ним велась А. Белым в период, преимущественно выходящий за пределы очерченного отрезка времени, – с октября 1915 по январь 1916 года, а также с учетом значительно большей степени изученности. Цель работы состоит в обозначении метатекстуальных параметров романов Андрея Белого «Крещеный китаец» и «Записки Чудака», иссле- дования «Жезл Аарона», рассматриваемых в качестве части метатекста А. Белого 1916-1922-го годов. Особый интерес представляет рассмотрение романов «Крещеный китаец» и «Записки Чудака» как метапрозаических текстов в связи с их мемуарной жанровой природой. На материале мемуарной прозы М.П. Абашева предлагает исследо- вание [Абашева 2001] в области проблемы авторефлексии творчества «Литература в поисках лица». Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 125 М. Липовецкий выделяет [Липовецкий 1997] ряд признаков метапро- зы: – тематизация процесса творчества через мотивы сочинительства, жизнестроительства, литературного быта, высокая степень репрезента- тивности «вненаходимого» автора-творца, находящего своего текстового двойника в образе персонажа-писателя, нередко выступающего как автор именно того произведения, которое является объектом интерпретации; – «зеркальность» повествования, позволяющая постоянно соотносить героя-писателя и автора-творца, «текст в тексте» и «рамочный текст» (паратекст, по Ж. Женетту). Взаимные соотношения часто сопровожда- ются прямыми или косвенными комментариями, трактующими взаимо- проникновение текстовой и внетекстовой реальностей; – «обнажение приема», переносящее акцент с целостного образа мира, создаваемого текстом, на сам процесс конструирования и реконструиро- вания данного образа. Следствием такой трансформации становится спе- цифическая активизация читателя, вовлекаемого в процесс творческой игры (отсюда исключительная роль пародий, самопародий, разного рода загадок, ребусов, анаграмм); – пространственно-временная свобода, возникающая в результате ос- лабления миметических мотивировок в свою очередь связана с усилени- ем «творческого хронотопа» (М. Бахтин), который приобретает положе- ние, равноправное по отношению к окружающим его «реальным» хроно- топам. А.В. Лавров главной особенностью мемуарного творчества А. Белого считает выход за пределы анализа духовных и бытовых исто- ков собственной личности и становление в качестве полномочного исто- риографа «профессорской культуры», описавшего ее упадок [Лавров 2007: 221]. Работа А.В. Лаврова сосредоточена на «Воспоминаниях о Блоке», цикле «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Между двух револю- ций». Мемуарную трилогию А. Белого А.В. Лавров сопоставляет с «Бы- лым и думами» А.И. Герцена и «Историей моего современника» В.Г. Короленко с оговоркой о преобладании личностного начала в прозе А. Белого (выражением которого является, в частности, акцент на личном местоимении в текстах писателя) вплоть до замены воображаемым дос- Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 126 товерных фактов, что несколько противоречит предыдущему тезису, не опровергая его. Вторая позиция в поле зрения ученого – возможность рассмотрения большинства литературных текстов писателя как мемуарно-биографи- ческих. В реестр мемуарно-биографических произведений А. Белого исследо- ватель включает «Симфонию (2-ую, драматическую)» (1902), «Возврат» (1901-1902) и текст задумывавшегося А. Белым в семи частях романа «Моя жизнь»: «Котик Летаев», «Коля Летаев», «Николай Летаев», «Лео- нид Ледяной», «Свет с востока», «Сфинкс», «У преддверия Храма» [Лав- ров 2007: 228]. Н.Д. Александров в работе “Время в структуре повествования романа «Крещеный китаец»” исходит из интерпретации текста «Крещеного ки- тайца» как автобиографической, мемуарной прозы, одновременно отме- чая неустойчивость границ между беллетристикой и мемуарами у А. Белого [Александров 1999: 153]. Замечание Н.Д. Александрова справедливо, что доказывает обраще- ние к фрагменту «Вместо предисловия», предварявшему первую публи- кацию «Крещеного китайца» (Записки мечтателей. – 1921. – №4). В отмеченном рамочном элементе А. Белый отрицает значимость ав- тобиографического компонента в романе: «[…] искать аналогии с жиз- нью определенных лиц в этом романе – значит не понимать заданий ав- тора, а также заданий художественной литературы; в ней, с одной сторо- ны, все – копия с натуры; с другой – все вымысел» [Белый 1997: 505- 506], задавая реципиенту правила его прочтения. А.В. Лавров посвящает отдельный труд проблеме «Андрей Белый и Григорий Сковорода», оговаривая тот факт, что знакомство А. Белого с сочинениями Григория Сковороды не может считаться подтвержденным, в частности, по мнению Евг. Голлербаха [Цит. по Лавров 2007: 158]. А.В. Лавров предполагает связь с философией Григория Сковороды посредством работ Владимира Эрна: статьи «Русский Сократ» (1908), разыскания «Нечто о Логосе, русской философии и научности» (1910), послужившего основанием для полемики с А. Белым, статей 1911 года («Жизнь и личность Григория Савича Сковороды», «Очерк теоретичес- Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 127 кой философии Г.С. Сковороды»), монографии В. Эрна о Григорие Ско- вороде (октябрь 1912). Книга В.Ф. Эрна получила отрицательный резонанс в научной крити- ке (Б.В. Яковенко, Д.В. Философов, С.Н. Булгаков, Г.Г. Шпет, Николай Сумцов): “Лишь единомышленники Эрна целиком принимали его книгу, другие же современники не без основания заключали, что Эрн уложил Сковороду в русло своей концепции при помощи недопустимых для объ- ективного исследования натяжек. Философ-неокантианец Б.В. Яковенко отмечал «методологический субъективизм» Эрна, Д.В. Философов судил еще более определенно: «Книжка г-на Эрна – насквозь тенденциозна. Она интересна для определения миросозерцания самого г-на Эрна, пред- ставителя современной, православной богословской мысли, но для бес- пристрастного изучения Сковороды, для ознакомления с неясной и кос- ноязычной философией его почти ничего не дает. Эрн заслонил своей широкой спиной скромного Сковороду». «Не столько Сковорода, сколь- ко Эрн о Сковороде», – делился своими впечатлениями от книги С.Н. Булгаков – мыслитель, во многом близкий автору по общим идей- ным установкам. Несколькими годами спустя, возвращаясь к исследова- нию Эрна, Г.Г. Шпет справедливо писал: «Книга – взвинчено-литератур- ное произведение, а не историко-философское исследование. Написанная с большим подъемом вдохновением, эта книга – прекрасное выражение мировоззрения самого автора, но по отношению к Сковороде – хвалебная песнь, в которой последний рисуется читателю таким, каким автор хотел бы видеть первого русского философа, но не таким, каким был Сковоро- да реальный»” [Лавров 2007: 160-161]. А.В. Лавров предполагает возможность интерпретации А. Белым не текстов и образа философа, а «созданного» Владимиром Эрном Гри- гория Сковороды, фактически метатекста, а не текста. Ученый пере- числяет следующие блоки совпадения идей, выделяемых В. Эрном и ак- туализированных в литературном тексте А. Белого: – представление А. Белого об «особом пути» России (сформировав- шись во время путешествия А. Белого по Средиземноморью, в конденси- рованной версии актуализировано в романе «Петербург»); Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 128 В письме А.М. Кожебаткину от 12 апреля 1911 года А. Белый пишет: «[…] мы, слава Богу, русские – не Европа; надо свое неевропейство вы- соко держать, как знамя» [Цит. по Лавров 2007: 162]. Восприятие фигуры Григория Сковороды в «почвенническом» аспек- те находит подтверждение, по убеждению А.В. Лаврова, в факте измене- ния А. Белым заключительных строк стихотворения «Искуситель» (1908; новый вариант – 1913-1914): «Оставьте… В этом фолианте / Мы все уто- нем без следа!.. / Не говорите мне о Канте!!. / Что Кант?.. Вот… есть… Сковорода… / [Философ русский, а не немец!!!...]» [цит. по: Лавров 2007: 163]. В качестве иных непосредственно метатекстуальных источников текста Григория Сковороды у А. Белого А.В. Лавров называет: – жизненный текст В. Соловьева: «Портрет Сковороды висел в биб- лиотеке усадьбы А.Г. Коваленской, бабушки Сергея Соловьева, в Дедове […]. Сидя под этим портретом, Владимир Соловьев в июне 1899 г. читал своим родственникам еще не законченные «Три разговора». Постоянно проводивший летние месяцы в Дедове, Андрей Белый хорошо знал обо всем этом; в мемуарах он указывал на Ковалинского как предка Соловье- ва и ученика Сковороды» [Лавров 2007: 165]; – текст философии Л.Н. Толстого, развивавшейся с учетом влияния Григория Сковороды; – пласт произведений русской литературы XIX века (В. Нарежный («Российский Жилблаз»), И. Срезневский («Майор, майор!»), Н.С. Лес- ков («Заячий ремиз»)), а также тексты современников А. Белого В.И. Нарбута, А.И. Тинякова, цитирующие образ Григория Сковороды. Н.М. Каухчишвили также обращает внимание на использование А. Белым не текста, а метатекста других авторов. Отличительная чер- та прозы Андрея Белого, по мнению исследователя, – «повтор – художе- ственных приемов, ритмики […]» [Каухчишвили 1999: 52], актуализи- рующийся под влиянием, прежде всего, дорнахского периода, а также провозглашения значимости знаковой и звуковой природы языка учени- ками Фердинанда де Соссюра: «[…] эксперименты со знаками / цифрами заменяются […] экспериментами со знаками / звуками […]» [Каухчи- швили 1999: 52]. Стилевая архитектоника мемуарной прозы А. Белого подчинена, как полагает Н.М. Каухчишвили, принципу экспериментиро- Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 129 вания со знаками / звуками, как в «Крещеном китайце», так и в «Записках Чудака»; в романе «Записки Чудака» прерывность «достигает макси- мального совершенства в своем графическом и словесном слиянии» [Ка- ухчишвили 1999: 54]. Научные данные по поэтике, философии творчества предоставляют возможность выделить, как отмечает К.Э. Штайн, особую междисципли- нарную парадигму – метапоэтику. Центральная область метапоэтики – исследования поэтов о поэзии [Штайн 2007: 44]. К.Э. Штайн определяет структуру метапоэтики, вычленяя в общей ме- тапоэтике частные (индивидуальные) метапоэтики отдельных авторов. Развитие метапоэтики как системы связано с индивидуальными мета- поэтиками, с процессами создания школ, направлений, методов, проис- ходит на основе творчества, чем обуславливается характеристика данной системы как открытой и нелинейной, осознающейся только в системе частных метапоэтик [Штайн 2007: 45]. Такой же принцип анализа структуры может быть корректен для ме- тапрозы. Как отмечает К.Э. Штайн, метапоэтика является особым типом дискурса. Специфика метапоэтического дискурса заключается в неот- страненности, отсутствии дистанции познающего субъекта по отноше- нию к познаваемому объекту. Исследования метатекста тесно связаны с общими проблемами интер- текстуальности. При этом метатекст и метопоэтический (метапрозаиче- ский) текст представляют различные аспекты интертекстуальности в ши- роком понимании и могут рассматриваться путем применения различных научных стратегий. По мнению В.Е. Чернявской [Чернявская 1999; Чернявская 2003], концепцию безграничного интертекста, вбирающего в себя всевозмож- ные текстовые системы и культурные коды, следует конкретизировать как концепцию интердискурса, интегрирующего в единую систему че- ловеческое знание, “распределенное” во многих специальных дискурсах. Необходимым условием реализации научного текста в качестве ин- тертекста становится наличие в нем цитирования / полемики автора с по- зицией / позициями оппонентов. Интердискурсивность научного обще- ния проявляется в особой организации смысла текста, направленной не Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 130 только на формирование и выражение новой идеи, но и на активизацию ментальной работы предполагаемого читателя, а также его убеждение. Научный текст, рассматриваемый в аспекте становления и выражения в нем нового знания, В.Е. Чернявская предлагает понимать как интер- дискурс. Научный текст как интертекст оказывается явлением более узкого порядка, входящим на правах составной части в интердискурсивность научного произведения (по принципу «часть – целое»). Объединенные в структурно-смысловом пространстве текста, эти два плана диалога знаний не исключают, а предполагают друг друга, пред- ставляя собой неразрывное единство. Заглавие работы А. Белого «Жезл Аарона (О слове в поэзии)» (1917) синсемантично ветхозаветному гипотексту – сюжету об избрании брата Моисея, Аарона, первосвященником (глава 18 «Чисел»), что определяет не только паратекстуальные, но и интертекстуальные особенности ра- боты. Господь велит Моисею взять у сынов Израиля по жезлу от каждого колена, всего двенадцать жезлов, имя каждого написать на жезле его – расцветший в скинии откровения жезл должен указать на избранного Господом: «На другой день вошел Моисей в скинию откровения, и вот, жезл Ааронов, от дома Левина, расцвел, пустил почки, дал цвет и принес миндали» [Чис 17:8]. Цитирование сюжета транслируется А. Белым с учетом текста Вяч. Иванова (две святыни, одна из которых – посох, в «Вечной памяти») и Вл. Соловьева («Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе и с приложе- ниями»). Мотив жезла обладает и иным претекстом – мифом о золотом жезле Гермеса (Гермеса-Трисмегиста), получившего его от Аполлона в обмен на музыкальные инструменты (приобретающий отдельную специфику у А. Белого мотив ввиду роли музыкального текста в творчестве писателя), семиструнную лиру и свирель. Вычленение мотива поиска нового Слова объединяет текст «Жезла Аарона» с текстами «Возмездия» А. Блока («Пролог»), «Первого свида- ния» А. Белого («Предисловие»), «Младенчества» Вяч. Иванова («Вступ- Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 131 ление»). Отдельно необходимо упомянуть автобиографический характер всех трех поэм и полемику о жанре (реактуализацию жанрового кода «романа в стихах» у А.А. Блока, А. Белого, Вяч. Иванова в указанных произведениях). Теория символизма А. Белого возведена на основе потебнианского учения о «внутренней форме слова». По мнению автора комментариев к «Жезлу Аарона» в сборнике «Семиотика и Авангард» В. Фещенко, роль Андрея Белого в переоценке теории слова соответствует роли Дж. Джой- са, С. Малларме, С. Георге в западной культуре [Белый 2006: 417]. «Жезл Аарона» начинается разделом «Смысл в здравом смысле». Пи- сатель выделяет исходную семантическую наполненность слова, относя ее к времени, находящемуся одновременно «в» и «вне» исторического контекста: «Некогда [курсив мой – Г.П.] все слова были значимы; то есть: были со смыслом […]» [Белый 2006: 376]. Реализм слова, по мнению А. Белого заключается в смысле; смысл слова не связан и не соотносим с предметностью: «смысл – «предмет», не ощущаемый пальцами, не имеющий цвета и не имеющий звука, безвкус- ный; он – предмет sui generic» [Белый 2006: 376]. Предмет, по А. Белому, – совокупность качеств и характеристик раз- ного порядка («единство многоразличия качеств» [Белый 2006: 376]), существование которых предопределяется восприятием реципиента: «[…] он не есть “сам в себе”: он для нас – “предмет в нас”» [Белый 2006: 376]. Слово – предмет sui generis, самосоздающийся; взятое безотноситель- но к смыслу слово – пусто, даже при условии существования материаль- ного объекта, прямо соотносимого с ним. Современная А. Белому речь, по мнению писателя, лишена смысла: «[…] quasi ясное слово полно химерическим содержанием; это пляска теней, завлекающих в эфемерный свой мир, в неживую механику звуко- вых повторений, очень поздних и нарочито составленных […]» [Белый 2006: 376]. В разделе втором («Слово») слово сравнивается с жезлом, не про- цветшим цветами, и со змеей, «мудрою и живою», но умершей. А. Белый оперирует образом змеи, превратившейся в сухой жезл (текст главы 7 Исхода), образами луны и земли, пребывающими, в рамках трактовки Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 132 писателя, в тех же отношениях, что звук и абстракция: «[…] и луна, и земля суть разломы единого тела; и есть земность луны; но привыкли мы видеть луну ослепительной ночью; и безлунен для нас небосвод над дневною землею […]» [Белый 2006: 378]; смысл и корень: «[…] умира- ние корневого значения связано с твердением мысли, с приближением к предмету понятия; наоборот: закричи на нас корень, – абстракция, как кора, отстает» [Белый 2006: 378]. Слово-термин – жезл Аарона – «исходит цветами значений», полисе- мантично. Полисемия, по утверждению В.В. Бычкова, – основа художе- ственного мышления и теоретических рассуждений А. Белого [Бычков 2007: 531]. Раздел третий «Корень и смысл» сконцентрирован на проблеме рож- дения слова и смысла. В первобытном обществе смысл мимичен, жести- куляционен, действенен; звуки окружающей природы (гром) связаны с чувствами (страха и т.д.). Начало познания у А. Белого обусловлено су- губо физиологически, в артикуляционном аспекте, как воспроизведение звука природы гортанью. Отрефлектированная в поздней философии Ф. Шеллинга «философия тождества» природы и духа объясняет веру примитивного человека в мистическую силу звука, способную выражать духа стихии, веру, кото- рой современный человек, по мнению писателя, обязан «словесным бы- тием»; отвержение такой веры (И. Кант) неизбежно приводит к разруше- нию веры в слово. Вне привлечения слова процесс одушевления «данного» мира в тво- римой действительности нереализуем. Специфика примитивного слова заключается в его независимости от данных ему извне логических и мифических «примышлений» [Белый 2006: 379]. Сущность функционирования слова – в духовности, призна- нии чувственного опыта единственно возможным источником знаний: «Духовная эмпирика – эмпирей – существо жизни слова: о н о – и н с п и р и р у е т » [Белый 2006: 379]. Инспирация – термин антро- пософского текста Р. Штейнера: «При «инспирации» происходит упразд- нение образов в пользу чисто звуковых ощущений, это стадия преобра- жения чувства» [Цит. по Белый 2006: 418]. Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 133 А. Белый предлагает трактовку основных видов слова (слово-заговор, слово-термин, слово-творчество бытия, слово-собственно («слово слов»)), основываясь на формуле «Именование, заговор и сотворение ми- ра – троякое содержание мира словесности; в разветвлениях позднейшего слова содержание нам дано, как т р и с м ы с л а» [Белый 2006: 381]. В. Фещенко полагает, что понимание Андреем Белым слова-термина предвосхищает исследования концепта. Смысл научных понятий, как отмечает А. Белый в «Жезле Аарона», – в их применении как условий опытной техники: «[…] логика предполага- ет материально данный предмет; слова «атом», «энергия» не имеют зна- чения вне реторты, вне колбы, вне холодильников, вне тепловых очагов […]. В произнесении звукосочетания «а т о м» для объяснения смысла подменяем мы логику и поэзию ритуалом магических заклинаний; пара- лизуем мы смысл» [Белый 2006: 381-382]. Восприятие слова как мифа значимее восприятия слова в грамматиче- ском контексте, значимее слова-термина («Осознание слова, как мифа, первей осознания его в грамматических отношениях; и первей оно тер- мина […]» [Белый 2006: 383]), однако «Грамматика – первей логики» [Белый 2006: 382]. Таков итог размышлений писателя в разделе «Логика и грамматика». Такое представление полностью отвечает идеям А.А. Потебни (грам- матика – значительно более сложная сфера, чем логика). Метатекстуаль- ный источник тезиса – труды схоластиков Средневековья, теория «уни- версальной грамматики» XVII века («Грамматика Пор Рояля»). Вывод Андрей Белый обосновывает перечнем позиций: 1) как в грамматике, так и в логике «[…] слово явлено не вполне, а в двоякой абстракции; из двоякой абстракции этой должны мы сложить наше слово о слове» [Белый 2006: 383]; 2) слово как «атом суждений» первично, возникает прежде понятия и предмета; связь, субъект и предикат образуют в нем единство; 3) слово не является атомом, имея скорее структуру молекулы, со- стоящей из букв и звуков; 4) «Чередование пространственно изрекаемых звуков во времени, их единство, как корень, покрытое смыслом есть суждение s u i Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 134 g e n e r i s ; протекает оно в элементах суждения […]» [Белый 2006: 382]. Наиболее полное выражение сущность слова получает в мифе («Миф о слове») [Белый 2006: 382]. Альтернативную интерпретацию и новые номинации приобретает в тексте «Жезла Аарона» идея Ф. Ницше о противостоянии в истории и культуре двух начал, аполлонического и дионисийского: «Мудрость вы- сокого герметизма продолжается ныне в суждениях о логическом Логосе. Здесь логический Логос вступает в борьбу с лесным Паном (природою звучного слова). Футуризм и логизм (звуки слов, смыслы слов) прими- ряемы в наши дни не возвратом к природе первично рожденного слова и не возвратом к первично-рожденному мифу, а углублением, обострением антиномии слов до сознания, что место логики не в том плане, где логика положила свое бытие, а в ином, более коренном, – до сознания, что зву- ковая значимость не есть форма гласящего звука, а – смысл его; может быть в смысле звука и в смысле конкретно-логическом пересечение звука и логики явит подземное слово в дневном своем виде; может быть смысл абстрактного термина зацветет, точно жезл Аарона» [Белый 2006: 384]. «Цветение» слова А. Белый предсказывает в слиянии аполлоническо- го и дионисийского: «И слово пустое, дневное, и слово ночное, глухое, соединятся по-новому в слово, живое, цветущее» [Белый 2006: 384]. Раздел «Слово в поэзии» актуализирует текст Р. Штейнера: инспира- тивный корень поэзии, по определению А. Белого, содержится в Логосе; тезис иллюстрируется путем цитирования «Вакхической песни» (1825) А.С. Пушкина, автоцитирования («Мой друг» (1908)). Три образных модели исследователя слова предлагаются писателем в разделе «Филолог, философ, словесник». Итог размышлений А. Белого – неудовлетворительный характер всех существующих теорий слова и острая необходимость создании теории «с о б с т в е н н о с л о в а» [Белый 2006: 388]: «Крах философских абстракций и крах филологии собственно (обращение в горы сырых ма- териалов), обнаружил нам явное отсутствие т е о р и и с л о в а» [Бе- лый 2006: 388]. Вывод писателя предлагает формулу реабилитации сло- весности: она – в соединении философии с филологией. Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 135 Два диаметрально противоположных подхода к теории словесности, нуждающиеся в кардинальном переосмыслении, – предмет раздела «За- дание новое словесности». Концепция слова – выражения звука «вырождается в парнасизм (сколькие символисты имеют уклон к парнасизму!)» [Белый 2006: 388]; вторая – теория слова-понятия – тенденциозна [Белый 2006: 388]. А. Белый фактически цитирует акмеистический метатекст, выделяя в качестве одной из опасностей толковании слова теорию слова-символа: «[…] некогда провозгласила себя она революционным течением, при- знающим катастрофу смыслов слов и ищущим выхода к подлинной жиз- ни смысла […]» [Белый 2006: 389]. Николай Гумилев в программном манифесте акмеизма «Наследие символизма и акмеизм» (1913) выделяет одно из ключевых отличий двух направлений в искусстве: «Французский символизм, родоначальник все- го символизма [что не раз отрицалось самими символистами в их рабо- тах; наиболее последовательно – у К.Бальмонта – Г.П.] как школы, вы- двинул на передний план чисто литературные задачи: свободный стих, более своеобразный и зыбкий слог, метафору, вознесенную превыше все- го, и пресловутую теорию «соответствий». Последнее выдает с головой его не романскую и, следовательно, не национальную, наносную почву» [Гумилев 1988: 84]. Акмеисты отдают решительное предпочтение роман- скому искусству перед германским: «Головокружительность символиче- ских метафор приучила их к смелым поворотам мысли; зыбкость слов, к которым они прислушивались, побудила искать в живой народной речи новых – с более устойчивым содержанием; и светлая ирония, не подры- вающая корней нашей веры, – ирония, которая не могла не проявляться хоть изредка у романских писателей, – стала теперь на место той безна- дежной немецкой серьезности, которую так возлелеяли наши символи- сты» [Гумилев 1988: 84]. Принципиальное различие между акмеизмом и символизмом (С.Городецкий «Некоторые течения в современной русской поэзии» (1913)) заключается в том, что акмеистами «мир бесповоротно принят […] во всей совокупности красот и безобразий» [Городецкий 1913: 48], тогда как символизм «заполонив мир «соответствиями», обратил его в фантом, важный лишь постольку, поскольку он сквозит и просвечивает Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 136 иными мирами, и умалил его высокую самоценность» [Городецкий 1913: 48]. Андрей Белый обращается к проблеме противостояния течений в ли- тературе первой половины ХХ ст., неожиданно становясь на позиции фу- туризма: «[…] футуристы правее эстетов в парадоксальности, в прямоте, в неприкрытости голого “credo”, в отрицании «разума» [Белый 2006: 390]. В разделе «Поэтический организм» структура стихотворения объясня- ется через физиологическое устройство человеческого организма: «Сти- хотворение есть организм; в нем понятие мысли есть мозг; переживаний – это нервы поэзии […]» [Белый 2006: 391]; «Звуковой материал – соеди- нительно-тканная система поэзии […]» [Белый 2006: 392]. Представление структуры стихотворения как организма предлагает опыт переосмысления романтической натурфилософии (природа = орга- низм, Ф. Шеллинг «О мировой душе» (1797)). Прием получает продолжение («Берег вечного веселья»): «[…] в при- митивной метрической форме имеем мы систему движения – «мускулы»; рифмы есть сухожилия, прикрепляющие поэтический организм к кости крепкого звука: к согласным; а оживляющий поэтический организм внутри метра заложенный ритм есть пульсация кровеносных сосудов по- эзии; […] ритм (глубочайше невскрытое для сознанья начало поэзии, ее «с о н б е з г р е з ») органически связан с суммою тканей формы […]» [Белый 2006: 393]. Мотив сна, один из центральных для литературного текста Андрея Белого, включается писателем в метапоэтический текст. В 1924 году будет опубликован «Манифест сюрреализма» А. Бретона, призывающий к «[…] освобождению человеческого «Я», человеческого духа от «оков» сциентизма, логики, разума, морали, государственности, традиционной эстетики […]» [Бычков 2003: 431]. Художник, по канону сюрреализма, должен опираться на любой опыт бессознательного, в ко- тором скрыты подлинные истины бытия, – сновидения, галлюцинации, бред, бессвязные воспоминания младенческого возраста [что находит выражение в романах «Котик Летаев», «Крещеный китаец», «Записки Чудака» – Г.П.], мистические видения. Предвосхищая теоретические ра- Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 137 боты сюрреалистов, А. Белый вводит мотив сна в научный (квазинауч- ный текст). Раздел «Изобразительность» начинает часть «Жезла Аарона», посвя- щенную рефлексии конкретных текстов, максимально интертекстуально и метатекстуально насыщенную. А. Белый вступает в полемику с символистским метатекстом: опира- ясь на перечень характеристик, писатель сравнивает поэзию Ф.И. Тютче- ва с поэтическим творчеством А.С. Пушкина – в пользу последнего: «[…] где шевелится Тютчеву хаос, тут именно зажигается Пушкину звук […]» [Белый 2006: 394]; «И Тютчев умнеет рассудком: от философской систе- мы; а Пушкин – мудреет в стихиях; и понимает Россию он более Тютче- ва» [Белый 2006: 394]. В то же время, Д.С. Мережковский в программном трактате русского символизма, «О причинах упадка и о новых течениях современной рус- ской литературы» (1893), называет как раз Ф.И.Тютчева центральной фи- гурой литературной эпохи [Мережковский 1995: 557]. Такой подход А. Белого отвечает подчеркнутому К.Э. Штайн стрем- лению метапоэтического (метапрозаического) текста подключиться к определенной научной парадигме [Штайн 2007: 44]. В.Я. Брюсов и А. Блок сопоставляются А. Белым по признаку динами- ки / статики, вычленяемому писателем на основании морфологического критерия («Краски природы поэта»). Отсутствие динамизма, по мнению А. Белого, в поэзии В.Я. Брюсова обусловлено превалированием сущест- вительных («[…] существительное есть предмет материальный: матери- альная женщина, материальная страсть […]» [Белый 2006: 400]); матери- альный план действительности описывается у В. Брюсова, насильствен- но, при помощи прилагательных, обладающих функцией импрессии. По- эт сухо анализирует предметы объективной реальности, данные ему «внешне», чем исчерпывается муза В.Я. Брюсова. Муза А.А. Блока дина- мична, по причине того, что в поэзии автора преобладают глаголы. Переходя от частного, проблемы творчества индивидуально- авторского, к общему контексту поэтического текста литературы, А. Бе- лый отмечает особенность цветосимволики и колористики писателей, сводя ее к личностному критерию; цвета, доминирующие у того или ино- го поэта обусловлены не общесимволическим значением цвета, а рецеп- Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 138 цией его самим автором текста: «Что один поэт видит главным образом зарю ж е л т о й, другой – только к р а с н о й (заря же бывает и жел- той и красной, и фиолетовой, и оранжевой и т.д.), – показует нам глав- ным образом не з а р ю, а цвет ауры поэта» [Белый 2006: 400]. А. Белый предлагает исследовать векторы психоэмоционального со- стояния писателя, помимо хроматического, по образному принципу: «Вода не случайно является нам стихиею страсти. Состояние страстного организма поэта живописуется бессознательно в отношениях поэта к во- де» [Белый 2006: 400]. Декодирование заглавия раздела «Словесное древо» невозможно без учета идеи и семантики Мирового древа (древа жизни, древа плодородия, космического древа, древа познания, мистического древа). Материал форм и идей в художественном творчестве распадается на две противоположные части («две раздельные ветви» [Белый 2006: 410], разрастающиеся в противоположные стороны, как ветви и корни). Час- тично форма и содержание (идеи) совпадают лишь у «величайших» ху- дожников Слова. Вырастить «Древо Слов» возможно только через подвиг молчания [Белый 2006: 413]. Призыв к молчанию заимствован текстом модернизма (символизма) из романтического текста и пополнен рядом новых пози- ций. Гипотекстами в русском литературном тексте становятся манифесты В.А. Жуковского «Невыразимое» и Ф.И. Тютчева, односторонне оцени- ваемого А. Белым в «Жезле Аарона», “Silentium!”, масонский текст. Акт поэтического прозрения как итог выполнения обета молчания – идея позволяет предположить в перечне интертекстуальных источников «Жезла Аарона» текст «Гимнов к ночи» Л. Новалиса (1800). Текст символизма культивирует теорию «безглагольности»: «зеркаль- ность», признание музыки первостихией творчества, несказанность, при- знание Вяч. Ивановым тишины тайной богов в программных стихотво- рениях «Душа сумерек» и «Молчание», творческое молчание Блока. В 1905 году А. Добролюбов издает сборник религиозных гимнов и ду- ховных поучений “Из книги невидимой”. Заключительный тезис А. Белого в связи с анализируемым им на всех уровнях текста «Жезла Аарона» метатекстом трех модернистских тече- ний сводится к тому, что рождение нового Слова, Слова-Логоса (приход Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 139 нового Христа), возможно путем преодоления противоречий между сим- волизмом, акмеизмом, футуризмом, формированием на основе трех тече- ний единого текста. Метатекст «Жезла Аарона» существенно модифицируется по сравне- нию с метатекстом прозы писателя периодов «диаволического» и «мифо- поэтического» символизма (по А. Ханзен-Лёве). Материалом, позво- лившим выйти на метауровень, является теория Слова (логический смысл «слова-собственно» («слова слов») sui generis выносится на пер- вый план интерпретации, предваряя теорию слова-звука, первичную для А. Белого-теоретика предшествующих периодов), важнейший фокус межтекстовых реляций символизма, акмеизма и футуризма, разработан- ная в теоретических, философских и художественных текстах Вл. Со- ловьева, Вяч. Иванова, А.А. Блока и других представителей русских ху- дожественно-эстетических течений начала ХХ века. Отказываясь от традиционного предисловия, использованного в «Ко- тике Летаеве», автор предваряет текст первой публикации «Крещеного китайца» (Записки мечтателей. – 1921. – №4) компонентом рамы «Вместо предисловия» [Белый 1997: 505], содержащим следующие ис- ходные позиции произведения: – серия запланированных писателем текстов формирует концепцию эпопеи; – «Преступление Николая Летаева» – первый том серии томов «Эпо- пеи» [Белый 1997: 505]; – предмет изображения в произведении – детство главного героя «[…] в том критическом пункте, где ребенок, становясь отроком, этим самым свершает первое преступление: грех первородный, наследственность проявляется в нем» [Белый 1997: 505]. В последний тезис вписано авторский комментарий заглавия первого издания, что отражает как паратекстуальные, так и метатекстуалные характеристики романа. Главный герой, уже не Котик, а Николай, вступая в период отрочест- ва, начинает проявлять наследственные черты; смена именования имеет принципиальную значимость в контексте теории имяславия (имеславия, имяславства), цитируемой А. Белым в исследовании «Жезл Аарона Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 140 (О слове в поэзии)» [Белый 2006: 381]. У А. Белого и Вяч. Иванова поня- тие имени становится в один ряд с понятием символа [Белый 2006: 419]. Выдерживая модель мистификации, заявленной, в пределах литера- турного текста Серебряного века, ярче всего в романном тексте Валерия Брюсова, А. Белый категорически отрицает автобиографичность произ- ведения: «В изображении ребенка, конечно, я пользовался и своими дет- скими воспоминаниями; и отчасти пользовался в изображении родителей Котика некоторыми (весьма немногими) штрихами, взятыми у своих ро- дителей; но вся фабула, постановка характеров, конфигурация человече- ских отношений есть плод чистейшей фантазии автора; и тот, кто хотел бы проводить параллель между детством автора и детством «Котика», впал бы в глубочайшее заблуждение, основанное на том, что ни одна ху- дожественная деталь, ни одно действующее лицо не бывает вымыслом из ничего, но покоится на наблюдаемом в себе и вокруг себя […]» [Белый 1997: 505-506]. Вяч. Вс. Иванов посвящает отдельное исследование сопоставлению образа профессора Коробкина в романе А. Белого «Москва» (1925) с Ни- колаем Бугаевым [Иванов 1999]. Вяч. Вс. Иванов уделяет особенное внимание авторской трактовке сопоставления персонажа с Николаем Бу- гаевым, показательной в контексте соотнесения с моделью, по которой построено «Вместо предисловия» в «Крещеном китайце»: «“Коробкин” – не отец; в нем иные лишь черты взяты в остраннении жуткого шаржа; и – ничего общего в квартире, в семье с нашей квартирой и семьей» [цит. по: Иванов 1999: 11]. Завершает «Вместо предисловия» А. Белым разъяснениями о связи «Крещеного китайца» как первого тома «Эпопеи» с предисловием к ней – романом «Записки Чудака», который сам автор определяет как повесть [Белый 1997: 506]. А. Белый подчеркивает рецептивную установку текстов «Эпопеи», от- дельно выделяя «элитарность» «Записок Чудака»: «[…] “Записки Чуда- ка” – для элиты; первый том «Эпопеи» – для всех художественно разви- тых […]» [Белый 1997: 506]. Мотивировка «абстрактности и неудобочитаемости» [Белый 1997: 280] «Записок Чудака», объясненная в компоненте рамы «Вместо преди- словия» романа «Записки Чудака» специфической функцией текста как Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 141 предисловия к «Эпопее» предваряется оговоркой А. Белого в «предисло- вии» «Крещеного китайца»: «Отвлеченность “Записок Чудака” есть от- влеченность предисловия, основная тема “З а п и с о к” в последующих томах задуманной “Э п о п е и” пройдет в конкретном, “р о м а н - н о м” виде, обросши фабулой и не представляя собой “з а п и с о к”» [Белый 1997: 506]. В рамочном компоненте «Вместо предисловия» к роману «Записки Чудака» (1922), предложенному взамен конвенциональной формы пре- дисловия, Андрей Белый акцентирует внимание на следующей исходной позиции толкования произведения: герой пролога («Я»), Леонид Ледя- ной, не может быть спроектирован на «Я» автора, Андрея Белого. Данный тезис, задавая параметры авторской маски, получает расши- рение в «Послесловии к рукописи Леонида Ледяного, написанном чьей- то рукой», «автор» которого ищет и находит встречу с Леонидом Ледя- ным. Несмотря на пресечение в тексте рамочных элементов любой возмож- ности идентификации главного героя (нарратора) с Андреем Белым, в биографии Леонида Ледяного до мелочей воспроизводится биография Андрея Белого на соответствующем хронологическом отрезке. Налицо пресловутая «зеркальность» повествования, позволяющая фрагмент за фрагментом соотносить героя-писателя Леонида Ледяного и автора- творца Андрея Белого, «текст в тексте» и «паратекст». Леонид Ледяной живет в Дорнахе, принимает участие в строительстве Иоаннова Здания, обращениями к теме которого наполнен текст «Воспо- минаний о Штейнере» Андрея Белого: «[…] в Дорнахе каждый, реально отдавшийся заботам о Гетеануме, становился сотрудником» [Белый 2000: 429]. В «Воспоминаниях о Штейнере» Андрей Белый обращается к своим впечатлениям об Иоанновом Здании: «[…] купол Гетеанума, отсюда пре- красно простертый или сиял фосфорически в лунных лучах, или делался хризолитово-розовым в зорях» [Белый 2000: 430]. Леонид Ледяной отзывается о Гетеануме в сходных выражениях: «На заре эти гранные формы, покрытые воском, легкоперламутрились, а ку- пола, вырастая в них, говорили нежнейшие речи из легких небесных от- Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 142 ливов; чернели и входы, и окна бетонных подножий – сплошным лаби- ринтом колончатых ходов; и – бесколонных пустот» [Белый 1997: 282]. Леонид Ледяной со своей супругой Нэлли, как и Андрей Белый с Асей Тургеневой, живет в Дорнахе по соседству с Р. Штейнером: «Мы прожи- вали как раз против Штейнера; с нашей террасы, бывало, мы смотрим: вон – Штейнер проходит» [Белый 1997: 283]. Домик Леонида Ледяного, «присевший под яблони» [Белый 1997: 283], находится «как раз против [дома – Г.П.] Штейнера» [Белый 1997: 283]. «[…] я оказался соседом с ним: волей судьбы мы переехали в домик, стоявший как раз против домика доктора; домик наш не был огорожен; несколько яблонь да небольшая дорожка отделяла нас от низенького за- борчика, […]» [Белый 2000: 429] – пишет Андрей Белый в «Воспомина- ниях о Штейнере». За Леонидом Ледяным и Штейнером, так же, как и за Андреем Белым и Штейнером, следят. Андрей Белый замечает в «Воспоминаниях…», анализируя характер своих взаимоотношений с доктором Штейнером: «Несчастья – сближа- ют; трагический фон, на котором развертывалась наша жизнь, переноси- мая подчас, как окопная (приходилось окапываться: от «антропософов», швейцарцев, разведок […])» [Белый 2000: 431]. Леонид Ледяной уделяет «шпионской теме» значительную часть ро- мана, своих «записок»: «Международные сыщики, как клоны, нас обсе- ли: международное общество в годы войны – преступление. Иоанново здание – школа шпионов» [Белый 1997: 283]. Мучимый бессонницей Ледяной включает электричество в два часа ночи и принимается за написание «Котика Летаева» [Белый 1997: 284], принадлежащего в действительности авторству Андрея Белого. В комнате Леонида Ледяного, среди чемоданов и бумаг, лежит недо- писанный «Котик Летаев», «архитектонику фразы» [Белый 1997: 283] которого Леонид Ледяной тщательно комментирует в главе «Комната» романа «Записки Чудака»: «[…] отлагалась в градацию кругового движе- ния; архитектоника здесь такова, что картинки, слагаясь гирляндами фраз, пишут круг под невидимым куполом, вырастающим из зигзагов […]» [Белый 1997: 283-284]. Образ Гетеанума сопоставляется Леонидом Ледяным с пишущимся им текстом «Котика Летаева»: «[…] форма при- Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 143 шла мне под куполом Здания; пересечение граней, иссеченных форм во- плотилось в словесную Эвритмию; под куполом Иоаннова Здания нады- шался небесными ветрами я; здесь меня овлажнили дождями словесно- сти: «Котиком»» [Белый 1997: 284]. В главе последней романа «Записки Чудака» («Года») Леонид Ледя- ной описывает, как именно писал собственно «Записки Чудака», в духе «Как мы пишем» и «О себе как писателе» Андрея Белого: «[…] ее [Нэлли – Г.П.] дух, диктовал мне “з а п и с к и”; я в них погружался из воев хлеставшей зимы, когда ноги мои коченели от холода – в температуре шести только градусов, в шапке, в перчатках, обмакивая шерсть перчаток в чернило, боясь, чтобы чернило не стало бы льдом, я писал их» [Белый 1997: 490]. Итак, «зеркальность» сюжетно связанных текстов романа Андрея Бе- лого «Крещеный китаец», «Записки Чудака» и «Воспоминаний о Штей- нере» позволяет констатировать метапрозаический характер «Крещеного китайца» и «Записок Чудака». Тема творчества у Андрея Белого актуали- зируется путем введения в художественный текст мотивов сочинительст- ва, авторефлексии процесса творчества. Автор-творец (Андрей Белый) находит текстового двойника в образе персонажа-писателя (Леонид Ле- дяной), выступающего одновременно автором романов Андрея Белого «Котик Летаев» и собственно интерпретируемого текста «Записок Чуда- ка», персонажем романа «Крещеный китаец». Проведенным анализом безусловно не исчерпываются особенности метапрозаического текста романа Андрея Белого «Записки Чудака», од- нако отмеченные характеристики позволяют расширить перечень специ- фических текст метатекста Андрея Белого 1916-1922-го годов. ЛИТЕРАТУРА Абашева М.П. Литература в поисках лица (русская проза в конце ХХ века: становление авторской идентичности). – Пермь: Издательство Пермского уни- верситета, 2001. – 320с. Александров Н.Д. Время в структуре повествования романа «Крещеный кита- ец» // Москва и «Москва» Андрея Белого: Сборник статей / Отв. ред. М.Л. Гас- паров; Сост. М.Л. Спивак, Т.В. Цивьян. – М.: РГГУ, 1999. – С. 153-160. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 144 Белый А. Жезл Аарона // Семиотика и Авангард: Антология / Ред.-сост. Ю.С. Степанов, Н.А. Фатеева, В.В. Фещенко, Н.С. Сироткин. – М.: Академический проект, 2006. – С. 376-426. Белый А. Собрание сочинений. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении со- временности. Воспоминания о Штейнере / Общ.ред. В.М.Пискунова; Сост., коммент. и послесл. И.Н.Лагутиной. – М.: Республика, 2000. – 719с. Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чу- дака / Общ. ред. и сост. В.М. Пискунова. – М.: Республика, 1997. – 543с. Бычков В.В. Андрей Белый: Эзотерика символизма // Бычков В.В. Русская те- ургическая эстетика. – М.: Ладомир, 2007. – С. 513-548. Бычков В. Сюрреализм // Лексикон нонклассики: Художественно- эстетическая культура ХХ века / Под ред. В.В.Бычкова. – М.: РОССПЭН, 2003. – С.429-432. Вежбицка А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып. VIII. – 1978. – С. 402-421. Городецкий С. Некоторые течения в современной русской поэзии // Аполлон. – 1913. – №1. – С.46-50. Гумилев Н. Наследие символизма и акмеизм // Поэтические течения в русской литературе конца XIX-начала ХХ века: Литературные манифесты и художест- венная практика / Сост. А.Г.Соколов. – М.: Высшая школа, 1988. – С.83-87. Демин В.Н. Андрей Белый. – М.: Молодая гвардия, 2007. – 413с. Иванов Вяч. Вс. Профессор Коробкин и профессор Бугаев (К жанровой ха- рактеристике романа «Москва» Андрея Белого) // Москва и «Москва» Андрея Белого: Сборник статей. – М.: РГГУ, 1999. – С. 11-28. Каухчишвили Н.М. Андрей Белый и Николай Васильевич Бугаев // Там же. – С. 45-57. Лавров А.В. О Блоке и о других: мемуарная трилогия и мемуарный жанр у Андрея Белого // Лавров А.В. Андрей Белый: Разыскания и этюды. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – С. 220-265. Лавров А.В. Андрей Белый и Григорий Сковорода // Там же. – С. 157-171. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм (Очерки исторической поэтики): Монография. – Екатеринбург, 1997. – 317с. Мережковский Д.С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы // Мережковский Д.С. Л.Толстой и Достоевский. Вечные спутники. – М.: Республика, 1995. – С.522-560. Паперный В.М. Поэтика русского символизма: персонологический аспект // Андрей Белый. Публикации. Исследования. – М.: ИМЛИ РАН, 2002. – С. 152- 168. Выпуск XIV (2010) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 145 Чернявская В.Е. Интертекстуальное взаимодействие как основа научной коммуникации. – СПб: Изд-во СПбГУЭФ, 1999. – 209с. Чернявская В.Е. Интертекстуальность и интердискурсивность // Текст – Дис- курс – Стиль. Коммуникации в экономике. – СПб: Изд-во СПбГУЭФ, 1999. Штайн К.Э. Метапоэтика – «размытая» парадигма // Филологические науки. – 2007. – №6. – С. 41-50. УДК 821.161.1: 82-31 / Вагинов Е.Н. КАРАСЁВ (Киев) НАРРАТИВНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ РОМАНА К. ВАГИНОВА «КОЗЛИНАЯ ПЕСНЬ» (1928) Аннотация. Карасёв Е.Н. Нарративная организация романа К. Вагинова «Козлиная песнь» (1928). Главной задачей данной статьи является анализ нарративных стратегий в де- бютном романе Константина Вагинова «Козлиная песнь» (1928) сквозь призму реализации в нем категории амбивалентности, характерной для парадигмы аб- сурда. Основным объектом внимания становится система персонажей, которая включает в себя различные авторские маски, и нарратив как таковой. Ключевые слова: абсурд, амбивалентность, нарративные стратегии, образ ав- тора, авторская маска, авторская саморепрезентация. Анотація. Карасьов Є.М. Наративна організація роману К. Вагінова «Козлина пісня» (1928). Головною задачею даної статті є аналіз наративних стратегій в дебютному романі Костянтина Вагінова «Козлина пісня» (1928) крізь призму реалізації в ньому категорії амбівалентності, характерної для парадигми абсурду. Головним об’єктом уваги стає система персонажів, що включає в себе різноманітні авто- рські маски, та наратив як такий. Ключові слова: абсурд, амбівалентність, наративні стратегії, образ автора, ав- торська маска, авторська саморепрезентація.

Метатекстуальные параметры прозы Андрея Белого 1916-1922-го годов

Institution

Ähnliche Einträge