Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы

В статье анализируется метатекстуальный уровень романа А. Белого «Котик Летаев» в контексте антропософских идей Р. Штейнера и теории познания А. Белого.

Збережено в:

Бібліографічні деталі
Дата:	2011
Автор:	Прусенко, Г.Е.
Формат:	Стаття
Мова:	Russian
Опубліковано:	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України 2011
Назва видання:	Русская литература. Исследования
Теми:	Поэтика русской литературы
Онлайн доступ:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105424
Теги:	Додати тег Немає тегів, Будьте першим, хто поставить тег для цього запису!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Цитувати:	Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы / Г.Е. Прусенко // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 43-58. — Бібліогр.: 15 назв. — рос.

Репозитарії

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-105424
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-1054242016-08-13T03:02:05Z Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы Прусенко, Г.Е. Поэтика русской литературы В статье анализируется метатекстуальный уровень романа А. Белого «Котик Летаев» в контексте антропософских идей Р. Штейнера и теории познания А. Белого. У статті аналізується метатекстуальний рівень роману А. Бєлого «Котик Летаев» у контексті антропософських ідей Р. Штейнера і теорії пізнання А. Бєлого. In the article the metatextual level of A. Bely’s novel “Kotik Letaev” is analyzed in the context of R. Steiner’s anthroposophical ideas and A. Bely’s theory of cognition. 2011 Article Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы / Г.Е. Прусенко // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 43-58. — Бібліогр.: 15 назв. — рос. 2218-7472 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105424 821.161.1: 82-3 / Белый ru Русская литература. Исследования Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Поэтика русской литературы Поэтика русской литературы
spellingShingle	Поэтика русской литературы Поэтика русской литературы Прусенко, Г.Е. Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы Русская литература. Исследования
description	В статье анализируется метатекстуальный уровень романа А. Белого «Котик Летаев» в контексте антропософских идей Р. Штейнера и теории познания А. Белого.
format	Article
author	Прусенко, Г.Е.
author_facet	Прусенко, Г.Е.
author_sort	Прусенко, Г.Е.
title	Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы
title_short	Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы
title_full	Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы
title_fullStr	Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы
title_full_unstemmed	Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы
title_sort	роман андрея белого "котик летаев": поэтика метапрозы
publisher	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
publishDate	2011
topic_facet	Поэтика русской литературы
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105424
citation_txt	Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы / Г.Е. Прусенко // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 43-58. — Бібліогр.: 15 назв. — рос.
series	Русская литература. Исследования
work_keys_str_mv	AT prusenkoge romanandreâbelogokotikletaevpoétikametaprozy
first_indexed	2025-07-07T16:48:00Z
last_indexed	2025-07-07T16:48:00Z
_version_	1837007509866414080
fulltext	Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 43 Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведе- ния: В 2 т. – М., 1956. Огарев Н. П. Стихотворения и поэмы. – Л., 1956. Ссылки даются на это изда- ние с указанием в скобках страниц. Попельницкий А. З., Соловьев И. М. Из общественных настроений московско- го студенчества в 1858 году // Голос минувшего. – 1915. – № 9. Путинцев В. А. Н. П. Огарев: Жизнь. Мировоззрение. Творчество. – М., 1963. Рейсер С. А. Н. П. Огарев. // Огарев Н. П. Стихотворения и поэмы. – Л., 1956. Рудницкая Е. Л. Н. П. Огарев в русск. революционном движении. – М., 1969. Свободные русские песни. – Берн, 1863; Вольный песенник.– Женева, 1870. Вып. 2; Сборник новых песен и стихов. – Женева, 1873; Работник. – 1876. – № 13. Свободные русские песни. – Кронштадт, 1863. Собрание народных русских песен с их голосами, на музыку положил Иван Прач / Под ред. В. М. Беляева.– М., 1955 Харитонова В. И. К вопросу о функциях причета в обрядах и вне их // Поли- функциональность фольклора. – Новосибирск, 1983. Чернышевский Н. Г. Песни разных народов // Полн. собр. соч. – М., 1949. – Т. 2. УДК 821.161.1: 82-3 / Белый Г.Е. ПРУСЕНКО (Киев) РОМАН АНДРЕЯ БЕЛОГО «КОТИК ЛЕТАЕВ»: ПОЭТИКА МЕТАПРОЗЫ Аннотация. Прусенко Г.Е. Роман Андрея Белого «Котик Летаев»: поэтика метапрозы. В статье анализируется метатекстуальный уровень романа А. Белого «Котик Летаев» в контексте антропософских идей Р. Штейнера и теории познания А. Белого. Ключевые слова: метатекст, метапроза, интертекстуальность, символизм, Ан- дрей Белый. Анотація. Прусенко Г.Є. Роман Андрія Бєлого «Котик Летаев»: поетика метапрози. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 44 У статті аналізується метатекстуальний рівень роману А. Бєлого «Котик Ле- таев» у контексті антропософських ідей Р. Штейнера і теорії пізнання А. Бєлого. Ключові слова: метатекст, метапроза, інтертекстуальність, символізм, Андрій Бєлий. Summary. Prusenko G.Ye. Andrei Bely’s Novel Kotik Letaev: Poetics of the Metaprose. In the article the metatextual level of A. Bely’s novel “Kotik Letaev” is analyzed in the context of R. Steiner’s anthroposophical ideas and A. Bely’s theory of cognition. Keywords: metatext, metaprose, intertextuality, symbolism, Andrei Bely. Следствием процессов поиска новой эстетики на рубеже XIX-XX ве- ков становится саморефлексия литературы (что обозначилось в метатек- сте писателей эпохи Серебряного века, в частности, – Андрея Белого), а также тенденция к синтезу языков культуры и диалогу культур, позво- ляющие констатировать ренессансный, по Н. Бердяеву, характер литера- туры Серебряного века. Последнее в высокой степени отразили как художественное мышле- ние Андрея Белого, так и ряд его трудов, созданных на грани литературы и философии, литературы и эстетики, религии. Такую особенность текста этого писателя Л. Силард комментирует следующим образом: «[...] Белый стремился соединить методы естест- венных наук с новейшими идеями в гносеологии, логике, теории ценно- стей, но не чуждался и «старых истин», в частности, логики и психологии буддизма, как и традиций тайных «духовных наук» [...]. Белый стремился сочетать западную мысль с восточной мудростью [...]» [Силард 2001: 144]. Целью статьи является исследование романа А. Белого «Котик Лета- ев» как метапрозы в контексте теории познания А. Белого и антропософ- ских идей Р. Штейнера. В работе «Основы моего мировоззрения» (работа над исследованием «История становления самосознающей души» велась в январе-апреле 1926 года [Андрей Белый... 1988: 798]; впервые опубликована в журнале «Литературное обозрение», 1995, № 4,5) А. Белый рассуждает о том, как эстетика «проступила» [Белый 2004: 9] в логику в философии символиз- ма: «[...] здесь познание превращалось в эстетическую эмблематику фи- Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 45 лософского смысла; философия здесь – эмблематика переживаний созна- ния; общее выражение символики в ней – мистицизм (под мистицизмом разумею же я не мистику, не конкретное «что» мистицизма, а – «как»: форму, стиль); мистическое изложение здесь не связано с материалом, данным в чувственном содержании, а с мыслительною импрессией [...]» [Белый 2004: 9]. Сознание – «единственный предмет знания, данный, как целое; все прочее – части (познание, знание о знании, знания); но созна- ние – не «предмет» в познавательном смысле, а лава восстанья предметов из целого; сознание – не предметно; оно – вне-предметно [...]» [Белый 2004: 15]. Сознание, в контексте теории А. Белого, – первое знание, которое от- личается от всех последующих оформлений («знаний»), содержащихся в нем, «[...] ибо в круге его все понятия и идеи даны в сплетении с миром чувств, с миром воли: переживанья сознания могут иметь оформленья – рассудочные, волевые и чувственные» [Белый 2004: 15]. Уже в романе «Котик Летаев» (1918) происходит рефлексия теории А. Белого, что предоставляет возможность рассмотрения текста «Котика Летаева» в качестве претекста «Основ моего мировоззрения» и философ- ской концепции познания А. Белого в целом. Метапрозаичность текста «Котика Летаева» заявлена А. Белым уже на уровне паратекста. Эпиграф, по мнению Н. Пьеге-Гро, «[...] представляя собой цитату, помещенную на видном месте перед началом книги или главы, прекрасно показывает, что требуется от читателя, который должен наполнить смыс- лом интертекст» [Пьеге-Гро 2008: 138]. «Котик Летаев» содержит два эпиграфа, один из которых выполняет также функцию посвящения: «Посвящаю повесть мою той, кто работа- ла над нею вместе со мною, – посвящаю Асе ее» [Белый 1997: 24]. Семантика посвящения акцентирует функцию А. Белого в качестве автора произведения, а также предоставляет авторскую дефиницию жан- рового кода – повесть, альтернативную принятому в исследовательских работах определению «Котика Летаева» как романа. Жанровая квалификация «Котика Летаева» не входит в перечень задач данного исследования, однако требует нескольких замечаний. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 46 Б.В. Томашевский отмечает, что повествовательные прозаические произведения делятся на две категории: малая форма – новелла и боль- шая форма – роман [Томашевский 2003: 243]. Граница между указанны- ми двумя формами, как полагает ученый, не может быть точно установ- лена. В частности, в русской терминологии для прозаических повество- ваний среднего размера часто применяется наименование повести [То- машевский 2003: 243]. Такой подход позволяет, с учетом ряда оговорок, определить произведение А. Белого как повесть. Так же спорно, но более доказуемо отнесение «Котика Летаева» к жанру романа в связи, например, с замечанием О. Мандельштама о том, что отличие жанра романа от жанра повести заключается в композици- онной замкнутости романа, характеристике романа как протяженного и законченного в себе повествования о судьбе одного лица или группы лиц [Мандельштам 1994: 271]. В данном исследовании жанр «Котика Летаева» указывается с учетом интерпретации модернистского романа С.П. Ильевым: «Всякое художе- ственное произведение есть композиция, т.е. построение как единство конструкции и системы, составляющих структуру. Конструкция дает ста- тическое изображение, а система – динамическое изображение структу- ры. Конструкция предполагает композитора. В роли композитора высту- пает автор, а в роли перводвигателя системы – образ автора или повест- вователь, который задает ей определенный режим работы. Повествова- тель – это театр одного актера: он и режиссер, и постановщик, и актер (исполнитель всех ролей и роли автора – чтец)» [Ильев 1991: 3-4]. Д. Лукач рассматривает жанр романа как «[...] зеркало взросления [...] человеческой души, заблудившейся в пустой и мнимой действительно- сти» [Цит. по Хализев 2005: 340], что отражает концепцию рассматри- ваемого произведения А. Белого. Второй эпиграф – цитата из «Войны и мира» Л. Толстого: «– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шепотом... – что когда вспоминаешь, вспоми- наешь, все вспоминаешь, до того довспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете...» [Белый 1997: 24]. Значение эпи- графа связано с общим контекстом «Котика Летаева», насыщенного ре- минисценциями главного героя, отсылающими к его пренатальному пе- риоду. Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 47 Необходимо отметить общие закономерности паратекста романа. Ав- тор использует традиционные элементы паратекста: посвящение, преди- словие, эпиграфы (к роману и каждой главе), названия глав («Бредовый лабиринт», «Нянюшка Александра», «Блески над блесками», «Ощупи космосов», «Ренессанс», «Гностик») и обязательных в каждой главе «Ко- тика...» подглав, эпилог, каждый из которых несет выраженную семанти- ческую и функциональную нагрузку. В картине второй розенкрейцерской мистерии Р. Штайнера «Врата посвящения» (1911) действие разворачивается на фоне ручьев и скал: «Из ручьев и скал звучат слова: “О ЧЕЛОВЕК, ПОЗНАЙ СЕБЯ!”» [Штайнер 2005: 137], но в душе Иоанна Томазия как содержание его ме- дитации. Одним из действующих лиц мистерии Р. Штайнера «Врата посвяще- ния» является «Ребёнок, прообраз которого раскрывается в действии как молодая Душа» [Штайнер 2004: 96]. Подобной характеристикой мог бы обладать и главный герой романа А. Белого – Котик. Миф постоянно актуализируется в представлениях Котика: 1. Котик предлагает собственное определение мифа – через образ: «Мир и мысль – только накипи: грозных космических образов; их поле- том пульсирует кровь; их огнями засвечены мысли; и эти образы – ми- фы» [Белый 1997: 28]. 2. По «бредовым лабиринтам» квартиры Котика его сопровождает в качестве проводника быкоголовый человек, коррелирующий в отдельных эпизодах с доктором Артёмом Дорионовым и неоднократно повторяю- щийся в романе: «[...] мой образ вхождения в жизнь [...] родственен с об- разом странствия по храмовым коридорам в сопровождении быкоголово- го мужчины с жезлом» [Белый 1997: 33]. Впоследствии [например, Бе- лый 1997: 53] образ получает другую мифологическую трансформацию – птицеголового человека. 3. Дядя представляется ему «змееподобным», «гадом», все родствен- ники и прислуга воспринимаются сквозь призму мифологических персо- нажей. При рождении Котик сравнивает свои мысли с «змееногими ми- фами»: «[...] переживаю титанности» [Белый 1997: 29], указывая на ан- тичную мифологию и образ титана Тифона, вместо ног у которого вились Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 48 клубки змей. К этим же образам присоединяется в романе образ «огне- дышащего» отца главного героя, «Непы», «Непапы» [Белый 1997: 44-45]. 4. Образы греческой мифологии автор предлагает «вспоминать», а не воссоздавать: «Перечитывая «Историю греческой философии»: – «Нече- го ее изучать: надо вспомнить – в себе» [Белый 1997: 61]. Ключевым в тексте романа становится понятие «безОбразия». Автор от лица маленького Котика рассуждает о проблемах построения образа в сознании маленького ребёнка, в силу автобиографичности «Котика Ле- таева», представляющим одновременно собственного сознание А. Бело- го: «Первое подобие образа наросло на безОбразии моих состояний» [Бе- лый 1997: 30], «БезОбразие строилось в образ: и – строился образ» [Бе- лый 1997: 30]. Представляя персонаж старухи, описывая ее в тексте романа, автор использует следующие формулы, всегда акцентируя процесс построения образа в сознании Котика: «Я опять наливался старухой [...]» [Белый 1997: 31]; «Я не знаю, когда это было, но я... подсмотрел ее: у себя за спиной, – когда она, описывая в пространстве дугу, рушилась мне прямо в спину [...]» [Белый 1997: 31]. Дополнительно А. Белый использует характерный для всего его твор- чества мотив двойничества: «Думаю, что “старуха” – какое-либо из вне- телесных моих состояний, не желающих принять “Я” и живущих: глу- хою, особою, стародавнею жизнью [...]» [Белый 1997: 31]. Внимание удаляется появлению новых возможностей становящегося сознания ребенка в отношении создания образов: «[...] морей безОбразия поднялись континенты; моря убежали под ноги; над полом бушевали они; угрожали разбить все паркеты, затопить меня» [Белый 1997: 37]; «С трепетов, дума, открывались мистерии: мистерией началась моя жизнь; и эта мистерия – рост; круги нарастания – наросты – есть жизнь моя; пер- вый нарост роста – образ» [Белый 1997: 47]; «Жизнь моя началась в без- Образии: и продолжилась – в образы» [Белый 1997: 47]. Действительность «выгоняется» Котиком «из... труб, как выгоняется мыльный пузырь из тончайшей соломинки» [Белый 1997: 44]. Отдельная глава посвящена встрече маленького героя со «Львом» – сенбернаром на детской площадке. Образ Льва, запечатлевшийся и под- робно сложенный в сознании Котика в результате встреч с собакой на Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 49 детской площадке, развенчивается при беседе с товарищами во взрослом возрасте. Требует внимания использование в тексте романа образа храма мыс- ли, предложенного писателем в виде «храма-черепа»: «– (и ныне: – в го- лове я слагаю: храм мысли, его уплотняя, как... череп; я сниму с себя че- реп; он будет мне – куполом храма; будет время: пойду по огромному храму; и я выйду из храма [...]» [Белый 1997: 32]. Образ храма-черепа транслируется неоднократно во всем тексте романа: в подглаве «– И ду- маю...» главы «Бредовый лабиринт» [Белый 1997: 35-37] используется позиционирование храма в качестве «памяти о памяти», актуализируя метааспект [Белый 1997: 36]. Введение образа храма в роман тем более значимо, что «Котик Лета- ев» был опубликован в 1918-м году, как раз тогда, когда обдумывалась концепция романа «Записки Чудака», главный герой которого, Леонид Ледяной живет в Дорнахе, принимает участие в строительстве Иоаннова Здания, обращениями к теме которого наполнен текст «Воспоминаний о Штейнере» Андрея Белого: «[...] в Дорнахе каждый, реально отдавшийся заботам о Гетеануме, становился сотрудником» [Белый 2000: 429]. В «Воспоминаниях о Штейнере» Андрей Белый обращается к своим впечатлениям об Иоанновом Здании: «[...] купол Гетеанума, отсюда пре- красно простертый или сиял фосфорически в лунных лучах, или делался хризолитово-розовым в зорях» [Белый 2000: 430]. Леонид Ледяной отзывается о Гетеануме в сходных выражениях: «На заре эти гранные формы, покрытые воском, легкоперламутрились, а ку- пола, вырастая в них, говорили нежнейшие речи из легких небесных от- ливов; чернели и входы, и окна бетонных подножий – сплошным лаби- ринтом колончатых ходов; и – бесколонных пустот» [Белый 1997: 282]. Е.В. Глухова полагает, что верное прочтение текста «Записок Чудака» основано на знании оккультной практики медитации символов: «В этом случае легко вычленяются аналогии типа: голова – купол храма, череп – чаша Грааля, Иоанново здание – тело человека как здание (соответствен- но и мотив строительства здания эксплицируется на строительство чело- веком собственной души), описание автором состояния главного героя романа как «вылет» световой энергии через раскрывшийся череп» [Глу- хова 2008: 171]. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 50 Образ Вселенной как тела неоднократно используется А. Белым и в «Котике Летаеве»: «– Переходы, комнаты, коридоры напоминают нам наше тело, прообразуют нам наше тело; показуют нам наше тело; это – органы тела... вселенной, которой труп – нами видимый мир; мы с себя его сбросили: и вне нас он застыл; это – кости прежних форм жизни, по которым мы ходим; нами видимый мир – труп далекого прошлого [...]» [Белый 1997: 35]. Мотив сна является знаковым в романе, актуализированным в боль- шинстве паратекстуальных элементов. Это спор с товарищами о том, сон или фантазия – образ льва в сознании Котика [Белый 1997: 40-41], пре- доставление возможности трактовки всех образов первой главы романа как сна: «может быть, лабиринт наших комнат есть явь; и явь змееногая гадина: гад дядя Вася; может быть: происшествия со старухою – прере- кания с Афросиньей-кухаркой; ураганы красного мира – печь в кухне; колесящие светочи – искры; не знаю: быть может...» [Белый 1997: 41]. Актуализирован в контексте метапрозы «Котика Летаева» и «город- ской» текст. Автор демонстрирует ряд приёмов дескрипции города сквозь призму фантазийного восприятия ребенка, ощущающего себя не- посредственной частью космоса, мира, России и Москвы. Сознание нар- ратора – не сознание, а «– ощупи: космосов» [Белый 1997: 86]. Автор постепенно раскрывает возможности построения образа города. Нарратор изучает дома и «московская улица – передо мной возникает стенами; и – орнаментной лепкою. Перевивы орнаментов, арабески, вазы, полные каменных виноградин; гирляндой опутанный бородач [...]» [Белый 1997: 86]. А. Белый использует ряд элементов стиля барокко. Н.Т. Пахсарьян отмечает такие устойчивые признаки барокко: «Мир и жизнь человека в мире предстают чередой непримиримых оппозиций, антиномий, они на- ходятся в постоянном борении друг с другом и постоянно меняются, оборачиваются иллюзией. Окружающая человека реальность оказывается сном, и драматичнее всего, что он не может уловить границы между эти- ми состояниями, понять, в каком положении он находится в тот или иной момент» [Пахсарьян 2003: 72]. Картина мира Котика, таким образом, насквозь барочна, а жанр про- изведения близок к аллегорическому роману барокко. Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 51 Москва – название вселенной, в которой существует главный герой. Слово «Москва» автор использует даже в кавычках, подчеркивая эфе- мерность понятийного смысла: «В прежде бывшей вселенной, в “Моск- ве”, – – вспоминаю я, – – мое “я” было связано с лабиринтами комнат; и комнаты мне менялись мгновенно: от моих о них мнений; все обставшее связано с “я”; все предметы меняются; нянина голова мне появится; я подумаю, что мне страшно; и – вот: – – вместо няниной головы блещет лампа; обои дымятся на стенах: пестреют мне образом; [...]» [Белый 1997: 87]. Каждый образ, актуализированный памятью нарратора, становится предметом одной главы, нескольких глав либо повторяется из главы в главу. Примером может быть образ курицы, который, как подчеркивает главный герой, не меняется от его «состояний сознаний» [Белый 1997: 88]. Каждое крылатое существо, как отмечает Х. Кирло, имеет символиче- ский смысл: «Использование птицы как символа души встречается в фольклоре всех народов мира. Обычно птицы выступают в функции волшебного помощника или вестника, а также предоставляют духов или ангелов, сверхъестественную помощь, мысли и полеты фантазии» [Кирло 2007: 354]. Один священник, как указывает Х. Кирло, провел в своей проповеди параллели между различными типами духовности и различными видами птиц. Низко летающие птицы символизируют, в обозначенном контексте, связь с землей, высоко летающие – духовное стремление [Кирло 2007: 357]. Во многих религиозных традициях птицы осуществляют связь между небом и землей [Энциклопедия 2004: 401]. Показательно, что образ ку- рицы возникает в сознании главного героя действительно в связи с зем- лёй, а также «пограничным» положением перехода под землю: «[...] про- хожу я – в старинную яму; цветок одуванчика, сорванный, отягчает мне Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 52 ротик; тяжелые знои напали; порхает невнятица листьев; бессмысленно – все; я уставился – – в курицу: – “Здравствуй... – Ты... – Курица...”» [Белый 1997: 89]. Земля – амбивалентный символ, олицетворяющий чрево, из которого все исходит, и могилу, в которую все возвращается [Энциклопедия 2004: 195]. В алхимии земля часто изображается как перевернутый треуголь- ник, пересеченный горизонтальной линией [Энциклопедия 2004: 195] – образ, коррелирующий вполне с образом ямы у А. Белого, в которую спускается нарратор. Стихии воды также отводится отдельное место в «Котике Летаеве». Символ воды связан с душой главного героя: «Там стучат жернова: – – и вода, зеленея, летит стекленеющим током; а воду дробящие камни прояснились лбами под нею: – – Так же вот: – – из ме- ня, от меня улетит все-все-все, что когда-то мне было; за улетающим то- ком душа улетает; а душу дробящие дали окрепли мне берегом; без- образное образовано: это – земли; а сонные образы – дымно кипящие во- ды: вода, зеленая, летит стекленеющим током; а воду дробящие камни прояснились лбами» [Белый 1997: 90]. «Безобразное» у А. Белого может быть соотнесено с «невыразимым» В.А. Жуковского по ряду критериев, в частности, по попытке описания обоими авторами образов и процесса их создания через использование картин природы и первоэлементов в различных проявлениях. Как полагает Х. Кирло, ссылаясь на мифологии разных народов, вода символизирует «[...] универсальное взаимодействие возможностей, fons et origo, что предшествует всем формам и всему живому» [Кирло 2007: 92]. Нарратор видит свое отражение в водах пруда: Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 53 «– Сребрится изливами пруд: а из него на меня смотрит малюсенький мальчик; он – в платьице, с кружевом; беспокойные кудри упали на пле- чики: – – я таков на портрете, еще сохранившимся где-то; я – в платьице, в кружеве; кружево это помню: оно – бледно-кремовое; помню платьице я – из пунцового шелка... – – малюсенький мальчик, как я; все, что было, что есть и что будет – теперь между нами: изливы; изольется все» [Белый 1997: 90]. Помимо традиционной символики воды, А. Белый в образе маленько- го мальчика в воде, описание и вестиментарные параметры которого от- сылают искушенного реципиента к узнаваемым изображениям писателя в детстве, актуализирует принцип зеркальности и мотив двойничества, характерный для всех текстов А. Белого и для метапрозы в целом. Мотив двойничества тесно связан с символикой воды. Как указывает Х. Кирло, «[...] вода является самым четким промежуточным элементом между ог- нем и воздухом (неземными элементами) и землей (твердым элементом). По аналогии, вода выступает как посредник между жизнью и смертью, двусторонним позитивным и негативным течением создания и разруше- ния» [Кирло 2007: 92]. Символика воды дополняется символом рыбы, в широком смысле, яв- ляющейся медиумом, переходом в подсознательное [Кирло 2007: 373]. Символ рыбы актуализирован в образе рыбы, своим движением уничто- жающей «двойника» нарратора – отражение маленького мальчика в воде: «[...] – как из мутных глубин подтечет живородная рыбка; и – пустит пузырьки; передернулась; нет ее: ряби... Дробится и прыгает маленький мальчик на ряби: – – Ах, рыбка его погубила: “Я” – маленький мальчик; меня, ах, меня, – погубила она» [Белый 1997: 91]. В воде происходит символическая смерть главного героя. Акцентиру- ется биполярность символа воды: погружение в воду, по Х. Кирло, озна- чает возвращение к доисторическому состоянию, символизирует смерть и физическое уничтожение, но, в то же время, возрождение и обновление [Кирло 2007: 92]. Учитывая игру автора с личной историей, обращения к Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 54 пренатальному периоду, ранним этапам развития мировой истории, такая трактовка особенно справедлива. Х. Кирло упоминает также исследования вторичной символики воды Гастона Башляра: «Гастон Башляр указывает на многие различные ха- рактеристики воды и образует от них множественные второстепенные значения, усиливающие общее значение [...] Среди них Башляр перечис- ляет чистую воду, весеннюю воду, отражающуюся воду, текущую воду, стоячую воду, мертвую воду, пресную и соленую воду, отражающую во- ду, очищающую воду, глубокие воды, неспокойные воды» [Кирло 2007: 93]. Принимая во внимание отмеченные второстепенные значения сим- вола, воду в рассматриваемой главе «Котика Летаева» возможно опреде- лить как отражающую. Образ рыбы еще используется нарратором на протяжении текста «Ко- тика Летаева», например, в главе «Купанье», но в менее символичном значении. Образ рыбы неожиданно сменяется образом дерева, которое «извет- вится, излистится» [Белый 1997: 91], перекликающегося с образом дерева из трактата «Жезл Аарона»: мысли «ветвятся», «листятся» нарратору [Белый 1997: 91]. Следующая глава «Котика Летаева» («Грозы») обращена символиче- ски к первоэлементам воздуха и огня, объединенным в образе грозы: «Вставали огромные орды под небо; и безбородые головы там торчали над липами; среброглазыми молньями заморгали; обелоглавили небо; кричали громами; катали-кидали корявые клади с огромного кома: нам на голову» [Белый 1997: 91]. Воздух является главным первичным элементом. Сокращение или концентрация воздуха создают пламя или огонь, из которых затем проис- ходят все формы жизни [Кирло 2007: 96]. У А. Белого в «Котике Летаеве» титаны, спрятавшись в облако, рушат облако, поднимают над дачами «первозданные космосы» [Белый 1997: 91]. Как отмечает Х. Кирло, воздух соотносится с тремя комплексами представлений: созидательным дыханием жизни и, следовательно, ре- чью; со штормовым ветром, связываемым многими мифологиями с идеей созидания; с космосом как средой для движения и происхождения всех жизненных процессов [Кирло 2007: 96]. Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 55 На основании предложенных тезисов можно сделать вывод о том, что А. Белый использует традиционную символику первоэлементов, разно- образя ее за счет авторских образов, местами либо суженных до урбани- стических описаний («[...] – складывался толковый и облачный ком в ми- гах молний, с туманными улицами, происшествиями, деревнями [...]» [Белый 1997: 91]), либо максимально расширенных – до предела страны, мира, космоса: «[...] Россией, историей мира; и мировая история разгре- мелась над парками [...]» [Белый 1997: 91-92]. Символичны в «Котике Летаеве» образы деревьев. В главе «Воспоми- нания о Касьянове» «[...] изумрудные кущи кипят: и туда, в эти кущи, уходят – мне люди; бегаю к пруду я, где уходят стальные отливы под ли- пы и ивы [...]; а однорукая статуя встала из зелени – стародавним лицом и щитом: на нас смотрит [...]» [Белый 1997: 93]. К реестру символических значений дерева Х. Кирло относит бессмер- тие. Также, помимо символизма arbor mundi (Мирового древа), Х. Кирло предлагает обращение к символизму дерева в наиболее широком пони- мании – обозначение единства земного и небесного миров, его постоян- ное обновление – непрерывность жизненного цикла [Кирло 2007: 142]. Дерево олицетворяет жизнь космоса как живого организма [Энцикло- педия 2004: 143] – образ, повсеместно присутствующий в тексте «Котика Летаева». Х. Кирло цитирует работу Рабана Мавра «Аллегории в Священном Писании», который указывает на символизм дерева как человеческой природы [Кирло 2007: 142]. Под статуей, «[...] на лавочке, где ярко-красные розы [...]» [Белый 1997: 93] отец Котика «проповедует» – ведет ученый спор с Касьяновым. Роза – мощный розенкрейцерский символ, эмблема розенкрейцеров [Энциклопедия 2004: 420]. Символическое значение розы образуется на основе ее цвета, формы и количества лепестков [Кирло 2007: 369; Эн- циклопедия 2004: 418]: в алхимии взаимоотношения белой и красной ро- зы определяются согласно соотношению этих двух цветов, а роза с се- мью лепестками, например, соответствует планетарной модели [Кирло 2007: 369], ассоциируется с принципом семиричности [Энциклопедия 2004: 418]. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 56 В споре отец Котика замахивается на своего оппонента дурандалом – «корнистой дубиной». Слово произведено было им, по замечанию нарра- тора, от меча («дюрандаля»), которым сражался Роланд [Белый 1997: 94], что отсылает к теме рыцарства в истории литературы. Меч как предмет поклонения, орудие воина – древний символ. Как отмечает Х. Кирло, во многих культурах меч считали живым су- ществом [Кирло 2007: 271]. Его наделяли собственным именем («дуран- дал» отца Котика Летаева также может быть вписан в этот ряд, непре- менно в ироничном контексте, в рамках игры с традицией). Образ отца Котика можно, исходя из социологической семантики символа меча как соответствующего оружия для рыцаря, рассматривать как намеренно сниженный образ рыцаря, актуализирующий как средневековую эстетику и символику, так и барочный (маньеристичный) образ Дон Кихота – главного героя одного из знаковых метатекстов. Противники отца главного героя в спорах описываются также как су- щества сказочные. Мрктич Аветович – «горбун в ярко-красной рубахе» [Белый 1997: 94] часто «[...] увидевши папу, стремительно убегает под липы; приседая в кустах, он оттуда краснеет горбами; это разности убеж- дений; «они» убегали от папы – в лесные убежища, и, убеждая «их всех», потрясая своим дурандолом, вспотевший мой папа за ними гоняется в кущах Касьянова» [Белый 1997: 94]. Над Мрктичем Аветовичем «встает красный месяц», вокруг него – тени. Традиционно в символизме тень считается символом негативного начала или воплощением его злой и низкой сущности [Кирло 2007: 426]. Эпизод пикника, на который главного героя и его мать везет Мрктич Аветович, перекликается со сценой шабаша. По дороге Мрктич Аветович разговаривает с животным – лошадью: «[...] Мрктич Аветович ни за что не прибегнет к кнуту; а обращается к лошади: – “Милостивая государыня лошадь”» [Белый 1997: 96]. Образ Мрктича Аветовича перекликается с образом дьявола на шаба- ше: «[...] желтокрылое пламя заширится; и ясными лапами пляшет: мама снимет шелковый фартучек, полосато-пятнистый (и желтый, и красный) и Мрктичу Аветовичу перевяжет горбы она; Мрктич Аветович выставит черную бороду и над огромным, теперь полосатым горбом – простирает Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 57 свои волосатые руки в огни и распевает молитвы армянскому богу: над вертелом; дымы вздымаются; падают в поле хвостами; шар солнца бли- стает из них самоварною медью; уже любопытно зарница забегала в туче. Мрктич Аветович в пламени там стоит; и чадит [...]» [Белый 1997: 96]. Мир нарратора не статичен, он постоянно претерпевает изменения, Вселенная разрушается и создается вновь. Возвращаясь после лета в Мо- скву, главный герой не узнает свой «старый мир»: «Не отсюда уехали мы: мы уехали из огромного мира комнат: он рухнул» [Белый 1997: 97]. Стена в символизме – олицетворение ограниченности мира и в то же время воплощение учения о невозможности достижения высшего, боже- ственного мира [Кирло 2007: 412]. Главный герой «пальчиком протыкает» «непроглядные» стены [Белый 1997: 98], моргает – и стены перелетают с места на место [Там же]: «Дей- ствительность, обстающая мне меня, – такова: отвердевает она: изо- щряюся в опытах; передвигаю действительность; пятилетие обстает меня опытом; мне в трехлетии опытов не было; были строгие строи. Я – ху- дожник действительности [...]» [Белый 1997: 98]. Наиболее метатекстуально насыщен эпилог романа. Актуализируя в тексте модель распятия Христа, А. Белый отмечает: «Знаю я, – будет время: – – (когда оно будет, не знаю) – – буду разъятый в себе, с пригвожденным, разорванным телом, душою [...]. Вспыхнет Слово, как солнце, – [...]. Самосознание мое будет мужем тогда, самосознание мое, как младе- нец еще: буду я вторично рождаться: лед понятий, слов, смыслов – сло- мается: прорастет многим смыслом» [Белый 1997: 155]. «Моё слово могло бы родиться не прежде» [Белый 1997: 154], чем произойдет смерть во Христе ради воскрешения в Духе, – таков итог творческой рефлексии писателя в романе «Котик Летаев». Такой подход позволяет уточнить метатекстуальные параметры рома- на А. Белого «Котик Летаев» с учетом интертекста (интердискурса) ан- тропософских идей Р. Штейнера и элементов теории познания А. Белого. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 58 ЛИТЕРАТУРА Андрей Белый: Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации: Сб. / Сост. Ст. Лесневский, Ал. Михайлов. – М.: Советский писатель, 1988. – 831 с. Белый А. Душа самосознающая / Сост. и ст. Э.И. Чистяковой. – М.: Канон+, 2004. – 560 с. Белый А. Собрание сочинений. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении со- временности. Воспоминания о Штейнере / Общ.ред. В.М.Пискунова; Сост., коммент. и послесл. И.Н.Лагутиной. – М.: Республика, 2000. – 719 с. Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чу- дака / Общ. ред. и сост. В.М. Пискунова. – М.: Республика, 1997. – 543 с. Глухова Е.В. «Записки Чудака» Андрея Белого как опыт «духовной биогра- фии» // Русская литература конца XIX – начала ХХ века в зеркале современной науки. Исследования и публикации / Сост. О.А. Лекманов, В.В. Полонский; Под общ. ред. В.В. Полонского. – М.: ИМЛИ РАН, 2008. – С. 162-179. Ильев С.П. Русский символистский роман: Аспекты поэтики. – К.: Лыбидь, 1991. – 172 с. Кирло Х. Словарь символов / Пер. с англ. Ф.С. Капицы, Т.Н. Колядич. – М.: Центрполиграф, 2007. – 525 с. Мандельштам О. Конец романа // Собрание сочинений: В 4 т. / Сост. П. Нер- лер, А. Никитаев. – М.: Арт-Бизнес-Центр, 1994. – С. 271-275. Пахсарьян Н.Т. Барокко // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. – М.: Интелвак, 2003. – Стлб. 70-73. Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности / Пер. с франц. Г.К. Косикова, В.Ю. Лукасик, Б.П. Нарумова; Общ.ред. и вступ.ст. Г.К. Косикова. – М.: Издательство ЛКИ, 2008. – 240с. Силард Л. Андрей Белый // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов). – Книга 2. – М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2001. – С. 144-189. Символы. Знаки. Эмблемы: Энциклопедия / Авт.-сост. В.Андреева и др. – М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2004. – 556 с. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика / Вступ.ст. Н.Д. Тамарченко; Комм. С.Н. Бройтмана при участии Н.Д. Тамарченко. – М.: Аспект пресс, 2003. – 334 с. Хализев В.Е. Теория литературы. – М.: Высшая школа, 2005. – 405 с. Штайнер Р. Драмы-Мистерии / Пер.с нем. Н.Н. Белоцветова. – М.: Энигма, 2004. – 576 с.

Роман Андрея Белого "Котик Летаев": поэтика метапрозы

Репозитарії

Схожі ресурси