Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн"

Статья посвящена анализу трех основных знаковых подсистем, из которых состоит изображение в романе Добычина: быта, религиозных обрядов и культурных знаков (литература сквозь призму иллюстративного материала). Повествование романа оказывается ориентированным не столько на интертекст, сколько на аудио...

Ausführliche Beschreibung

Gespeichert in:

Bibliographische Detailangaben
Datum:	2011
1. Verfasser:	Карасев, Е.Н.
Format:	Artikel
Sprache:	Russian
Veröffentlicht:	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України 2011
Schriftenreihe:	Русская литература. Исследования
Schlagworte:	Поэтика русской литературы
Online Zugang:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105425
Tags:	Tag hinzufügen Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Zitieren:	Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн" / Е.Н. Карасев // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 59-71. — Бібліогр.: 3 назв. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-105425
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-1054252016-08-13T03:02:03Z Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн" Карасев, Е.Н. Поэтика русской литературы Статья посвящена анализу трех основных знаковых подсистем, из которых состоит изображение в романе Добычина: быта, религиозных обрядов и культурных знаков (литература сквозь призму иллюстративного материала). Повествование романа оказывается ориентированным не столько на интертекст, сколько на аудио-визуальный опыт главного героя. Культурные знаки семантизируются и десемантизируются повествователем, конструируя абсурдистский нарратив. Стаття присвячена аналізу трьох основних знакових підсистем, що складають зображення в романі Добичіна: побут, релігійні обряди та культурні знаки (література крізь призму ілюстративного матеріалу). Оповідь в романі орієнтована не на інтертекст, а на сукупність аудіо-візуального досвіду оповідача. Культурни знаки семантизуються та десемантизуються, формуючи абсурдистський наратив. The article is dedicated to the analysis of three main sign subsystems, that the image of Dobytchin’s novel is constructed of: the ones of everyday life, of religious ceremonies, of cultural signs (e.g. literature in the light of illustrations). The narrative is oriented not towards intertextualization, but towards narrator’s audio-visual experi ence. The cultural signs are desematicized and resemanticized, forming the absurdistic narration. 2011 Article Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн" / Е.Н. Карасев // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 59-71. — Бібліогр.: 3 назв. — рос. 2218-7472 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105425 821.161.1: 82-3 / Добычин ru Русская литература. Исследования Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Поэтика русской литературы Поэтика русской литературы
spellingShingle	Поэтика русской литературы Поэтика русской литературы Карасев, Е.Н. Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн" Русская литература. Исследования
description	Статья посвящена анализу трех основных знаковых подсистем, из которых состоит изображение в романе Добычина: быта, религиозных обрядов и культурных знаков (литература сквозь призму иллюстративного материала). Повествование романа оказывается ориентированным не столько на интертекст, сколько на аудио-визуальный опыт главного героя. Культурные знаки семантизируются и десемантизируются повествователем, конструируя абсурдистский нарратив.
format	Article
author	Карасев, Е.Н.
author_facet	Карасев, Е.Н.
author_sort	Карасев, Е.Н.
title	Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн"
title_short	Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн"
title_full	Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн"
title_fullStr	Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн"
title_full_unstemmed	Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн"
title_sort	абсурд знаков: структура изображения в романе л. добычина "город эн"
publisher	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
publishDate	2011
topic_facet	Поэтика русской литературы
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/105425
citation_txt	Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн" / Е.Н. Карасев // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 59-71. — Бібліогр.: 3 назв. — рос.
series	Русская литература. Исследования
work_keys_str_mv	AT karaseven absurdznakovstrukturaizobraženiâvromaneldobyčinagorodén
first_indexed	2025-07-07T16:48:04Z
last_indexed	2025-07-07T16:48:04Z
_version_	1837007514384728064
fulltext	Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 59 УДК 821.161.1: 82-3 / Добычин Е.Н. КАРАСЕВ (Киев) АБСУРД ЗНАКОВ: СТРУКТУРА ИЗОБРАЖЕНИЯ В РОМАНЕ Л. ДОБЫЧИНА «ГОРОД ЭН». Аннотация: Е.Н. Карасев. Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина «Город Эн». Статья посвящена анализу трех основных знаковых подсистем, из которых состоит изображение в романе Добычина: быта, религиозных обрядов и куль- турных знаков (литература сквозь призму иллюстративного материала). Повест- вование романа оказывается ориентированным не столько на интертекст, сколь- ко на аудио-визуальный опыт главного героя. Культурные знаки семантизиру- ются и десемантизируются повествователем, конструируя абсурдистский нарра- тив. Ключевые слова: абсурдизм, нарративная организация, культурный знак, де- семантизация знаков, «поэтика показа» Анотація Є.М. Карасьов. Абсурд знаків: структура зображення в романі Л. Добичіна “Город Эн”. Стаття присвячена аналізу трьох основних знакових підсистем, що складають зображення в романі Добичіна: побут, релігійні обряди та культурні знаки (літе- ратура крізь призму ілюстративного матеріалу). Оповідь в романі орієнтована не на інтертекст, а на сукупність аудіо-візуального досвіду оповідача. Культурни знаки семантизуються та десемантизуються, формуючи абсурдистський наратив. Ключові слова: абсурдизм, наративна організація, культурний знак, десеман- тизація знаків, «поетика показу». Eugene Karasiov. The Absurd of Signs: the structure of image in L. Dobytchin’s «The Town of N». The article is dedicated to the analysis of three main sign subsystems, that the im- age of Dobytchin’s novel is constructed of: the ones of everyday life, of religious ceremonies, of cultural signs (e.g. literature in the light of illustrations). The narrative is oriented not towards intertextualization, but towards narrator’s audio-visual experi- Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 60 ence. The cultural signs are desematicized and resemanticized, forming the absurdistic narration. Key words: absurdism, narrative organization, cultural sign, desemantization of sign, «the poetics of showing». Текст единственного романа Л. Добычина, опубликованный в 1936-м году, незадолго до начала травли формалистов в советской печати, отли- чается, как и все крайне малое по объему творчество писателя, редкой степенью плотности. Хотя определение жанра «Города Эн» как «романа» является в большей или меньшей степени условным, Л. Добычин сосре- дотачивает в тексте такое количество деталей, описаний и характеристик уездного Двинска и его жителей, что в результате возникает широкая, «романная» панорама дореволюционной жизни, из которой практически изъяты духовная составляющая и элемент рефлексии. Уже на первой странице романа (в первых четырех абзацах) Добычин обнажает основные элементы конструкции своего текста. Повествова- тель, ребенок дошкольного возраста (он растет параллельно повествова- нию), чьего имени мы никогда не узнаем, последовательно фиксирует такие компоненты жизни города, как религию, быт и литературу (в данном случае поданную опосредованно, при помощи иллюстративного материала, что является организующим в поэтике «Города Эн»). Уже в отрывке, с которого начинается роман, заметно подчеркнутое игнориро- вание повествователем (и автором) элементов анализа увиденного. Пове- ствователь выступает как объективная пишущая инстанция (доведенная до совершенства задолго до возникновения школы «нового романа» во Франции), как хроникер, бартовский скриптор, ограниченный лишь соб- ственным визуальным опытом и тем, что он слышит от взрослых. Остановимся подробнее на этих трех микросистемах, поскольку именно они являются фундаментом добычинского абсурдизма (не только в романе, но и в предшествовавших ему двух циклах рассказов), форми- руя особенности поэтики (обозначим ее как поэтику «показа»), свойст- венной автору. Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 61 I. Религия как система знаков. Двинск, выступивший прообразом города в романе Добычина, был многонациональным городом, и представители каждой из национально- стей проводили свои религиозные обряды. В результате, перечисление православных, католических, иудейских и прочих церемоний, которые наблюдает либо на которых присутствует повествователь, занимает одно из значительных мест в организации фона для сюжета. При этом сам по- вествователь не видит никакой разницы между религиями, унифицирует описания, позволяя воспринимать всю совокупность религиозных обра- зов как относящиеся к одной, «обобщенной» религиозной сфере. Анализ этого пласта текста позволяет сделать вывод, что Добычин ис- пользует два основных приема при изображении деталей религиозной сферы. В случае, когда церемония имеет важное значение и, следова- тельно, описывается достаточно подробно, тот факт, что позиция повест- вователя игнорирует разницу между важными и второстепенными дета- лями и событиями, играет особую роль в том, как организованы данные фрагменты текста. Так, например, одно из значимых для повествователя событий – смерть отца и его отпевание в церкви, в описании превращается в после- довательность аудио-визуального опыта, в котором собственно смерть и отпевание заслоняются незначительными деталями: «Этой осенью заразился на вскрытии и умер отец. До его выноса в церковь наша парадная дверь была отперта, и всем было можно входить к нам. Подваль- ные перебывали по множеству раз. Вместо того чтобы гнать их, кухарка и нянь- ка выбегали к ним и, окружив себя ими, стояли и сообщали им о нас всякие све- дения. На отпевании была теснота, и любезная дама из Витебска, специально при- бывшая на погребение, взяла в руку свой шлейф, отвела меня в сторону и помес- тилась со мной у распятия. [...] Отец Федор сказал в этот день интересную про- поведь: он обращался к маман, называл ее, точно в гостях, по имени-отчеству и говорил маман “ты”» [1, 40]. Помимо подобного обрамления религиозных обрядов, дискредити- рующего их значение, вторым характерным для текста «Города Эн» Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 62 приемом является столкновение (несознательное для повествователя, но нарочное для автора) религиозных и подчеркнуто бытовых, низовых де- талей в соседствующих предложениях или даже в рамках одной фразы. Например: «В дверях колбасной я увидел мадам Штраус. Капельмейстер Шмидт тихонько разговаривал с ней. Золоченый окорок, сияя, осенял их» (с. 45), или «Приближалось говенье, но я мало думал о нем. Я решил уже, что не признаюсь отцу Николаю ни в чем, потому что он может наябед- ничать или сам сделать пакость» (с. 61), или: «Сонных, нас повели в мо- настырь и кормили там постным. Потом нам пришлось “поклониться мощам”, и затем нам сказали, что каждый из нас может делать, что хочет, до поезда. С учеником Тарашкевичем я отыскал возле станции кран, и мы долго под ним, оттирая песком, мыли губы. Они от мощей, нам казалось, распухли, и с них не смывался какой-то отвратительный вкус» (c. 109). Подобных примеров в тексте романа – огромное количество, на поря- док больше, чем фрагментов первого типа: религиозные детали упоми- наются в этой специфической манере практически на каждой странице. Такой «крен» связан с отчетливым дефицитом событий в городе и в жиз- ни повествователя как таковой («[т]рагедии в этом мире отсутствуют» [2]), а следовательно, единственное, что можно описать, – это подсмот- ренные детали не-событий. Таким образом, используя два указанных приема, Добычин не только показывает, как внимание повествователя рассеивается, постоянно теряя центр, но и на уровне фиксации героем увиденного расшатывает стиль путем соединения бытового и религиозного дискурса. В то же время, сам Добычин, будучи атеистом, избегает какого-либо явного морализаторства и критики религии. Его герой, описывающий происходящее, отнюдь не атеист, хоть и не религиозен: религия для него, как и церемонии, которые он посещает с родителями, – являются неотъ- емлемой частью конвенциональной повседневной жизни, о смысле кото- рой он даже не задумывается. Для него, как и для большинства жителей города, религия – это такой же источник аудио-визуального опыта, как и все остальное – как электрический театр, походы в гости, война и т.д. Поэтому критика религии и атеистические замечания, на которые ре- шается один из друзей повествователя: Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 63 «Андрей вместо “с днем ангела” поздравил меня “с днем святого”. – Ангелы совсем другое, – пояснил он. Дамы недовольны были. – Не тебе судить об этом, – стали говорить они. Карманова негодовала. – За такие штуки надо драть и со- лью посыпать, – сказала она после» (с. 44); «На молебне Андрей встал со мной. Я доволен был, что не чувствую никако- го интереса к нему. Приосаниваясь, я стоял независимо. – Двое и птица, – сказал он мне и показал головой на алтарь, где висело изображение “троицы”. Я не от- ветил ему» (с. 91), – как видим, воспринимаются и повествователем, и другими горожа- нами сугубо отрицательно, поскольку претендует на потрясение устоев. Фактически, Добычин путем обращения к объективированной манере письма создает панораму религиозной жизни провинциального городка; панораму, нейтрально воспринимаемую повествователем, но имманентно абсурдную и лицемерную для читателя, способного уловить в нагромож- дении деталей и обессмысливании повествования экзистенциальный кри- зис автора. II. Культурные знаки как способ узнавания. Значение литературных текстов в структуре романа «Город Эн» неод- нократно становилось предметом литературоведческих исследований (в частности, ряд значительных работ на эту тему был собран в сборнике «Писатель Леонид Добычин», вышедшем в 1996-м году и обобщившем тот уровень интерптерации творчества Добычина, который был доступен литературоведческой науке непосредственно после возвращения этого имени в литературный контекст позднего авангарда). Однако, за исклю- чением отдельных замечаний, рассеянных по статьям, посвященным иным темам и аспектам произведений Добычина, важность иллюстра- тивного материала (как важной составляющей книги как таковой) сис- темному анализу не подвергалась. Тем не менее, на наш взгляд, книжные иллюстрации, открытки, «картинки» и т.п. (весь поддающийся обобще- нию иллюстративный материал) являются в рамках поэтики Добычина ничуть не в меньшей (а то и в большей) степени важными, нежели собст- венно интертекст Гоголя, Чехова, Достоевского и пр. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 64 В первую очередь, принципиальная важность визуального опыта для повествователя реализуется Добычиным через принцип описания новых, вводящихся в повествование персонажей. В самом начале романа главный герой следующим образом описывает даму, встретившуюся ему и его матери по дороге на религиозный празд- ник: «Сморкаясь, нас обогнала внушительная дама в меховом воротнике и, подне- ся к глазам пенсне, благожелательно взглянула на нас. Ее смуглое лицо было похоже на картинку "Чичикова". В воротах все остановились [...], и дама- Чичиков еще раз посмотрела на нас» (c. 17). Повествователь описывает нового для него персонажа, играющего в дальнейшем не последнюю роль в сюжете, через сравнение с готовым, уже виденным визуальным образом – иллюстрацией к его любимой кни- ге (по крайней мере, он постоянно к ней возвращается) «Мертвые души». Обозначив данное сравнение, он кодифицирует его, убирая собственно элемент сравнивания, слова «похоже на», и оставляя лишь лаконичный и выразительный портрет: «дама-Чичиков». Подобная схема сравнений (назовем их культурными знаками), без элемента кодификации, повторяется в романе систематически: «Явился Пшиборовский, фельдшер. С волосами дыбом и широкими усами, он напоминал картинку “Ницше”» (с. 21); «Вечером прибыли гости [...] Бородатые, как в "Священной истории", они cели за карты» (с. 25); «После обеда к нам пришли Кондратьевы с детьми. Андрей был мне ровес- ник. У него был белый бант с зелеными горошинами и прическа дыбом, как у Ницше и у Пшиборовского» (с. 34); «Навстречу нам шла от калитки стройненькая девочка и с удивлением по- сматривала. Чем-то она напомнила мне богородицу тюремной церкви и мону- ментальной мастерской И. Ступель. [...] – Кто это? – спросил я на бегу у Сержа. – Тусенька Сиу, – ответил он» (с. 44); «У Белугиных мы застали Сиу, отца Тусеньки. Он был с бородкой, в очках. Он похож был на портрет Петрункевича» (с. 68) и т.д. Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 65 Наиболее последовательная система сравнений без их кодификации возникает в романе Добычина путем соотнесения повествователем себя и ближайших людей с поэмой Гоголя. Особенностью взгляда героя- ребенка является то, что он (пока) не делает различия между художест- венным произведением и жизнью, унифицируя и сближая их в равной степени, воспринимая как естественную их взаимопроницаемость: «Раз- деваемый нянькой, я думал о том, что нам делать с этим выигрышем. Мы могли бы купить себе бричку и покатить в город Эн. Там нас полюбили бы. Я подружился бы там с Фемистоклюсом и Алкидом Маниловыми» (с. 23). Познакомившись с Сержем Кармановым, ставшим его ближайшим другом, повествователь увлекает того рассказом о героях Гоголя, про ко- торых Серж еще ничего не знает: «Я пожал Сержу руку: – Мы с тобой – как Манилов и Чичиков. – Он не читал про них» (с. 26). В результате друзья ставят домашнюю пьесу, в которой снова (и в последний раз) воз- никает тема путешествия из реальности в город Эн – остраненная в этом случае эстетикой театра: «Мы с Сержем сочинили пьесу и пошли просить Софи быть зрительницей. [...] На сцене была бричка. Лошади бежали. Селифан хлестал их. Мы молчали. Нас ждала Маниловка и в ней – Алкид и Фемистоклюс, стоя на крыльце и взяв друг друга за руки» (с. 29-30). Хотя герой часто обращается к иллюстрациям, связанным с Гоголем, при описании самых бытовых подробностей (периодически доводя опи- сание до абсурда, как в случае с фразой: «Возвратясь, мы, как «Гоголь в Васильевке», посидели на ступенях крыльца» (с. 62)), он не делает прин- ципиальной разницы между Чичиковым и Маниловым, соотнося себя поочередно то с одним, то с другим: «Я стоял как Манилов» (с. 60); «За- интересованный, я стал смотреть на все лица и, как Чичиков, силился угадать, кто писал» (с. 74). Можно сделать вывод, что для повествователя ключевым является лишь проницаемость поэмы, позволяющая, с одной стороны, уехать из реального города Эн в выдуманный Гоголем, а с дру- гой, описывать реальные ситуации, пользуясь готовыми (пусть и не имеющими никакого отношения к этим ситуациям) образцами. Исходя из этого, полного отождествления поэмы и жизни не происходит: если даже, судя по восприятию ребенка-повествователя, пространства поэмы и го- рода и сближены, то события и персонажи очевидным образом разнятся, Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 66 позволяя лишь пытаться их соотносить. Поэтому повествователь, исполь- зуя образы из текста, указывает на элемент сравнения, которым чаще всего выступает слово «как» (как Чичиков, как Манилов, как Гоголь и пр.). Случаи (частичной) кодификации сравнения, подобные примеру с да- мой-Чичиковым, упоминаются в романе в связи с еще двумя персонажа- ми (один из них – это Серж до знакомства повествователя с ним, другой – потенциальный друг). Главным отличием от чисто визуальных сравне- ний является то, что эти сравнения основаны на образах литературы, то есть на субъективных представлениях, а не на объективированном иллю- стративном материале. Так, например, эпизод, когда неизвестный маль- чик напугал повествователя, состроив ему страшную рожу в окно, обре- тает благодаря отцу героя название «Страшный мальчик». В следующей за этим ситуации знакомства повествователь кодифицирует отцовское сравнение, отмечая: «Я выбежал. Лампа горела в передней. Маман вос- клицала уже. Перед ней улыбались, сморкаясь и освобождаясь от шуб, дама-Чичиков и “Страшный мальчик”» (с. 25). Годами позже, повествователь так описывает ожидание встречи с че- ловеком, с которым хотел бы подружиться: «Взволнованный, как всегда перед новым знакомством, я ждал своей встречи с Гвоздевым. – Не он ли, – говорил я себе, – этот Мышкин, которого я все время ищу?» (с. 91). Без посредничества отца герой выбирает в знакомой ему литературе образ, более подходящий в качестве друга, нежели постепенно отходящий в прошлое детский идеал Чичикова и Манилова. Упомянутые примеры с Тусенькой-Натали (в которую повествователь влюблен) и ее отцом характерны тем, что это единственный случай в ро- мане, когда сравнения, данные повествователем, повторяются и, более того, наслаиваются друг на друга, создавая фотографический эффект множественной экспозиции. Герой, «тоскуя» по Тусеньке, отмечает сле- дующее: «По понедельникам первым уроком у нас было "законоведенье", и ему обучал нас отец Натали. Он был седенький, в "штатском", в очках, с бородавкой на лбу и с бородкой как у Петрункевича. Я не отрываясь смотрел на него. Мне казалось, что в чертах его я открываю черты Ната- ли и мадонны И. Ступель» (с. 110). Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 67 На первый план выведено повторяющееся сравнение господина Сиу с портретом Петрункевича; однако, вглядываясь, повествователь видит в чертах отца черты дочери и – соответственно – черты изображения бого- родицы, с которым он первоначально сравнил понравившуюся ему де- вочку. Само сравнение человека с религиозным изображением использовано в романе дважды: помимо Тусеньки-богородицы, повествователь посто- янно сравнивает Васю (старшего ученика, систематически нарушающего дисциплину в училище) с изображением ангела, полученным им в пода- рок, или с картиной, изображающей мучения Иоанна-Крестителя. По- добное сравнение оказывается для повествователя важнее, чем выстраи- вание дружбы с Сержем и собственной жизни как цепочки иллюстраций к «Мертвым душам»: о Васе и о Натали повествователь продолжает вспоминать даже тогда, когда, по его словам, «разочарованный, ожесто- ченный, оттолкнутый, я уже не соблазнялся примером Манилова с Чичи- ковым. Я теперь издевался над дружбой» (с. 104). Характерно и то, что повествователь воспринимает через сравнения с разного рода «картинками» не только встречающихся ему людей и себя, но и места. Так, путешествие в Крым герой снабжает следующим срав- нением: «Мы приплыли поздно, и я не увидел впотьмах ни мечети, ни церкви. Я знал их давно по открытке "Приветствие из Евпатории"» (с. 75), а восприятие им Риги в более старшем возрасте вызывает в памяти воспоминания о детских мечтах: «Город был очень красив и как будто знаком мне. Возможно, он похож был на тот город Эн, куда мне так хо- телось поехать, когда я был маленький» (с. 109). Таким образом, ориентация повествователя на визуальный опыт (ра- боту воображения при чтении книг также можно считать за череду визу- альных образов) не имеет привязки к непосредственному месту прожи- вания и его обитателям, а может быть рассмотрена как ретрансляция ав- торского (добычинского) мировоззрения и его поэтики показа, а не рас- сказа. Сокращение количества сравнений во второй половине романа, особенно ближе к финалу, подводит нас к главной фразе повествователя о специфике его взгляда на мир и людей: «Вечером, когда стало темно, я увидел, что звезд очень много и что у них есть лучи. Я стал думать о том, Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 68 что до этого все, что я видел, я видел неправильно. Мне интересно бы было увидеть теперь Натали и узнать, какова она» (с. 124). Принимая во внимание тот факт, что восприятие персонажа было практически целиком выстроено за счет сравнения увиденного сейчас с увиденным ранее, можно сделать вывод, что в финале романа герой де- лает попытку отказаться от сравнений в пользу поиска оригинальности. Однако, тот факт, что девушка, в которую он влюблен (значимость этой фигуры подчеркивается повторяющимся сравнением), находится далеко, а следовательно, сравнение старых и новых впечатлений невозможно, оставляет героя лишь на пороге нового ви́дения, одновременно разводя автора и персонажа, поскольку, неправильная для последнего, манера изображения является очевидно верной для Добычина. III. Резинки «паж»: семантизация и десемантизация бытовых де- талей. Одним из ключевых приемов, используемых Добычиным при фикса- ции бытовых деталей, является введение в текст закавыченных понятий (терминов, абстрактных характеристик), которые герой-повествователь постепенно включает в свой лексикон. Подобных примеров в романе более полусотни, и все они группиру- ются в следующие блоки: 1. Вестиментарный код и внешность («в шляпе “амазонка” и в брас- лете “цепь”», с. 37; «она была в форме “сестры”», с. 56; «у меня в это время был “непроницаемый вид”», с. 96; «он был одет в “штатское”», с. 109). 2. Помещения и детали архитектуры («самая большая называлась “зал”», с. 28; «я улизнул в “приемную”», с. 39; «на “даче” он был управ- ляющий», с. 75. Одним из наиболее интересных примеров этого блока является фрагмент: «из комнаты, называвшейся “библиотека”» (с. 69), косвенно подтвержающий второстепенную роль книг для повествователя в сравнении с аудио-визуальным опытом). 3. Предметы («сундучок, который назывался “скрынка”», с. 20; «он выписал “кафедру”», с. 108; «мы получили “свидетельства”», с. 121). Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 69 4. Школа/училище («Серж был в “основном”, а Андрей – в “парал- лельном”», с. 64; «подошел ко мне на “перемене”», с. 92; «я вставлял что- нибудь из “закона” или из “словесности”», с. 113). 5. Религиозные обряды («мы видели, стоя у окон, “процессию”», с. 85; «приближался “молебен”», с. 102; «обещал мне вернуть их за “всенощ- ной”», с. 111). 6. Политический дискурс («она была “правая”», с. 65; «толковала про “объединение” и про “отпор”», с. 88). 7. Абстрактные понятия («Мы решили, что она “на практике”», с. 21; «в “нечетные дни”», с. 79; «его “посадили”», с. 80; «Серж начал “жить” с ней», с. 100). 8. Искусство («Мы любили его “видовые” с озерами, “драмы” [...], и “комические”», с. 81; «про “современную литературу” я думал...», с. 118) Стремление повествователя вырвать слово/словосочетание из контек- ста, закавычить его и механически воспроизводить в повседневной речи, свидетельствует о том, что ряд понятий и терминов лишен в глазах пове- ствователя своего значения, десемантизируется им и низводится до уров- ня маркера принадлежности к определенному кругу (условных «взрос- лых», компании по училищу и т.д.). Механизм присвоения новых слов описывается самим героем на примере политического дискурса: «Мы стали употреблять слова “митинг”, “черносотенец”, “апельсин”, “шпик”» (с. 69); при этом, как и в случае с отправлением религиозных обрядов, элементы анализа, отбора и ценза со стороны героя отсутствуют. В то же время, в ряде случаев присвоение героем новых терминов, их вторичная семантизация в контексте его личного опыта, сопровождается раскрытием кавычек. Как правило, такие примеры относятся либо к кате- гории повседневных вещей («Замок скрынки сыграл свою музыку», с. 22), либо к религиозным обрядам («я отправился рано ко всенощной», с. 112), либо к абстрактным понятиям («она оказалась, бедняжка, на прак- тике», с. 25), – то есть к одной из тех категорий, которые определяют его быт в большей степени, нежели разговоры взрослых или приятелей по училищу о политике. Кроме того, процесс ресемантизации закавыченного понятия часто связан в структуре текста с ви́дением: так, имя сестры своего знакомого Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 70 Грегуара, “Агаты”, повествователь лишает кавычек лишь после того, как видит ее, точнее после того, как фиксирует сам момент видения: «У две- ри стояла “Агата”» (с. 83), «Я увидел Агату» (с. 89). В этом аспекте До- бычин также сближается с Хармсом, у которого герои в равной степени безличны и взаимозаменяемы [3], и существуют лишь постольку, по- скольку попадают в поле зрения повествователя, при чем описываемое событие зачастую длится столько, сколько длится процесс описывания. Обратный процесс десемантизации важного в жизни героя понятия происходит после его разочарования в дружбе с Сержем Кармановым. Письма, которые повествователь писал уехавшему другу и рвал, не имея возможности отправить («Я рвал свои письма, когда они были готовы», с. 73), с годами превращаются в его воспоминаниях в абстрактный знак “письма к Сержу” («я вспоминал “письма к Сержу”», с. 114), подводя итог того периода жизни, когда повествователь все «видел неправильно» (с. 124). Таким образом, специфическим для романа Добычина является тот факт, что его герой, помимо визуальных культурных знаков, оказывается ориентированным на «чужое слово» (Бахтин), помещая новые для себя понятия, (еще) лишенные семантики, в кавычки, воспроизводя их по пре- имуществу как абстрактный знак, свидетельствующий о его принадлеж- ности к миру взрослых. (Тому же принципу подчинено и систематическое использование вто- рого лица в повествовании, когда речь заходит об обсуждении чего-либо старшими в присутствии героя: «Цецилию мы выгнали», с. 22; «Мы рас- сердились на нее за это и при расчете удержали с нее за подаренные ей на пасху башмаки», с. 47; и т.д. Исключение составляют использованные во втором лице глаголы движения, а также те случаи, когда «мы» – это по- вествователь и кто-то из его сверстников.) При помощи нагромождения десемантизированных и ресемантизиро- ванных понятий и терминов, относящихся к подчеркнуто разным дискур- сам (по разнообразию используемых дискурсивных практик Добычин оказывается в одном ряду с В. Набоковым и К. Вагиновым), а также че- рез устранение элемента рефлексии над языковыми средствами, Добычин задолго до теоретических построений А. Камю и творческой практики Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 71 позднего С. Беккета пытается показать сущность абсурдного мира, в ко- тором язык – недееспособен. ЛИТЕРАТУРА 1. Добычин Л.И. Город Эн; Рассказы / Подготовка текста, сост., вступ. статья В. Ерофеева. – М.: Худож. лит., 1989. – 222 с. (Забытая книга). – Все цитаты приведены по этому изданию с указанием страницы. 2. Ерофеев В.В. Поэтика Добычина, или Анализ забытого творчества // Еро- феев В.В. В лабиринте проклятых вопросов. – М.: Советский писатель, 1990. – с. 157. 3. Сапогов В. Имя в поэтике Л. Добычина («Встречи с Лиз») // Добычин Л. Воспоминания, статьи, письма. Сборник – СПб.: «Журнал “Звезда”», 1995. – С. 261-266. УДК 821.161.1: 82-31 В.А. КУРНИЦКАЯ (Ташкент) СТРУКТУРА ЭПИГРАФА РУССКОГО РОМАНА-КОММЕНТАРИЯ Аннотация. В данной статье рассматривается проблема анализа элемента структуры рус- ского романа-комментария – эпиграфа. Особое внимание уделено отношениям романа-комментария с предшествующей традицией, выстраиваемым посредст- вом эпиграфа. По мнению автора, эпиграф негативен по отношению к произве- дению, его анализ значим для поэтики романа-комментария. Ключевые слова: роман-комментарий, жанр, эпиграф, литература XX века Анотація. У даній статті розглядається проблема аналізу елемента структури російсько- го роману-коментаря – епіграфа. Особливу увагу приділено відношенням рома- ну-коментаря із попередньою традицією, які вибудовуються за допомогою епіг- рафа. На думку автора, епіграф є негативним стосовно твору, його аналіз є істо- тним для поетики роману-коментаря. Ключові слова: роман-коментар, жанр. епіграф, література ХХ століття.

Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина "Город Эн"

Institution

Ähnliche Einträge