К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса
В статье предлагается системный подход к анализу мифотворческого потенциала военного дискурса и формулируются условия, при которых произведения литературы могут инициировать появление в культуре той или иной страны национальных "неомифов"....
Збережено в:
| Дата: | 2007 |
|---|---|
| Автор: | |
| Формат: | Стаття |
| Мова: | Russian |
| Опубліковано: |
Кримський науковий центр НАН України і МОН України
2007
|
| Назва видання: | Культура народов Причерноморья |
| Теми: | |
| Онлайн доступ: | http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/107439 |
| Теги: |
Додати тег
Немає тегів, Будьте першим, хто поставить тег для цього запису!
|
| Назва журналу: | Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| Цитувати: | К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса / Н.А. Ищенко // Культура народов Причерноморья. — 2007. — № 114. — С. 34-37. — Бібліогр.: 18 назв. — рос. |
Репозитарії
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine| id |
irk-123456789-107439 |
|---|---|
| record_format |
dspace |
| spelling |
irk-123456789-1074392016-10-20T03:03:05Z К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса Ищенко, Н.А. Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского факультета ТНУ им. В.И. Вернадского В статье предлагается системный подход к анализу мифотворческого потенциала военного дискурса и формулируются условия, при которых произведения литературы могут инициировать появление в культуре той или иной страны национальных "неомифов". У статті пропонується системний підхід до аналізу міфотворчого потенціалу воєнного дискурса й формулюються умови, при яких літературні твори можуть ініціювати появу в культурі тієї або іншої країни національних "неоміфів". The author proposes the system approach to the analysis of the myth-building potential of the war discourse and works out the conditions in which the "neo-myths" can be initiated by the literary works. 2007 Article К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса / Н.А. Ищенко // Культура народов Причерноморья. — 2007. — № 114. — С. 34-37. — Бібліогр.: 18 назв. — рос. 1562-0808 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/107439 ru Культура народов Причерноморья Кримський науковий центр НАН України і МОН України |
| institution |
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| collection |
DSpace DC |
| language |
Russian |
| topic |
Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского факультета ТНУ им. В.И. Вернадского Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского факультета ТНУ им. В.И. Вернадского |
| spellingShingle |
Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского факультета ТНУ им. В.И. Вернадского Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского факультета ТНУ им. В.И. Вернадского Ищенко, Н.А. К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса Культура народов Причерноморья |
| description |
В статье предлагается системный подход к анализу мифотворческого потенциала военного дискурса и формулируются условия, при которых произведения литературы могут инициировать появление в культуре той или иной страны национальных "неомифов". |
| format |
Article |
| author |
Ищенко, Н.А. |
| author_facet |
Ищенко, Н.А. |
| author_sort |
Ищенко, Н.А. |
| title |
К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса |
| title_short |
К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса |
| title_full |
К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса |
| title_fullStr |
К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса |
| title_full_unstemmed |
К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса |
| title_sort |
к вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса |
| publisher |
Кримський науковий центр НАН України і МОН України |
| publishDate |
2007 |
| topic_facet |
Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского факультета ТНУ им. В.И. Вернадского |
| url |
http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/107439 |
| citation_txt |
К вопросу о мифотворческом потенциале военного дискурса / Н.А. Ищенко // Культура народов Причерноморья. — 2007. — № 114. — С. 34-37. — Бібліогр.: 18 назв. — рос. |
| series |
Культура народов Причерноморья |
| work_keys_str_mv |
AT iŝenkona kvoprosuomifotvorčeskompotencialevoennogodiskursa |
| first_indexed |
2025-07-07T19:57:21Z |
| last_indexed |
2025-07-07T19:57:21Z |
| _version_ |
1837019422779244544 |
| fulltext |
Івасюк К.В.
ТРАДИЦІЙНЕ ЖИТЛО УКРАЇНИ
34
К.: Вища школа, 1994.
3. Бондаренко Г. Хай ваша хата буде багата // Людина і світ. – 1994. – № 1. – С. 9-10.
4. Вовк Х. Студії з української етнографії та антропології. – К.: Мистецтво, 1995. – С. 88-125.
5. Данилюк А. Українська хата // Дзвін. – 1991. – № 4. – С.129-136.
6. Данилюк А.Г. Українська хата. – К.: Наук.думка, 1991.
7. Данилюк А. Добра, щедра піч твоя // Дзвін. – 2002. – № 9. – С. 124-132.
8. Історія української культури. – К.: Либідь, 1994.
9. Лахман Т. У своїй хаті і правда, і воля // Берегиня. – 2000. – № 4 (27). – С. 71-72.
10. Лехман Т. Будова хати та народні вірування // Дзвін. – 2000. – № 4. – С. 148-149.
11. Міфи України. За кн.Георгія Булашева “Укр.. народ у своїх легендах, реліг. поглядах та віруваннях.” /
Пер. Ю. Буряка. – К.: Довіра, 2003.
12. Наумко В.І. Культура і побут населення України. – К.: Либідь, 1993.
13. Україна: енциклопедія / Автор-упорядники В.М.Скляренко та ін. – Харків: Фоліо, 2003.
14. Українська минувшина, ілюстрований етнографічний довідник. – К.: Либідь, 1993. – С. 8-24.
15. Українське народознавство: навчальний посібник / за ред. С.П.Павлюка, Г.Й. Гориня. – Львів: Фенікс,
1994. – С. 438-534.
16. Українська родина: Родинний і громадський побут / Упорядник Лідія Орел. – К.: Видавництво ім.. Оле-
ни Теліги, 2000.
17. Чайківський В.Т., Шевчук А.М. Роде наш красний. Народознавство в школі. Житомир: Редакційно-
видавниче державне підприємство “Льонок”, 1993.
18. Чепелик В. Материнська хата // Укр. культура. – 1992. – № 1. – С.9-10.
19. Чепелик В. Садиба, хутір, село і пісня // Укр.. культура. – 1992. – № 5. – С. 3-5.
Ищенко Н.А.
К ВОПРОСУ О МИФОТВОРЧЕСКОМ ПОТЕНЦИАЛЕ ВОЕННОГО ДИСКУРСА
Военный дискурс обладает огромным мифотворческим потенциалом, так как война является сакраль-
ной историей для любой страны и относится к событиям, подчеркивающим этническую границу. Вместе с
тем в отечественном и зарубежном литературоведении отсутствуют системные исследования мифотворче-
ского потенциала военного дискурса, что зачастую приводит к идеологически обусловленным оценкам во-
енного мифотворчества. Не умаляя значимость идеологии в формировании военных мифов, мы, тем не ме-
нее, считаем необходимым расширить представление о механизме их формирования и функционирования в
национальной и мировой культуре.
«Коллективная память» охватывает лишь те события прошлого, которые имеют огромное ценностное
значение для данного общества – они служат идеологической основой групповой идентичности и позволя-
ют членам группы четко отличать себя от других. Иными словами, речь идет о ключевых, знаковых исто-
рических событиях. Производя определенный отбор, миф делает акцент в особенности на те события или
ситуации, которые подчеркивают, прежде всего, этническую границу, отличают одни народы от других, т.
е. "нас" от "них". Обычно это – конфликты, переселения, межкультурные контакты, политическая и куль-
турная иерархии. Но более всего такой цели служит образ коллективной травмы (голод, эпидемия, пораже-
ние в войне, геноцид и пр.), который заставляет группу особенно остро ощущать свою уникальность и спо-
собствует ее солидарности. Это призвано породить у членов группы чувство своей особости и нередко пре-
восходства над другими группами [13, с. 121].
Компенсаторная функция мифа и заключается в том, что, оперируя таким архаическим понятием, как
циклическое время, миф позволяет преодолевать "ужас истории", объясняя, что нынешние невзгоды не
вечны. Но для этого люди нуждаются в памяти – они должны не только помнить о славе предков, но и сле-
довать морально-этическим нормам, доставшимся от предков. Все это и содержится в мифе. Миф позволяет
идентифицировать себя с предками, и поэтому он нагружен символами причастности, идентичности. Опи-
раясь на такие оппозиции, как раньше/позже, коренной житель/пришелец, отсталый/цивилизованный, по-
коренный/завоеватель и пр., миф вносит порядок в первозданный хаос. Тем самым миф не только задает
социальные и культурные границы, но и создает определенную групповую соподчиненность.
Надо отметить, что события, ставшие национальными символами, постоянно оживляются в памяти на-
ции: им посвящаются стихи и романы, они звучат в музыке, оживают в живописных полотнах и мемориа-
лах, представлены в музеях, воспроизводятся во время массовых праздников и ритуалов. Это – та самая ак-
туализация "первоначал", о которой писал Элиаде в применении к архаическим культурам [14, с. 23-24].
Такому заключению в применении к современности вовсе не противоречит то, что здесь речь идет о после-
довательных событиях, четко локализованных во времени. Ведь, во-первых, это - такие события (револю-
ция, кровопролитная война), которые позволяют группе считать себя как бы заново рожденной. Во-вторых,
время при этом воспринимается как свернутое, спрессованное, и все ключевые исторические события как
бы относятся к его истокам. Таким образом, ключевые исторические события или особенности культуры -
это не просто некие фоссилизованные данности; они являются важными символами, создающими основа-
ние для идентичности.
М. Могильнер в поиске «явного признака соприкосновения с областью мифологического» находит его
в «удивительной красочности и насыщенности нашего представления о феномене, о котором нам известно,
Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского
факультета ТНУ им. В.И. Вернадского
35
в общем-то, не так уж и много. Исторический материал в этом смысле насквозь мифологичен. Два-три фак-
та, несколько имен и дат – вот подчас все, что нам доподлинно известно о событии, которое живет в нашем
воображении и рождает целый веер эмоций» [6, с. 5]. М. Элиаде даже приходит к заключению, что мифо-
мышление «выжило и сохранилось прежде всего в историографии» [14, с. 117].
Несмотря на мифотворческий потенциал истории, она все же повествует не о мифическом, а об истори-
ческом прошлом. В то же время «миф излагает сакральную историю», – пишет М. Элиаде. Такой сакраль-
ной историей для любой страны является война, в которой многие поколения пытаются отыскать прецеден-
ты современных событий. Модели повествований о войне бесконечно реактуализируются и, зачастую, от-
носятся к разряду мифологических, тем более что в их основе лежат модели архетипические. По идущим из
глубины веков архаическим моделям в современной политике и идеологии воссоздаются старые мифы в
новых социальных и национальных оболочках. Здесь встречаются мифология спонтанная, идущая снизу, со
всеми входящими в нее комплексами национального самоощущения (исключительности/ущемленности) и
мифология «искусственная», конструируемая с идеологическими и политическими целями. Как правило,
сообществом «подлинно человеческим», страдающим в результате агрессии, оказывается «свое националь-
ное», тогда как противостоящие им злые силы представляют собой античеловеческое начало.
Мифотворческий потенциал военного дискурса во многом определяется тем, что именно в нем актуа-
лизируется бинарная оппозиция «свое/чужое» пространство – одно из характерных противопоставлений,
свойственных первобытному сознанию. М. А. Новикова не без основания относит это противопоставление
к «одним из самых древних» и даже называет «отчасти «дочеловеческим», «общебиологическим». «Вся
живая природа, – утверждает М. А. Новикова, – расчерчена тысячами иногда невидимых, но устойчивых
границ на «свои» – для каждого ее рода и вида – зоны. У человека же из факта природного это противопос-
тавление своего/чужого пространства стало фактом культуры: мифа, ритуала, религии, фольклора, позже
литературы» [7, с. 21].
Деление модели мира на «свое» и «чужое» пространство отражает результат освоения мира. Все осво-
енное – «свое», неосвоенное – «чужое». По мнению В. М. Пивоева, на первом этапе формирования ценно-
стной картины мира в «комплексное представление о «чужом» входило все, что грозило опасностью, таило
страх» [8, с. 29]. Все известное, проверенное опытным путем, должно восприниматься примитивным созна-
нием в качестве «своего», все находящееся за границами уже познанного мира является неизведанным,
«чужим» и, следовательно, опасным.
Разделение мира на «свое» и «чужое» пространство для коллективного мифологического сознания яв-
ляется способом найти свое место в простейшей системе координат. Понятно, что со временем эта система
усложнялась, но на пространственной шкале всегда оставалось два изначальных полюса. И даже когда че-
ловеческое сознание разделило пространство на четыре стороны света, «аксиологический смысл, – считает
В. М. Пивоев, – при этом не был утрачен, юг и восток (откуда восходило солнце) обычно оценивались в по-
ложительном смысле, а север и запад – в отрицательном» [8, с. 78].
Но справедливо и то, что мифологическое сознание издревле воспринимало как опасность все, находя-
щееся за границами «обжитого», освоенного пространства. Эта особенность перекочевала, по наблюдению
Е.М. Мелетинского, из мифов в архаический эпос, где «обычно выступает некая, достаточно мифологиче-
ская, дуальная система враждующих племен – своего, человеческого, и чужого, демонского…» [4, с. 270; 5,
с. 664–665]. Эта особенность сохранилась и до наших дней. Своя территория воспринимается мифомышле-
нием в качестве зоны порядка, чужая – зоны хаоса. В разные эпохи эта модель меняет лишь свое конкрет-
ное наполнение: «Мифическая борьба за космос против хаоса преобразуется в защиту родственной группы
племен, государства, своей «веры», от «захватчиков», «насильников», «язычников» [4, с. 276]. Правда, при
подобной интерпретации роли мифологического наследия в современном мире существует опасность вся-
кое проявление национализма возвести в ранг мифологического канона, обладающего архаическими кор-
нями и имеющего подсознательную, естественную природу.
В. А. Марков совершенно точно замечает, что «пространство мифа этноцентрично» [3, с. 3]. Действи-
тельно, центром пространства любого мифа является территория, освоенная общиной, ставшая местом ее
обитания и пользования. Всякий субъект общины ориентируется в мире, опираясь на эту схему. «Это ирра-
циональный способ, – пишет Пивоев, – духовного, воображаемого самоопределения и самоутверждения
социальной общности (группы) в ходе освоения мира. Он обеспечивает консолидацию общности и опти-
мальный жизненный тонус за счет возвышения «своего» над «чужим», формирование чувства превосходст-
ва и уверенности в своих силах, в праве на «высшую ценность» [8, с. 99].
Помимо оппозиции «свое/чужое пространство» сохранилась в современном сознании еще одна черта
мифомышления. Из сказанного выше вытекает значимость в военном дискурсе бинарной оппозиции
«свой/чужой» (или «друг/враг»). По мнению многих современных исследователей, образ Чужого всегда яв-
ляется конструктом [2; 10; 15]. Он определяется не только реальными качествами соперничающей стороны,
но и собственными функциями, которые О. В. Рябов формулирует следующим образом: «во-первых, под-
держивать идентичность социального субъекта, отделяя Чужих от Своих; во-вторых, доказать собственное
превосходство (военное, нравственное, наконец, эстетическое) и тем самым способствовать победе над
Врагом; в-третьих, упрочить внутренний порядок и провести символические границы в собственном со-
циуме». Отмеченные функции этого образа обусловливают редукцию и референцию составляющих его
черт. Враг должен порождать чувство опасности, вызывать убежденность в моральной правоте Своих и не-
правоте Чужих. Для того чтобы вызвать обязательный гнев, отвращение и безжалостность к этому образу,
предполагается использование такого пропагандистского приема, как дегуманизация Врага. Наконец, Враг
Ищенко Н.А.
К ВОПРОСУ О МИФОТВОРЧЕСКОМ ПОТЕНЦИАЛЕ ВОЕННОГО ДИСКУРСА
36
должен быть изображен достаточно слабым и комичным, чтобы Своих не покидала уверенность в том, что
победа неизбежна [15; 17; 18].
В. С. Малахов видит конструктивность образа Чужого в его непосредственной зависимости от того, для
кого он чужой. Нельзя быть чужим, им можно лишь представляться – причем в обоих значениях этого сло-
ва, т. е. и в качестве объекта представлений других, и в качестве субъекта самопредставления. Чужое не
только лицезреют, его показывают, демонстрируют. Оно создается не только усилиями тех, кто усматрива-
ет в Другом Чужого, но и теми, кто выступает объектом такого смотрения. Феномен Чужого, тем самым,
возникает как эффект взаимных отражений. Так, «поверхностный» и «легкомысленный» француз, будучи
не чем иным, как проекцией англичан и немцев, начинает в определенный момент активно представляться
таковым. «Педантичный» и «пунктуальный» немец, являясь поначалу результатом чужих проекций, воз-
вращает другим этот образ уже в качестве самопроекции (в которой, правда, «педантизм» перетолкован в
«основательность»). «Русский медведь», пусть и превращенный из неуклюжего зверя в простоватого сила-
ча, начинает функционировать как заместитель «русского» [2, с. 14].
Исторические изменения в жизни общества актуализируют бесконечное повторение прасобытий, реге-
нерируют время. В этом контексте каждая война повторяет «архетипическую битву предков или богов,
страдание невиновного – страсти бога вегетации, всякая смерть – смерть первого человека…» [11, с. 621].
К архетипическому сюжету восходит и мифологема нашествия и его угрозы. По логике мифомышле-
ния, носитель мифа должен постоянно соотносить угрозу со стороны конкретного врага с ситуацией-
образцом из эпохи «начального» времени. Так это происходит и в XIX в., как происходило в первобытную
эпоху. С той разницей, что в современном мифологическом сознании модель правремени наполнилась сво-
им, новым конкретным содержанием.
Для того, чтобы художественное произведение приобрело «вневременной, пророческий и надличност-
ный характер мифа» [9, с. 113], для создания полноценного, живого – именно живого – мифа необходимы,
по крайней мере, три обстоятельства. Первое: общество должно нуждаться в данном мифе. Второе: его ав-
тор должен почувствовать и «создать наиболее семантически богатые, энергетические и имеющие силу
примера образы действительности [12, с. 5]. Третье: история должна предоставить такой материал, который
будет рождать целую бурю эмоций и жить долго в воображении народа. Причем совсем не обязательно об-
ладать полной информацией о том или ином историческом событии: два-три факта - и универсальные мо-
дели, подспудно присутствующие в коллективном сознании, реализованы. Однако происходящее лишь то-
гда обретает смысл, то есть становится таким историческим событием, когда оно обладает этической цен-
ностью. Поэтому этическая функция мифа заключается в определении поступков и позиций личности в
пределах утверждаемой им иерархии ценностей, в соотнесенности отдельной человеческой судьбы с ценно-
стным центром. «Этическая ценность действия и эстетическая ценность созданного», по Г. Броху, опреде-
ляют сущность нового мифа [9, с. 113].
Когда-то в древности основным механизмом закрепления информации в памяти поколений был фольк-
лор. В XX веке – и отчасти уже в XIX – таким инструментом стала массовая культура в соединении со
средствами массовой информации и системой образования. Именно поэтому власть, прямо или опосредо-
ванно контролирующая все три сферы, получила преимущественные возможности управлять не только те-
кущим состоянием общественного сознания, но и его опорными точками, каковыми, в частности, являются
героические символы. Новые возможности вмешательства сверху в глубинные структуры общественного
сознания, в том числе в ценностные ориентации, породили ситуацию, когда символы могут быть очень бы-
стро заново созданы, а также трансформированы и разрушены. По крайней мере, у власти может возник-
нуть соблазн предпринять массированное воздействие на психологию общества, атаковать основные его ус-
тои, что неизбежно затрагивает ценности, являющиеся безусловным фундаментом исторической памяти
народа. История нашей страны демонстрирует нам немало таких примеров.
«Мифотворческая ситуация», которая в разное время складывалась в каждой стране, как правило, сов-
падала с моментом «социальных потрясений, ломки постулатов и парадигм», когда «интерес к мифу резко
обостряется, а точнее, заявляет о себе феномен ремифологизации» [3, с. 3]. Военное время особенно обост-
ряет «потребность в иллюзиях, высокий уровень общественной доверчивости, недостаток общей культуры
и достоверной информации, эмоциональное напряжение, коллективность переживания и взаимозаражение»
[8, с. 98]. Необходимостью становится и «завышенная самооценка общиной своего ценностного потенциа-
ла» [8, с. 101]. Тем самым история начинает выполнять двоякую функцию: является чисто научным спосо-
бом видения мира и в то же время играет роль мифологии. Появляется то, что в социальной и политической
психологии получило название «архетип политического бессознательного» [1, с. 21-70].
Художественные произведения, созданные в этом дискурсе, при выполнении ряда условий, с высокой
степенью вероятности могут инициировать появление в культуре той или иной страны национальных «не-
омифов». Условия эти сводятся к следующему: наличие «мифогенной» ситуации, которую, по сути, проду-
цирует любая война, и которая характеризуется недостатком информации, потребностью в иллюзиях, эмо-
циональным напряжением и коллективностью переживания; историческое событие, вызвавшее бурю эмо-
ций и переживаний, зачастую трагическое, с элементом загадки и не поддающееся логическому объясне-
нию; талант автора, почувствовавшего этическую ценность события для нации и соединившего ее с эстети-
ческой ценность своего произведения; соответствие идеологической позиции автора как субъекта идеоло-
гии и политике властных структур его страны в конкретный исторический период; детерминированность
мифологизации явлений национальной литературы особенностями национальной ментальности.
Научные публикации преподавателей, сотрудников и студентов кафедры культурологи философского
факультета ТНУ им. В.И. Вернадского
37
Источники и литература
1. Донченко О., Романенко Ю. Архетипы социального життя и политика. – К.: Либидь, 2001.
2. Малахов В.С. «Война культур», или интеллектуалы на границах // Октябрь. – 1997. - № 7.
3. Марков В.А. Запад – Восток: Пространство-время как социокультурный феномен (опыт сравнительного
анализа) // Пространство и время в литературе и искусстве. – Даугавпилс: ДПИ, 1990. – С. 3-7.
4. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. – М.: Наука, 1976.
5. Мелетинский Е.М. Эпос и мифы // Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2-х т. – М.: НИ БРЭ, 2000. -
Т. 2.
6. Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала ХХ века
как предмет семиотического анализа. – М.: Нов. лит. обозрение, 1999.
7. Новикова М.А., Шама И.Н. Символика в художественном тексте. Символика пространства (на мате-
риале «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя и их английских переводов). – Запорожье: СП
«Верже», 1996.
8. Пивоев В.М. Мифологическое сознание как способ освоения мира. – Петрозаводск: Карелия, 1991.
9. Пичугина Т.Е. Некоторые особенности интерпретации мифа в эссеистике Г. Броха // Вiд бароко до по-
стмодернiзму. Збiрник наукових праць. – Днiпропетровськ: ДДУ, 1999. – С. 111-117.
10. Рябов О. Нация и гендер в визуальных репрезентациях военной пропаганды. 2003
http://www.ivanovo.ac.ru/alumni/olegria/Nation2.htm
11. Цикличность // Мифы народов мира. Энциклопедия. – Т. 2. – С. 620 – 621.
12. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. – М.: Изд.
группа «Прогресс» – «Культура», 1995.
13. Шнирельман В. А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика // Теоретические
проблемы исторических исследований. – Вып. 2. – М.: МГУ, 1999. – С. 118-147.
14. Элиаде М. Аспекты мифа. – М.: Инвест-ППП, 1995.
15. Aho J.A. This thing of darkness: a sociology of the enemy. – Seattle: Univ. of Washington Press, 1994.
16. Harle V. The enemy with a thousand faces: The tradition of the Other in Western political thought and history.
– Westport, Conn.: Praeger, 2000.
17. Hirsch E.D. Back to History // Criticism in University / Ed. by G. Graff and R. Gibbons. – Evaston, 1985. – P.
1976.
18. Keen S. Faces of the enemy: reflections of the hostile imagination. – San Francisco: Harper and Row, 1986.
Ишин А.В.
ДУХОВНЫЙ ИДЕАЛ В ТВОРЧЕСТВЕ Феофана Грека
Творчество Феофана Грека (1330-е – ок. 1415) является одной из наиболее значительных вех мирового
изобразительного искусства – и по степени проявления художественного мастерства, и по идейной вырази-
тельности образов. Один из величайших мастеров иконописи и монументальной фресковой живописи, он
оставил глубокий след в отечественной и мировой культуре, в значительной мере заложив основы класси-
ческой русской иконописной школы.
О Феофане, прибывшем на Русь из Византии и потому прозванном Греком, замечательный древнерус-
ский писатель Епифаний Премудрый, автор «Житий» Сергия Радонежского и Стефана Пермского, отзывал-
ся как о «преславном мудреце» и «отменном живописце» i. Расцвет творчества этого иконописца пришелся
на драматическую, судьбоносную для средневекового русского государства эпоху, когда Русь вела ожесто-
ченную борьбу за независимость с ханами Золотой Орды. Возрождалась православная духовность, медлен-
но и трудно преодолевалось тяжелое наследие внутренних нестроений и междоусобиц. Это была эпоха
Сергия Радонежского и Дмитрия Донского… Как никогда остро ощущалась потребность в пробуждении
духовных сил народа, в его единении на основе высоких духовно-нравственных ценностей и идеалов.
Роспись в 1378 г. одного из главных новгородских храмов – церкви Спаса Преображения на Ильине
улице – стала первой работой Феофана Грека на Руси.
Фрески с монументальными изображениями Единого Бога – Троицы, Христа-Судии, Серафимов, вет-
хозаветных и новозаветных праведников, православных подвижников – пустынника Макария Египетского
(Великого), столпников: Давида, Даниила, Симеона Дивногорца, Симеона Столпника, Алипия, а также дру-
гих святых являются вполне самодостаточными с точки зрения художественной ценности творениями.
Вместе с тем, они образуют единый, целостный и гармоничный композиционный ансамбль. Исполненные
духовного порыва, драматизма и экспрессии, могучие образы Феофана глубоко индивидуальны. Они лише-
ны внешней умиротворенности, но при этом исполнены суровой простоты и подлинного величия духа. Ли-
ки подвижников несут на себе печать титанической духовной борьбы, постижения сокровенных тайн бы-
тия, соприкосновения «мирам иным».
Несомненно, что созданные Феофаном образы основаны на глубоком знании художником обширной
агиографической литературы.
Так, в частности, согласно жизнеописаниям святого Симеона Столпника (Старшего) (IV-V вв.), этот
подвижник поставил столб, который был твердо укреплен и имел на вершине площадку для стояния и си-
дения. На этой площадке Симеон совершал непрестанные молитвы, произносил проповеди и вел беседы.
Его подвиги казались современникам невероятными. Он клал около 2000 поклонов, а в праздники стоял на
http://www.ivanovo.ac.ru/alumni/olegria/Nation2.htm
|