Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?

В статье анализируется возможность семантической связи Пана, изображенного на золотой оковке перекрестья меча из Толстой Могилы и сюжетов пекторали из этого же комплекса....

Full description

Saved in:

Bibliographic Details
Date:	2016
Main Author:	Бабенко, Л.И.
Format:	Article
Language:	Russian
Published:	Інститут археології НАН України 2016
Series:	Археологія і давня історія України
Subjects:	Статті
Online Access:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/161524
Tags:	Add Tag No Tags, Be the first to tag this record!
Journal Title:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Cite this:	Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? / Л.И. Бабенко // Археологія і давня історія України: Зб. наук. пр. — К.: ІА НАН України, 2016. — Вип. 2 (19). — С. 9-26. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-161524
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-1615242019-12-14T01:27:08Z Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? Бабенко, Л.И. Статті В статье анализируется возможность семантической связи Пана, изображенного на золотой оковке перекрестья меча из Толстой Могилы и сюжетов пекторали из этого же комплекса. Золота оковка перехрестя меча з Товстої Могили була декорована Паном, що грає на флейті — унікальним персонажем для виробів греко-скіфської торевтики. Поява цього образу у декорі меча пояснювалася різними причинами — зв'язком божества із військовою сферою, поширенням діонісійських культів, переосмисленням образу Пана як еквівалента іранського бога війни Веретрагна. Для більш глибокого розуміння причин використання цього образа необхідно враховувати і археологічний контекст знахідки, перш за все — її перебування в одному комплексі з пектораллю. Це дозволяє говорити про існування можливого зв'язку між окремими образами та сюжетами, репрезентованими на обох виробах. Досить імовірно, що три риси іконографії Пана — волохаті ноги, флейта та роги — могли бути переосмислені скіфами як одягання в хутряний одяг, посуд зі священним напоєм та набуття персонажем фарна. У цьому випадку Пан сприймався як символічне зображення самого господаря меча у кульмінаційний момент проведення ритуалу, покликаного забезпечити набуття ним фарна. На пекторалі були відтворені різні сцени підготовки до цього ритуалу. Golden binding cross sword from Tovsta Mohyla was decorated with Pan playing on the flute. He is a unique character for handiwork of Greek Scythian toreutics. Appearance of this character on the sword decoration was explained with diverse reasons — the goddess relation to military sphere, spread of Dionysian cult, reframing of Pan image as an equivalent of Iran god of war Veretragn. For more profound understanding of reasons of using this image it is necessary to take into consideration archaeological context of the finding, first of all — its position in one complex with the pectoral. This fact allows stating a possible connection between different images and plots, depicted on the both handiworks. Most probably three traits of Pan iconography — shaggy legs, the flute and horns could be reframed by the Scythians as robbing in fur clothes, vessel with sacred drink and attaining the farn by the character. In this case Pan is conceived as symbolic depiction of master of the sword in high tide of the ritual for providing him with farn acquisition. The pectoral replicated different scenes of preparations for this ritual. 2016 Article Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? / Л.И. Бабенко // Археологія і давня історія України: Зб. наук. пр. — К.: ІА НАН України, 2016. — Вип. 2 (19). — С. 9-26. — рос. 2227-4952 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/161524 [904.25:739](477.63)”6383” ru Археологія і давня історія України Інститут археології НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Статті Статті
spellingShingle	Статті Статті Бабенко, Л.И. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? Археологія і давня історія України
description	В статье анализируется возможность семантической связи Пана, изображенного на золотой оковке перекрестья меча из Толстой Могилы и сюжетов пекторали из этого же комплекса.
format	Article
author	Бабенко, Л.И.
author_facet	Бабенко, Л.И.
author_sort	Бабенко, Л.И.
title	Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?
title_short	Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?
title_full	Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?
title_fullStr	Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?
title_full_unstemmed	Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?
title_sort	пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?
publisher	Інститут археології НАН України
publishDate	2016
topic_facet	Статті
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/161524
citation_txt	Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? / Л.И. Бабенко // Археологія і давня історія України: Зб. наук. пр. — К.: ІА НАН України, 2016. — Вип. 2 (19). — С. 9-26. — рос.
series	Археологія і давня історія України
work_keys_str_mv	AT babenkoli panisûžetpektoralineslučajnyesovpadeniâ
first_indexed	2025-07-14T14:04:24Z
last_indexed	2025-07-14T14:04:24Z
_version_	1837631395599482880
fulltext	9ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) УДК: [904.25:739](477.63)”6383” Л. и. Б а б е н к о ПАН И СЮЖЕТ ПЕКТОРАЛИ — НЕСЛУЧАЙНЫЕ СОВПАДЕНИЯ? При мені тільки меч мій та іще золота пектораль, — Що розкажуть вони цим прийдешнім новим поколінням? Я не стану пояснювать — склад за складом нехай прочитають самі … Борис МОзОЛЕвСЬКИй Ірій. XVI. Голос із Товстої Могили СТАТТІ в статье анализируется возможность семан- тической связи Пана, изображенного на золотой оковке перекрестья меча из Толстой Могилы и сю- жетов пекторали из этого же комплекса. К л ю ч е в ы е с л о в а: Толстая Могила, меч, пектораль, Пан, фарн. Курган Толстая Могила обязан своей широ- кой известностью, вышедшей далеко за преде- лы профессиональных интересов археологов, открытием шедевра греко-скифской торевти- ки — золотой пекторали (рис. 1, 2; 2). Между тем, погребальный инвентарь этого комплек- са содержал немало других замечательных находок, малоизвестных широкой публике, но привлекающих неизменное внимание специ- алистов-скифологов. К их числу принадлежит и меч с золотой оковкой рукояти, найденный в непосредственной близости от пекторали — на дне дромоса, перед камерой основного погребе- ния (рис. 1, 1; 3, 5, 12). Меч относят к представительной группе па- радного оружия IV в. до н. э. с рукоятями, пла- кированными оковками из золотого листа. По названию комплекса, содержавшего наиболее репрезентативную выборку подобных находок, мечи этой серии именуются исследователями «чертомлыцким типом» 1. Многими было также отмечено, что меч из Толстой Могилы заметно выделяется на общем фоне этой серии своей морфологией — круглой формой навершия, а также некоторыми сюжетами и персонажами декора рукояти и ножен меча, нетипичными для изделий подобного круга. Наиболее коло- 1. Историография проблемы: [Топал, 2014, с. 130]. ритным среди персонажей по праву считается играющий на флейте в окружении козлов Пан (рис. 2, 1). Данный персонаж привлек внимание еще первых исследователей меча. Е.в. черненко, отметив уникальность использования в декоре скифских мечей образа Пана, не находил его «неожиданным и необычным» по причине тес- ной связи данного божества с военным делом, проявившейся наиболее ярко во время Мара- фонской битвы [черненко, 1975, с. 161—163]. Д.А. Мачинский связывал Пана в окружении козлов на перекрестье меча с кругом образов элевсинских мистерий, аналогичных золотым головкам Пана из женского погребения в хер- сонесском склепе, а также сатирам и менадам Большой Близницы [Мачинский, 1978, с. 148]. Опираясь на сделанные Е.в. черненко вы- воды, Б.Н. Мозолевский предположил, что использование образа Пана в оформлении оружия имело афинское происхождение, соот- ветственно, изготовление мечей с подобным де- кором могло происходить в центрах с сильным афинским влиянием, в частности, в Ольвии [Мозолевський, 1979, с. 178, 179]. М.в. Русяева рассматривала декорирование перекрестия меча образом Пана в контексте об- щего распространения персонажей и сюжетов дионисийского круга, связав его с процессом эллинизации скифской знати вследствие целе- направленной пропаганды греками вакхичес- ких мистерий в скифской среде. При этом сам меч мог быть подарком скифскому царю [Русяє- ва, 1995, с. 28]. М.Ю. Трейстер, посвятивший анализу обра- за Пана на оковке перекрестья меча из Толстой Могилы специальную работу, пришел к выво- ду о том, что «сцены с изображением сидяще-© Л.И. БАБЕНКО, 2016 Статті 10 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) го Пана, играющего на сиринге … переданы в иконографии, заимствованной из современного созданию меча искусства Аттики». По мнению исследователя, как и в случае с известной сери- ей горитов чертомлыцкого типа, данная сцена представляет собой один из вариантов компо- зиционной схемы, в которой своеобразная «ци- тата из произведения античного искусства на тему греческой мифологии» обрамлена сцена- ми схваток животных. Ничего типично скифс- кого декор меча не содержит и применение к нему термина «греко-скифское искусство» весь- ма условно [Трейстер, 2013, с. 454—461]. Анализ морфологии и декора меча из Тол- стой Могилы содержит работа Ю.Б. Полидо- вича. Причем основная часть персонажей, украсивших рукоять меча, исследователем рас- смотрена достаточно бегло, главное же внима- ние уделено именно образу Пана. По мнению Ю.Б. Полидовича, несмотря на многие пози- тивные достижения предшественников, так и остался нерешенным главный вопрос — «по- чему на рукояти меча был изображен именно Пан» [Полидович, 2015, с. 128, 129], поиском ответа на который и посвящена основная часть статьи. Ю.Б. Полидович пришел к выводу, что ком- позиция на рукояти меча, посредством ис- пользования образа оленя, а также противо- поставленных друг другу животных (козлов), воспроизводит характерную для большинства мечей «чертомлыцкого» типа концепцию «ми- рового дерева», центральное место в которой и занял Пан. Использование этого образа «на скифском предмете …, найденном в скифс- ком комплексе» обусловлено попыткой мас- тера найти «соответствие между скифской мифо-ритуальной и греческой изобразитель- ной традициями». Таким образом, Пан, как и многие другие древнегреческие изобразитель- ные образы [Безсонова, 1975; Раевский, 1980, с. 49—71; 1985, с. 163—180], был переосмыслен скифами в контексте собственной мифологии [Полидович, 2015, с. 133]. По мнению Ю.Б. По- лидовича, Пан мог быть воплощением только бога войны Ареса, что подтверждается нали- чием целого комплекса разносторонних связей между двумя мифологическими персонажами. Это выражается в представлениях о Пане как божестве-пастухе и божестве-охотнике с одной стороны, и основополагающей роли скотоводс- тва, а также важности охоты, в жизни скифов, рис. 1. Толстая Могила: 1 — меч (по: [Полидович, 2015, рис. 1, 1]); 2 — пектораль (по: [Клочко, 2012, рис. 1]) Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 11ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) с другой. Объединяет оба персонажа и связь с силами плодородия, Пана как одного из апо- логетов чувственной любви и скифского Ареса в силу ярко выраженной фаллической симво- лики акинака 1, а также каменных изваяний, которые также могут являться воплощением бога войны [Полидович, 2015, с. 133, 134]. «Коз- ловидность» персонажа является проявлением одного из десяти (дикий козел) воплощений/ обличий иранского бога веретранга, которого, по мнению многих исследователей, следует со- относить со скифским Аресом [Лелеков, 1979, с. 185; Бессонова, 1984, с. 12, 13; Кузьмина, 2002, с. 17, 18, 22—24, 28, 29; вертиенко, 2012, с. 43—46]. С одной стороны, подобная трактовка пер- сонажа логично обоснована и перспективна. Однако она так и не дает ответа на вопрос, который Ю.Б. Полидович неоднократно ста- вит в своей статье — «почему на рукояти меча был изображен именно Пан?» и если «мы име- ем дело с единичным, ситуативно возникшим случаем», то, что же подвигло и мастера, и за- казчика остановить свой выбор на Пане для декорирования перекрестья именно этого меча [Полидович, 2015, с. 126, 127, 129]? ведь если согласиться с трактовкой этого образа как одно- го из воплощений веретранга, то необходимо будет просто переформулировать вопрос — «по- чему именно на этом мече понадобилось разме- щать изображение веретранга, и почему для его олицетворения был использован именно образ играющего на флейте Пана, а не какой- либо иной» — и уже искать ответ на него. Совершенно новое направление в поиске при- чин, побудивших оружейника-торевта использо- вать для декора перекрестия меча образ Пана, может дать анализ археологического контекста находки. Меч в ножнах был обнаружен на дне дромоса перед камерой центрального погре- бения. в начале дромоса лежал скелет слуги, далее — бронзовые миска и сосудик, имитиру- ющий котел, большая амфора с тремя ручками, три колчанных набора, золотые украшения на- 1. Дефиниция Пана как апологета чувственной любви совершенно справедлива. Даже на всех «чувс- твенно нейтральных» изображениях играющего на флейте Пана (статуе из Дионисополиса [венеди- ков, Герасимов, 1973, ил. 328]; статуэтки из Кала- тиса [Кобылина, 1973, рис. 8]; диадеме из Эретрии, рельефах из Афин и грота на горе Парнес у Филы в Аттике [Трейстер, 2013, рис. 2, 2—4]) акцентиро- вано воспроизведение фаллоса, в ряде случаев — в итифаллическом состоянии. Изображение Пана на перекрестье меча из Толстой Могилы едва ли не единственное, где фаллос отсутствует, что может быть связано не только с необязательностью этого признака в персонаже для скифского заказчика, но и с его нежелательностью, возможно, даже, табу. в этом случае сравнение Пана со скифским Аресом в контексте общей для них фаллической символики по отношению к изображению персонажа на мече из Толстой Могилы не совсем ревалентно. гайки, а также золотая пектораль (рис. 3) [Мозо- левський, 1979, с. 51—54, рис. 31] 2. Неоднократно предпринимались попытки найти приемлемое объяснение для причин, по- будивших к размещению наиболее престижных предметов комплекса за пределами погребаль- ной камеры. Д.А. Мачинскому тот факт, что «пектораль была найдена вместе с мечом, руко- ятка и ножны которого были обложены золоты- ми пластинами, покрытыми изображениями, и что оба эти предмета и ряд сопутствующих им вещей были найдены не в погребальной каме- ре, а в ведущем к ней дромосе», представлялся «знаменательным» (курсив наш — Л. Б.) [Ма- чинский, 1978, с. 146]. Исследователь предло- жил очень живописную реконструкцию церемо- нии, произошедшей после совершения обряда 2. Размещение престижных, статусных вещей за пределами погребальной камеры покойника не уни- кально — подобная картина была зафиксирована в «гробнице Филиппа» в Греции, где во входной каме- ре была обнаружена золотая обивка горита «чертом- лыцкой» серии [Андроникос, 1990, с. 120, 121, рис. 9; Алексеев, 2003б, с. 252—254]. рис. 2. Толстая Могила: 1 — перекрестие меча (по: [Трейстер, 2013, рис. 1, 1]); 2, 3 — центральная сце- на пекторали (по: [Клочко, 2012, рис. 4а; Мошинс- кий, 2002, фото]) Статті 12 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) положения умершего в погребальную камеру. По мнению Д.А. Мачинского, отступившие в дромос родственники и жрец разместили перед входом в камеру два набора предметов, симво- лизирующих присутствие пары божеств — Ареса и Аргимпасы (?). Мужской набор состоял из бо- евого пояса с ножом, колчана, меча и нагайки. Женский включал второй колчан, нож и золотую пектораль. При свете зажженного в светильнике огня были совершены обрядовые возлияния с ис- пользованием бронзового лутерия и трехручной амфоры. вином из амфоры окроплялась голова приносимого в жертву пленника, а в лутерий собиралась его кровь, которой затем обливался меч. После этого у самого входа в дромос участни- ки церемонии расчленили ударами мечей тело принесенного в жертву человека и оставили на месте лишь некоторые части его тела. Характер взаимосвязи этой пары богов, по мнению Д.А. Ма- чинского, не ясен — он не брачный, а, возможно, связан с принадлежностью обеих персонажей к кругу «темных» богов, чем и можно объяснить размещение предметов, связанных с их культом в дромосе, отделенным от погребальной камеры перегородкой [Мачинский, 1978, с. 147, 148]. Б.Н. Мозолевский комплекс драгоценных на- ходок на дне дромоса рассматривал как один из многочисленных примеров размещения инвен- таря в тайниках, хорошо известных в скифской погребальной практике. Подобную традицию исследователь объяснял не стремлением укрыть наиболее ценные вещи от грабителей, а их прина- длежностью к предметам культа, обособленным от остального инвентаря [Мозолевський, 1979, с. 159; Тереножкин, Мозолевский, 1988, с. 171— 175]. Однако если можно согласиться с подобной трактовкой комплексов предметов, происходящих из «классических» тайников, то интерпретация са- мих находок в дромосе центрального погребения Толстой Могилы в качестве одного из вариантов «тайника» не так однозначна — ведь предметы были не спрятаны в нише, а просто уложены на дне дромоса. Ряд исследователей, касавшихся проблемы тайников в скифских погребениях, комплекс находок в дромосе Толстой Могилы к таковым не относили [Болтрик, Фиалко, 2002, с. 169—173; Кубышев, Бессонова, Ковалев, 2009, с. 21; Бидзиля, Полин, 2012, с. 101]. А.П. Мошинский размещение пекторали и других престижных вещей в дромосе, перед ка- мерой центрального погребения, рассматривал в контексте династической истории Скифии. От- талкиваясь от явного диссонанса между богатс- твом погребального инвентаря Толстой Могилы и относительно скромным размером курганной насыпи, явно уступающей «царской четверке» конца V—IV вв. до н. э.; датировки погребения, предшествующей времени сооружения чертом- лыка—Огуза—Александрополя; а также значе- ния пекторали как символа царской власти, ис- следователь предположил, что пектораль могла принадлежать несостоявшемуся наследнику Атея, не имевшему права на ношение символа царского достоинства [Мошинский, 2002, с. 87]. Оригинальное объяснение причин сохраннос- ти драгоценных предметов в дромосе централь- ного погребения Толстой Могилы предложил М.в. Степанов. По его мнению, целью повторного проникновения в центральное погребение было разрушение могилы «змееборца» и овладение магическими предметами, побывавшими в мире мертвых. Пектораль же и меч, расположенные вне центрального погребения, подобной ценности не имели, и, соответственно, интереса для визите- ров не представляли [Степанов, 2015, с. 47]. Несмотря на различие подобных трактовок, их объединяет признание исследователями безусловной преднамеренности состава самого комплекса, в котором выделяются два предме- та — пектораль и парадный меч, являющиеся высокохудожественными произведениями то- ревтов (рис. 1, 1, 2), украшенные набором раз- личных сюжетов и участвующих в них персо- нажей. Могла ли в этом случае существовать связь между отдельными образами и сюжета- ми, представленными на этих двух изделиях? Наличие подобной семантической взаимосвязи «на уровне ритуалов одного цикла» предполага- лось для серебряной амфоры и таза из чертом- лыка [Мачинский, 1978, с. 134, 135], нескольких предметов (фиала, гривна и конус) из тайника Братолюбовского кургана [Кубышев, Бессонова, Ковалев, 2009, с. 88], а также для сюжетов, пред- ставленных на ритонах и пластине головного убора из кургана Карагодеуашх [виноградов, 1993, с. 70]. По мнению Д.А. Мачинского связь пары богов — Ареса и Аргимпасы, каждому из которых, как было сказано выше, соответство- вал определенный набор инвентаря из дромоса, проявилась в использовании в декоре меча и его рис. 3. Толстая Могила, план дромоса центральной гробницы: 1 — бронзовый котелок; 2 — бронзовая греческая миска; 3 — амфора; 4 — железный крю- чок; 5 — меч; 6 — обломок ножа; 7 — обломки на- борного пояса и колчанный набор № 4; 8 — нож; 9, 10 — остатки нагайки; 11 — колчанный набор № 3; 12 — пектораль; … 35 — остатки скелета слуги (по: [Мозолевський, 1979, рис. 31]) Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 13ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) ножен персонажей, тесно связанных с иконог- рафией женских божеств. А именно — рогатого львиноголового грифона со змеиной головкой на конце хвоста, полульва-полульвицы с гривой и сосцами, а также Пана — участника элевсинс- ких мистерий [Мачинский, 1978, с. 148]. Принимая во внимание уникальность исполь- зования образа Пана в изделиях греко-скифской торевтики, а также преднамеренный характер его употребления в декоре перекрестья [Полидо- вич, 2015, с. 126, 134], резонно поставить вопрос о возможной, в том или ином контексте, связи изображенного на перекрестии меча божества с персонажами и сюжетами, запечатленными на пекторали. При этом, если рассматривать образ Пана в контексте возможного его переосмысле- ния местным населением, основанном на сходс- тве «представлений об облике персонажей» и единстве «приданных им атрибутов» [Раевский, 1985, с. 172; Полидович, 2015, с. 133], то логич- но исходить не из его функций как божества древнегреческой мифологии, нюансы которых вполне могли быть неизвестны скифам, а пы- таться отыскать более близкие их пониманию толкования признаков, запечатленных на этом конкретном изображении. Несмотря на бесспорную миксаморфность образа Пана, очевидно доминирование в его иконографии антропоморфной составляющей. Распространение в IV в. до н. э. под влиянием древнегреческой культуры в скифской среде ан- тропоморфных образов, украсивших разнообраз- ные предметы — от шедевров торевтики (пекто- раль из Толстой могилы, чертомлыцкая амфора, солохский гребень) до массовой продукции (плас- тинчатая аппликация) и даже внедрившееся в изделия местных мастеров (бронзовые навер- шия) — приобрело заметные масштабы, получив определение «антропоморфизации скифского ис- кусства» [Граков, 1950; Артамонов, 1962; Раевс- кий, 1978; 1980; Яценко, 2013 и др.]. Поэтому мас- тер, решивший декорировать перекрестие меча антропоморфным персонажем, имел достаточно широкий выбор среди образов, используемых в это время художниками. Употребление же в этих целях изображения Пана, персонажа малорепре- зентативного и в древнегреческом искусстве, а на изделиях греко-скифской торевтики и вовсе уни- кального, могло быть продиктовано наличием в иконографии божества черт, не свойственных традиционному антропоморфному образу, но же- лательных и востребованных в рассматриваемом случае. Иконографию Пана, изображенного на перекрестии меча, заметно отличают три дета- ли — покрытые густой шерстью козлиные ноги, поднесенная к губам флейта в руках и козлиные рога на голове. Рассмотрим, каким образом эти три элемента могли быть переосмыслены в кон- тексте сюжетов, представленных на пекторали. Ноги, покрытые шерстью. Собственно, коз- линые ноги и рога являются признаками, вы- деляющими Пана из мира людей. Как уже от- мечалось выше, Ю.Б. Полидовичем «козлиные» черты персонажа были соотнесены с одним из воплощений в виде дикого козла иранского бога войны веретранга [Полидович, 2015, с. 134, 135]. в то же время исследователем была намечена возможность и иного объяснения «козлоногости» Пана, к сожалению, не получившая развития. Речь идет об упомянутых Ю.Б. Полидовичем кан- дагай — разновидности штанов из кожи горного козла или самца козули, используемых централь- ноазиатскими кочевниками во время состязания борцов [Полидович, 2015, с. 135]. Между тем, Пан на перекрестии меча мог восприниматься в качес- тве персонажа, облаченного в кожаные штаны с вывернутым наружу мехом. На первый взгляд, подобная трактовка неприемлема — данный вид поясной одежды неизвестен ни по многочислен- ным изображениям скифов на предметах торев- тики, ни по материалам археологических памят- ников — прежде всего, в силу природных условий. Однако более тщательный анализ не дает основа- ний для столь категорического отрицания. Наиболее обильный материал об использо- вании меховых штанов дают этнографические источники. Так, для холодного время года дела- ли штаны мехом наружу монголы [викторова, 1977, с. 174; 1980, с. 33] и буряты [Николаева, 2004, с. 33]. Тувинцы шили зимние Угдешки — две отделенные друг от друга свободные шта- нины — из летних шкур тувинской козы, мехом наружу, что защищало ноги от снега, дождя, ко- лючих кустарников, ударов со стороны или па- дений с лошади [Даржа, 2014, с. 127]. Интерес- ный пассаж содержит тувинская сказка «Хевис Сююдюр», в которой следующим образом описан сбор героя на борьбу — «… она дала ему белые штаны богатыря, прочно сшитые из шкур бе- лого архара и отороченные мехом джейрана, и велела ему натянуть их на соколиные колена — иначе и быть не могло. Она подала ему шубу, сшитую из шкур ста диких зверей, подобранных по цвету, и отороченную мехом джейрана, и она пришлась ему как раз по плечам …» [Сказки и предания алтайских тувинцев, 1994, с. 95]. Основываясь на этнографических коллек- циях скотоводов-кочевников, Н.в. Полосьмак и Л.Л. Баркова полагают, что у пазырыкцев, наря- ду с тканными, бытовали и штаны из меха и кожи [Полосьмак, Баркова, 2005, с. 85]. По мнению С.А. Яценко, на поверхности шаровар, изображен- ных на рельефе из Хунг-и Камальванда (Парфян- ский Иран) виден грубый ворс, что свидетельству- ет об их изготовлении из шкур животных [Яценко, 2006, с. 121]. На хорезмийском роговом предмете из крепости Калалы-гыр 2 у сидящего персонажа кожаные чулки [Яценко, 2006, с. 105] или «сапоги- ноговицы» [Маслов, 2015, с. 276], сшитые из шку- ры мехом наружу. По мнению в.Е. Маслова, они были элементом статусной одежды, наподобие женских сапожек с голенищами из меха леопар- да из 2-го Пазырыкского кургана или мужских сапогов с мозаичными меховыми голенищами со Статті 14 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) 2-го Башадарского кургана [Маслов, 2015, с. 276]. в могильнике Субаши в Турфанском оазисе были найдены ноговицы с узкими полосками меха [Яце- нко, 2006, с. 96]. Подобные накладки, возможно, имел и лежащий персонаж на одной из парных золотых пластин «Отдых под деревом» из Сибирс- кой коллекции Петра I, на набедренниках которо- го имеются насечки и бугристость, имитирующие мех [Маслов, 2015, с. 278—280]. что же касается отсутствия персонажей в шта- нах из меха на предметах торевтики, то следует отметить, что к настоящему времени и изображе- ние верхней плечевой одежды с вывернутым на- ружу мехом известно пока одно — на пекторали из Толстой Могилы. Интересный материал для сопоставления дает пластина-накладка от горита из Соболевой Могилы с изображением миксамор- фного персонажа с крыльями и птичьими окон- чаниями ног [Мозолевский, Полин, 2005, с. 351, табл. 17, 3]. Интерпретации данного образа отли- чаются значительным спектром мнений — в нем видят антропоморфное божество [Мозолевський, Білозір, василенко, 1993, с. 72] или его жреца / шамана в ритуальном костюме петуха [Мозо- левский, Полин, 2005, с. 178, 351], Гаруду [Болт- рик, Фиалко, 2007, с. 5—7], бога-героя-змееборца [Канторович, Эрлих, 2005—2009, с. 285], паредра великой богини, «владыку зверей» [Шауб, 2007а, с. 156; 2007б, с. 28], божество войны, аналогичное иранскому веретрангу в орнитоморфном вопло- щении [вертиенко, 2010, с. 92—93; Полидович, 2015, с. 135], «хозяина зверей» [Яценко, 2013, с. 227]. Обращает на себя внимание сплошное покрытие тела персонажа от шеи до колен, а так- же рук до локтей узором «в виде мелких ромбиков, подчеркнутых дужками», интерпретируемых как изображение перьев [Мозолевский, Полин, 2005, с. 178]. Если иконографический облик этого пер- сонажа в какой-то мере соответствовал реальному костюму, используемому в ритуальной практике, это свидетельствует, что при подобном облачении могли использовать одновременно плечевую (кур- тку с рукавами) и поясную (штаны) одежду. Дан- ная комбинация, вероятно, позволяла более прав- доподобно имитировать воплощаемый персонаж. Сцена с меховой рубахой (вариант: шкурой барана) — центральная в композиции верх- него фриза и всей пекторали, что, несомнен- но, соответствует и ее ключевому смысловому значению (рис. 2, 2). Персонаж на перекрестье меча мог восприниматься, прежде всего, в ка- честве человека, облаченного в одежду из меха. Причем узловым моментом, объединяющим и противопоставляющим в данном контексте обе сцены, является состояние мехового одеяния. На пекторали — это подготовка одеяния к об- лачению персонажа, на перекрестье меча — персонаж, уже облаченный в меховую одежду. Т. е., очевидна четко выраженная временная последовательность обеих сцен. Флейта (серинга). Флейта является одним из наиболее узнаваемых атрибутов Пана. Ю.Б. По- лидовичем подробно рассмотрены нюансы игры Пана на флейте в мифологическом контексте [Полидович, 2015, с. 131, 132], а также проана- лизирована вероятность знакомства с этим му- зыкальным инструментом непосредственно ски- фов [Полидович, 2015, с. 135, 136]. Присутствие музыки в жизни скифов и ее заметная роль не- сомненны, что было совсем недавно убедительно показано с привлечением нарративных, археоло- гических и изобразительных источников [Олій- ник, 2003; 2006; вертиенко, 2010; Фіалко, 2013]. Но важен даже не сам факт возможного знакомс- тва скифов с музыкальными инструментами данного типа как условие его опознания. Если исходить из заявленного выше принципа пере- осмысления скифами изобразительных сюжетов в контексте собственной мифологии [Полидович, 2015, с. 133], то и объяснение значения флейты в руках Пана, скорее следует искать за пределами музыкальной среды. Созерцатель, не знакомый с иконографией и мифологией Пана, видел в этом изображении некий персонаж, держащий обеи- ми руками какой-то широкий предмет, который он поднес ко рту. Подобная сцена несведущему зрителю могла более всего напомнить изображе- ние не чуждого его восприятию музыканта, а не- кто, пьющего из сосуда. Использование напитков в различных обря- дах и ритуалах было универсальным явлени- ем, характерным, в том числе, и скифам. чаша входила в состав «священных даров» или набора инициационных предметов обеих генеалогичес- ких скифских легенд и широко использовалась в ритуальной практике (Herod., IV, 5, 10, 65, 70, 71). Среди разнообразных изобразительных сюжетов «антропоморфного цикла» достаточно репрезентативны сцены, так или иначе содер- жавшие тему употребления напитков. Сразу в нескольких вариантах, но в очень близких изоб- разительных версиях, нашел отражение обряд побратимства или «клятвенного союза» (рис. 4, 1—4, 13) 1. Представительна серия бляшек, ук- рашенных сюжетом сидящей с зеркалом боги- ни и предстоящим скифом, пьющим из ритона (рис. 4, 5—12) 2. На сахновской диадеме к этому кругу сюжетов можно отнести сразу три сцены, из которых две (сцена «побратимства» и сцена 1. Представлены находками из следующих комплек- сов: Бердянский курган [золото ..., 1991, кат. 100g]; Солоха [Манцевич, 1987, с. 63—65, кат. 40]; Куль- Оба [Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, pl. 196]; Сах- новка [вертієнко, 2015, рис. 65]. 2. Представлены находками из следующих комплек- сов: Куль-Оба [Копейкина, 1986, с. 41, 41, кат. 6; Жу- равлев, Новикова, Шемаханская, 2014, с. 56, кат. 62]; чертомлык [Алексеев, Мурзин, Ролле, 1991, рис. 75, кат. 212, 30]; верхний Рогачик [ОАК, 1913—1915, рис. 221]; Тащенак [Болтрик, Фіалко, 1991, рис. 1]; Первый Мордвиновский курган [Лєсков, 1974, рис. 37]; Мелитопольский курган [Тереножкин, Мо- золевский, 1988, рис. 149, 150, кат. 112]; Огуз [Болт- рик, 1981, рис. на с. 234]; Носаки [Бидзиля, Болтрик, Мозолевский и др., 1977, рис. 11; 13; 14]. Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 15ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) рис. 4. Сцены употребления напитков: 1, 2, 4—16 — пластинчатые аппликации; 3 — пронизь (1, 2 — Бердян- ский курган [золото …, 1991, кат. 100g]; 3 — Солоха [Манцевич, 1987, кат. 40]; 4, 5 — Куль-Оба [Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, pl. 196; Журавлев, Новикова, Шемаханская, 2014, кат. 62]; 6 — чертомлык [Алексеев, Мурзин, Ролле, 1991, рис. 75]; 7 — верхний Рогачик [ОАК, 1913—1915, рис. 221]; 8 — Тащенак [Болтрик, Фіал- ко, 1991, рис. 1]; 9 — Первый Мордвиновский курган [Лєсков, 1974, рис. 37]; 10 — Мелитопольский курган [Тере- ножкин, Мозолевский, 1988, рис. 149]; 11 — Огуз [Болтрик, 1981, рис. на с. 234]; 12 — Носаки [золото степу, 1991, кат. 100e/f]; 13—15 — Сахновка [вертієнко, 2015, рис. 65; 82; 87]; 16 — Карагодеуашх [Алексеев, 2012, с. 234]); 17, 18 — Толстая Могила, сцены пекторали — юноша-дояр (17) и юноша с амфорой (18) [Клочко, 2012, рис. 2, 3] Статті 16 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) с богиней и скифом) близки только что упомя- нутым, третья изображает прислужников, на- полняющих напитками разнообразную посуду (рис. 4, 13—15) [вертієнко, 2015, рис. 65, 82, 87]. Различных персонажей с сосудами для питья можно также увидеть на еще одном типе бляш- ки из чертомлыка [Алексеев, Мурзин, Ролле, 1991, рис. 75, кат. 101], пластине головного убора из Карагодеуашха (рис. 4, 16) [Алексеев, 2012, с. 234, 235] и других изобразительных па- мятниках. Наконец, в собственно скифской ант- ропоморфной изобразительной традиции, пред- ставленной каменными изваяниями, одним из распространенных атрибутов является сосуд для питья — ритон (всего 40 случаев, преиму- щественно в Причерноморье и в Крыму) [Оль- ховский, Евдокимов, 1994, с. 67, табл. 10, 14]. Если обратится к изобразительным памят- никам, выходящим за пределы скифской хро- нологии, можно обнаружить несколько близких аналогий позе Пана, изображенного сидящим «по- восточному» — со скрещенными ногами и сосудом в руках. С.А. Яценко, изучив сюжеты на изобрази- тельных памятниках в культурах древних иран- цев и в контактных с ними зонах, выделил четыре иконографические схемы сидящего мужского пер- сонажа с сосудом в руке/руках. А именно — сидя- щий по-турецки одиночный мужской персонаж без оружия, держащий чашу перед собой в правой руке (1); одиночный мужской персонаж, сидящий по-турецки (правая нога сверху), держащий чашу перед собой в правой руке, а левой касающийся перекрестья крепящегося на поясе клинкового оружия (2); сидящий мужской персонаж, держа- щий на груди/животе обеими руками сосуд (3.1 — с чашей/кубком; 3.2 — с ритоном); вручение сосуда сидящему безоружному персонажу другим лицом (4) [Яценко, 2011, с. 10—18]. Иконография Пана на перекрестье меча более всего соответствует схе- ме № 3, представленной на нескольких изделиях, относящихся к кругу сармато-аланских древнос- тей I в. н. э. 1 Это сидящие мужские персонажи с круглотелым кубком на гривне из Кобяковского кургана 2 [Гугуев, 1992, рис. 8] и гагатовой (гише- ровой) подвеске из кургана № 26 у хут. Алитуб [засецкая, Ильюков, Косяненко, 1999, с. 59, рис. 4, 1; засецкая, 2011, ил. 89в; 2015, ил. 5в], а также с ритоном на ручке зеркала из Соколовой Могилы 1. в целом иконографическая схема «сидящий с со- судом мужчина» гораздо шире территориально и хронологически. О ее глубоких корнях в культуре древних иранцев наглядно свидетельствует при- водимое С.А. Яценко подобное изображение на зо- лотой чаше IX в. до н. э. из Хасанлу [Яценко, 2011, с. 11, рис. 4, 1]. 2. Очень симптоматично, что в центре многофигур- ной композиции гривны (шейного украшения) из Кобяковского кургана помещен мужской персонаж с чашей в руках и мечом на коленях. Мы же в этом ис- следовании пытаемся вписать в композицию пекто- рали (шейного украшения) также сидящий мужской персонаж с условной чашей в руках, размещенный на перекрестии меча. [Ковпаненко, 1986, рис. 70] и надгробии из Фана- гории 3 [Кобылина, 1973, рис. 8] (рис. 5, 1—4). Конечно же, нельзя не заметить, что в по- давляющей части приведенных примеров в качестве сосуда для питья превалирует ритон/ рог. Абрис ритона заметно отличается гипоте- тического сосуда с широким устьем, наиболее соразмерного контурам флейты, изображенной в руках Пана. Однако доминирование ритона в изобразительной традиции не совсем тож- дественно ритуальной практике в реальности, которую более адекватно отражает состав пог- ребального инвентаря. в памятниках от Дуная до Северного Кавказа выявлено немногим бо- лее 40 ритонов, причем в степном Причерномо- рье известно всего 13 комплексов с ритонами (из которых в 3 было найдено по 2 сосуда), в Лесостепи — 8 погребений 4. Сосуды с широким устьем, используемые для питья, известны на протяжении всего скифс- кого времени, в большом ассортименте (чаши, фиалы, килики и канфары) и из различных материалов (цветные и драгоценные металлы, глина, дерево, кость). Одним из наиболее ран- них и ярких примеров подобной посуды явля- ется золотая двойная чаша-фиала из первого Келермесского кургана (рис. 6, 1) [Галанина, 1997, с. 146—148, 225, 226, кат. 22, 23, табл. 2]. Фиалы более позднего времени из драгоцен- ных металлов были найдены в Солохе (рис. 6, 2) [Манцевич, 1987, с. 80—83, кат. 55], Куль-Обе (рис. 6, 3) [Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, pls. 164, 165], Братолюбовском кургане (рис. 6, 4) [Кубышев, Бессонова, Ковалев, 2009, с. 76— 81, рис. 12, фото 18—23], чмыревой [Трейстер, 2009, с. 415—431, 447, 448, рис. 1, 1—3; 3—5], Хоминой [Мозолевский, 1973, с. 234, рис. 37, 1; 39] и Семыкиной могилах [Болтрик, Трейстер, 2010, рис. 4—7], а также других комплексах. По единодушному мнению исследователей бронзо- вые чаши-лутерии5, обнаруженные в скифских погребениях, использовались не в качестве сосу- дов для умывания, а также входили в состав сер- визов для питья вина [Билимович, 1970, с. 134, 135; Галанина, 1980, с. 34; Ксенофонтова, 1992, с. 166, 167; Болтрик, Трейстер, Фіалко, 2009, с. 47, 48; Бидзиля, Полин, 2012, с. 328—330]. Широко распространены круглые деревян- ные чаши, украшенные по краям золотыми обивками и рассматриваемые большей частью исследователей как ритуальная посуда [Ман- цевич, 1966; Рябова, 1984; Королькова, 2003; Гуляев, 2006]. Среди наиболее ярких примеров 3. Интерпретация этого персонажа С.А. Яценко от- личается от мнения М.М. Кобылиной, видевшей в нем Пана [Кобылина, 1973, с. 176—181]. 4. Подсчет по данным С.в. Полина; полный пере- чень комплексов смотри [Бидзиля, Полин, 2012, с. 416]. 5. Наиболее полный перечень комплексов смотри [Болтрик, Трейстер, Фіалко, 2009, с. 47, 48; Бидзиля, Полин, 2012, с. 328—330]. Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 17ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) рис. 5. Сидящие мужские персонажи с сосудом в руках: 1 — Соколова Могила [Ковпаненко, 1986, рис. 70]; 2 — Кобяковский курган [Гугуев, 1992, рис. 8]; 3 — Фанагория [Кобылина, 1973, рис. 8]; 4а—в — курган № 26 у хут. Алитуб [засецкая, Ильюков, Косяненко, 1999, рис. 4, 1; засецкая, 2015, ил. 5в] рис. 6. Сосуды с широким устьем скифского времени: 1 — Келермесский курган [Галанина, 1997, табл. 2]; 2, 7 — Солоха [Алексеев, 2012, с. 140, 150]; 3 — Куль-Оба [Piotrovsky, Galanina, Grach, 1986, pl. 164]; 4 — Бра- толюбовский курган [Кубышев, Бессонова, Ковалев, 2009, фото 21]; 5 — завадская Могила [золото …, 1991, кат. 98а]; 6 — Бердянский курган [чередниченко, Мурзін, 1996, рис. 8]; 8 — чмырева Могила [Трейстер, 2009, рис. 7, 2]; 9 — Гайманова Могила [Бидзиля, Полин, 2012, рис. 135]; 10 — Соболева Могила [Мозолевс- кий, Полин, 2005, табл. 21, 1]; 11 — Бельское городище [Шрамко, 1987, рис. 31, 1, 2] Статті 18 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) этой серии можно назвать сосуды из завадской и Испановой могил (рис. 6, 5) [Мозолевский, 1980, рис. 43—47; 83, 11—13], Бердянского кур- гана (рис. 6, 6) [чередниченко, Мурзін, 1996, рис. 7; 8; Фиалко, 1998], Солохи [Манцевич, 1987, с. 95—97, кат. 68], Гаймановой Могилы [Бидзиля, Полин, 2012, с. 412, 413, рис. 577— 579, кат. 212, 213] и многих других памятни- ков. Известные также упомянутые Геродотом [IV, 65] чаши из человеческих черепов (рис. 6, 11) [Шрамко, 1987, рис. 31, 1, 2]. Представительна серия находок серебряных киликов (рис. 6, 10) 1. Еще более внушительна группа лаковой посуды для питья вина, состоя- щая из киликов, канфаров и скифосов 2. в качес- тве сосудов для питья вина могли использовать- ся и аттические кратеры [Фиалко, 2004, с. 157]. Для нашего случая очень показательна морфо- логия этих сосудов для питья вина с ручками по обе стороны тулова. Пьющий из килика, кан- фара или кратера вино, подносил сосуд ко рту, удерживая его обеими руками, что очень схоже с изображением Пана, поднесшего ко рту флей- ту. возможно, несмотря на небольшие размеры, подобным образом удерживались во время питья и знаменитые чаши с широким горлом и двумя горизонтальными ручками под венчиком из Со- лохи, Гаймановой Могилы и чмыревой Могилы (рис. 6, 7—9). По мнению в.А. Рябовой, подоб- ные ручки являлись имитацией ручек киликов и канфаров. Исследовательница отрицает фун- кцию ручек в качестве своеобразных упоров и считает их просто декоративным элементом [Ря- бова, 1987, с. 149]. Если с первым утверждением можно согласиться, то второе не столь бесспорно. Декорирование сегментовидных ручек-выступов чаш из Солохи и Гаймановой Могилы, предметов, вне всякого сомнения, культовых, изображением противопоставленных бараньих голов — одного из наиболее употребительных символов матери- ального воплощения фарна, также имело симво- лическое значение, и во время функционального использования удерживанию чаш именно за обе ручки мог придаваться особый смысл. Показательно, что и в Толстой Могиле — в детском (боковом) и в центральном погребе- нии — было обнаружено 2 серебряных килика, которые Б.Н. Мозолевский отнес к ритуальной посуде. Непосредственно же в дромосе цент- рального погребения, недалеко от трехручной амфоры, найдена бронзовая чаша, вероятно, сорвавшаяся с крючка и откатившаяся на сере- дину коридора [Мозолевський, 1979, с. 53, 55, 65, 66, 111, 143, 144, 195, 196]. 1. Не менее 25 сосудов из 21 комплекса, преимущест- венно с территории Северного Причерноморья. Под- счет по данным С.в. Полина; полный перечень комп- лексов смотри [Бидзиля, Полин, 2012, с. 411, 412]. 2. По подсчетам Е.Е. Фиалко в погребальных па- мятниках Северного Причерноморья обнаружено 45 канфаров, 18 киликов и 13 скифосов различных типов [Фиалко, 2006, с. 57, 58]. Таким образом, можно с уверенностью ска- зать, что играющий на флейте Пан, являю- щийся «цитатой из произведения античного искусства» [Трейстер, 2013, с. 460], мог вполне быть воспринят скифами в качестве персона- жа, пьющего из сосуда с широким устьем, раз- нообразные типы которого использовало в это время в своей ритуальной практике местное население. второй момент, имеющий принципиальное значение для предлагаемых здесь интерпрета- ций, связан с сюжетом, представленным непос- редственно в композиции самой пекторали. Речь идет о периферийной антропоморфной группе верхнего фриза пекторали, состоящей из двух скифов, занятых дойкой овец (рис. 4, 17, 18). Очевидна связь этой группы с центральной сце- ной пекторали по наличию как минимум трех признаков — участию в обеих сценах людей (1), отсутствию у овец приплода, что резко выделя- ет их на фоне других животных верхнего фриза (2), а также участии в сюжетах указанных сцен идентичного животного — овцы = овечьей / ба- раньей шкуры (3) [Бабенко, 2013а, с. 451; 2013б, с. 114, 115]. Это дает основание предполагать и наличие сюжетной связи между антропоморф- ными группами пекторали и интерпретировать сцены «доения» как приготовления напитка для ритуала, подготовкой которого заняты персона- жи центральной сцены. Это, в свою очередь, поз- воляет говорить о наличие связи между «груп- пами доения» и «играющим на флейте Паном». Аналогично отмеченному выше случаю здесь прослеживается временная последовательность событий — за приготовлением юношами напит- ка следует потребление его персонажем на пе- рекрестии меча. Интересно, что указанную це- почку событий — приготовление напитков → их употребление — можно увидеть и на других предметах греко-скифской торевтики. Наибо- лее явственно это представлено на сахновской пластине, где наличествует сцена наполнения слугами ритона вином из амфоры (причем без- бородость персонажей подчеркивает их юный возраст) и две сцены употребления вина — «поб- ратимства» и богини с предстоящим скифом (сцены 3, 1 и 5 соответственно, по А.в. верти- енко [вертієнко, 2015, с. 82]). Менее отчетливо это выражено в сценах на чаше из Гаймановой Могилы, где за спиной одного из персонажей центральной сцены с сосудом в руке (фигура 4) расположена фигура (№ 3) скифа-юноши с бур- дюком, за спиной которого стоит еще один бур- дюк [Бидзиля, Полин, 2012, рис. 138]. Рога. Если предложенные интерпретации козлиных ног Пана в качестве ритуальной ме- ховой одежды или его флейты как ритуального сосуда основаны на предполагаемом полном пе- реосмыслении скифами чуждого им изобрази- тельного образа и его адаптации к собственным потребностям, то подобной ревизии для воспри- ятия изображения рогов местному населению не Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 19ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) требовалось. Этот элемент, как деталь морфоло- гии различных зооморфных и фантастических персонажей, был близок скифской изобрази- тельной традиции скифов (включая изделия греко-скифской торевтики). Помимо изобра- жений различных видов копытных животных, скифское искусство изобилует синкретическими персонажами, наделенными рогами, в качестве несвойственного образу элемента — рогатыми грифонами, рыбами, львами и другими сущес- твами [Канторович, 2015, с. 150, 165, 195, 198, 206]. в квалификационной схеме фантастичес- ких животных, разработанной Ю.Б. Полидови- чем, полиморфные персонажи, снабженные «чу- жеродными» рогами, представлены на всех трех уровнях — «межвидовом / семейственном», «ме- жотрядном» и «межклассовом». Первый уровень репрезентован рогатыми конями, верблюдами и единорогами, второй — рогатыми хищниками, третий, наиболее многочисленный, — разнооб- разными видами рогатых грифонов, рогатыми существами с птичьей головой, крылатыми ко- пытными, крылатыми и рогатыми хищниками, крылатыми единорогами, «змеями-драконами» и другими созданиями [Полидович, 2014/2015, с. 151—153, 156—158, 170—192]. Миксаморфные существа, сочетающие в сво- ей морфологии антропоморфные, зооморфные и растительные черты, в скифском искусстве представлены значительно скромнее, хотя и из- вестны на протяжении всего скифского периода. Показательно, что в номенклатуре наличеству- ющих образов нет рогатых персонажей. Это кос- венно может свидетельствовать об отсутствии в скифской мифологии персонажей с близкой ико- нографией, что еще раз свидетельствует об ис- ключительном характере мотивов, побудивших торевтов к использованию образа, наделенного чуждыми для скифских традиций чертами. в тоже время антропоморфные персонажи с рогами — в качестве составляющей их анатомии или же костюма — имеют глубокую и долговре- менную иконографическую традицию, и их изоб- ражения можно отыскать в культурах многих древних народов. Для Древнего востока харак- терно почитание рогов как мощи, дарованной от бога 1 [Пиотровский, 2007, с. 34]. Б.А. Литвинс- кий, со ссылкой на работу Э. Парада, указал на изображения персонажей с короной, украшенной рогами барана (или муфлона) на луристанских бронзах стеле из Унташгала [Литвинский, 1968, 1. Очень показательно содержание некоторых асси- рийских предсказаний по аномальным рождениям I тыс. до н. э. из «Šumma izbu». Так, рождение ро- гатого ребенка пророчило конец царской династии. в то же время рождение ягненка с тем или иным расположением рогов предвещало царю завоевание вселенной, расширение государства, умножения его могущества и богатства, победу над врагом [Ассиро- вавилонський эпос, 2007, с. 298, 310, 311]. То есть, первое предсказание прорицало потерю фарна, тог- да как второе — его обретение или сохранение. прим. 51; Porada, 1962, S. 202, 203, Abb. 40; 56]. Рогатых антропоморфных персонажей можно видеть и на более ранних печатях Ирана и Месо- потамии IV — начала III тыс. до н. э. [Антонова, 1991; вахтина, 2015, с. 84], а также на урартских пекторалях. На миниатюрной пекторали из Ру- сахинили в центре композиции изображено си- дящее на троне рогатое божество с сосудом в ле- вой руке и жезлом-цветком (?) в правой (рис. 7, 1) [Пиотровский, 1959, рис. 72; Fornasier, 1997, S. 126, Abb. 42]. Еще на одной пекторали из Урар- ту находится изображение крылатого божества с бородой, на голову которого надет шлем с рога- ми, украшенный веткой дерева жизни (рис. 7, 2) [Fornasier, 1997, S. 127, Abb 44]. Одним из наиболее замечательных антропо- морфных образов с рогами является зевс-Ам- мон — синкретическое греко-египетское божес- тво в виде бородатого мужчины с загнутыми бараньими рогами. Его изображения представ- лены скульптурой (рис. 8, 1, 2), но особенно много — монетами различной чеканки (рис. 8, 3, 4) (Мелос, Кипр, Лесбос, Тенос, Метапонтум, Лампсак и другие) [вальдгауер, 1923, с. 32, 33; Павлова, 1997; Дмитриев, 2013, рис. 3; 4]. Куль- минацией культа зевса-Аммона считается про- возглашение в 331 г. до н. э. Александра Ма- рис. 7. Пекторали из Русахинили, Топрах-кале (1) [Пиотровский, 1959, рис. 72] и Урарту (2) [Fornasier, 1997, Abb. 42; 44] Статті 20 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) кедонского сыном божества, декларировавшее таким образом божественное происхождение царя [Костюхин, 1972, с. 120—128]. Этот образ нашел выражение как в изобразительной тра- диции, так и в письменной. Рога как атрибут царского достоинства присутствуют в изображе- ниях Александра на монетах Лисимаха (рис. 8, 5, 6) [Дмитриев, 2013, рис. 6]. Ярким примером письменной традиции является кораническое сказание о зу-ль-Карнайне — Двурогом (сура «Пещера», 18:83—98), который надежно иден- тифицируется с Александром Македонским [Пиотровский, 1991, с. 147—149; 2007, с. 34— 36]. Позднее рогами быка был украшен шлем на портретах Селевка I Никатора на аверсах монет (рис. 8, 7, 8) [Дмитриев, 2013, рис. 7]. в более поздней иранской традиции ис- пользование рогов в качестве царственного атрибута наиболее ярко представлено в изоб- разительном искусстве сасанидской эпохи. в этом контексте очень примечательно описа- ние Аммианом Марцеллином внешнего вида сасанидского царя Шапура II во время осады римской крепости Амиды в 359 г.: «верхом на коне, возвышаясь над другими, сам царь ехал впереди всех своих войск, с золотой диадемой в форме бараньей головы, украшенной дра- гоценными камнями» (Amm. Marc. XIX. 1. 3). Похожие изображения можно увидеть на ку- шано-сасанидских монетах, предметах посуды и утвари — серебряных с позолотой блюдах с изображением Ездигерда II на пиру, охоты ва- рахрана на кабана, золотой монете «владыка варахран великий царь кушан» (рис. 9, 1—3) [Луконин, 1977, рис. на с. 176, 177, 209]. По- добные изображения, как и антропоморфная фигурка с бараньими рогами на сасанидской печатке (рис. 9, 4) [Grenet, 2013, fig. 2], рассмат- ривается в качестве одного из материальных воплощений образа фарна [Литвинский, 1968, с. 88—90; Топоров, 1997, с. 557; Дмитриев, 2013; вертієнко, 2015, с. 94]. Очень показательно, что по мнению ряда исследователей слово «корона» (англ. crown) созвучно слову «рог» (лат. corn), и оба эти существительные, выражающие одну и ту же идею власти, возвышения и освящения, могут быть связаны этимологически [Chevalier, Gheerbrant, 1982; Ковачев, 2006, с. 254]. возвращаясь в скифскую эпоху и к вопросу о возможной связи рогов как элемента микса- морфного персонажа (Пана) с сюжетом пектора- ли, следует обратиться внимание на проблему культа фарна у скифов. Распространение этого культа в среде ираноязычных племен изучено как специально [Литвинский, 1968; Иштвано- вич, 1997; Шауб, 2004; 2007а, с. 123—130; Ми- хайлин, 2005, с. 118—139; вертієнко, 2010; 2011; 2015, с. 88—96], так и попутно, в контексте ис- следования смежных проблем [Кузьмина, 1976, с. 55; Бессонова, 1983, с. 22; Раевский, 1977, с. 103; Канторович, 2007, с. 238—240; 2010, с. 212 и др.]. Многие исследователи с культом фарна связывали и центральную сцену верхнего фри- за пекторали, исходя из доминирующего поло- жения в ее композиции бараньей шкуры/рубахи из бараньего меха, как одного из возможных его материальных воплощений [Мошинский, 2002, с. 85; Михайлин, 2005, с. 118—176; Полидович, 2006; Шауб, 2007; Бабенко, 2013б, с. 118, 119; вертієнко, 2015, с. 40, 95]. Таким же материальным олицетворени- ем фарна были и рога [вертієнко, 2015, с. 95]. Именно образ рогатого грифобарана или ба- раноптицы также соотносится с идеей фарном [Канторович, 2007, с. 238—240]. Наконец, ис- ключительно выразительную параллель из дру- гого рода источников — не изобразительных, а археологических, более чутко фиксирующих ритуалы, свойственные местному населению, дает серия мужских погребений, в которых был рис. 8. Антропоморфные персонажи с рогами: 1— 4 — зевс-Аммон (1 — Не- аполь [вальдгауер, 1923, рис. 20]; 2 — Государс- твенное античное собра- ние в Мюнхене [https:// en.wikipedia.org]; 3, 4 — изображения на монетах [Дмитриев, 2013, рис. 3, 4]); 5, 6 — Александр Ма- кедонский на монетах Ли- симаха [Дмитриев, 2013, рис. 6]; 7, 8 — Селевк I Никатор [Дмитриев, 2013, рис. 7] Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 21ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) прослежен обряд замещения голов покойников бараньими (козлиными) головами. Подобные захоронения были обнаружены в кургане у слободы Тарасовка возле г. Никополя Днепро- петровской области, погребении 145 Светловод- ского грунтового могильника Кировоградской области, а также в кургане у с. Мичуринское Белогорского района (Центральный Крым) [Ко- зир, 2014, с. 61—64; Скорый, 2015, с. 382—388]. По мнению С.А. Скорого данная группа погре- бений является материальным воплощением существовавшего культа фарна в скифском об- ществе, носителями которого являлись мужчи- ны-воины [Скорый, 2015, с. 386, 387]. Следовательно, рога персонажа на перекрес- тии меча могли олицетворять собой обретение им, после прохождения установленного риту- ала, включавшего в себя облачение в одеяние из меха и употребление священного напитка, божественной благодати — фарна 1. в этом случае исключительный интерес пред- ставляет интерпретация одной малоприметной детали центральной сцены пекторали — а имен- но, особенности оформления нижнего края руна/ рубахи (рис. 2, 3). Б.Н. Мозолевский обозначил его как украшение «вертикальными рубчиками» [Мо- золевський, 1979, с. 86]. А.П. Манцевич интерпре- тировала рубчатый край как «чешуйчатый пояс» [Манцевич, 1980, с. 105, 106], что представляется вполне приемлемой атрибуцией [Бабенко, 2013б, с. 118]. Однако в историографии имеются и совер- шенно иные толкования этой детали. По мнению Д. Мецлера, штриховка и изгиб обеих нижних краев руна напоминает бараньи рога [Metzler, 1997, S. 178]. Независимо от немецкого исследо- вателя к такому же выводу пришел и А.П. Мо- шинский, увидевший в рубчатой структуре края руна изображение рогов, на которых была растя- нута шейная и затылочная часть шкуры, а в рука- вах — шкуру, стянутую с ног [Мошинский, 2002, с. 84]. Нельзя безоговорочно согласиться с пред- ложенной функцией «рогов» в качестве своеобраз- ной рамы, на которой было растянуто руно. Если все же оба исследователи правы в своей интерпре- тации «рубчатого края руна» как бараньих рогов, то последние более целесообразно рассматривать как элемент ритуального костюма, призванный символизировать обретение фарна. Как и в двух предыдущих случаях, изобра- женное на пекторали событие предшествует сцене на перекрестие меча. Следует заметить, что в сюжетах изобразительных памятников греко-скифской торевтики наличие временных 1. возможно, близкие идеи были выражены в конс- трукции головного убора из кургана Иссык, увен- чанного золотой фигуркой архара [Акишев, 1978, с. 24, рис. 62; 63; табл. 6]. Сходную конструкцию и семантику имел, вероятно, и головной убор, укра- шенный фигуркой золотого козла, использованной вторично в качестве украшения деревянной чаши из погребения 4 могильника Тиллятепе [Sarianidi, 1985, Taf. 113—120; Brentjes, 1994, S. 179, 180]. структур в виде своеобразной последователь- ности сцен «предшествования-следования» отмечалось неоднократно. Более явственно оно выражено на самой пекторали из Толстой Могилы и серебряной амфоры из чертомлыка [Балонов, 1991; 1994], кубках, декорированных сюжетами генеалогического цикла [Раевский, 1977, с. 30—40], сахновской пластине [вертієн- ко, 2015], менее отчетливо — на золотом гребне из Солохи [Алексеев, 2003а, с. 83]. Сопоставле- ние сюжетов на пекторали и перекрестье меча в свете предложенных трактовок демонстриру- ет еще более яркую картину аналогичной вре- менной последовательности событий, но реа- лизованную в пределах двух разных изделий, соединенных археологическим контекстом. Если на пекторали наличествуют несколько сцен подготовки к некоему ритуалу (шитье ме- ховой рубахи, приготовление напитков), то на перекрестии меча изображена следующая по времени сцена, являющаяся апогеем ритуала, в которой на облаченного в меховую одежду и пьющего из сосуда персонажа нисходит божес- твенная благодать — фарн, материализован- ным изображением которого выступают рога 2. 2. Это изображение очень органично соответствует описанию церемонии коронации персидских царей: «Ищущий посвящения входит в храм, снимает свою одежду и облачается в платье, которое носил Кир Древний до того, как взошел на престол, затем он отведывает пастилы из плодов смоковницы, разгры- зает несколько фисташковых орехов и выпивает не- большую чашу кислого молока» (Plut. Artax., 3). рис. 9. Антропоморфные персонажи с рогами на древностях сасанидской эпохи; серебряные с позо- лотой блюда с изображением: 1 — охоты варахрана на кабана; 2 — Ездигерда II на пиру; 3 — золотая монета «владыка варахран великий царь кушан» [Луконин, 1977, рис. на с. 176, 177, 209]; 4 — печатка [Grenet, 2013, fig. 2] Статті 22 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) Интерпретация функций изображенного на перекрестии меча Пана в качестве главного дейс- твующего лица сюжета пекторали, обретающего фарн, побуждает затронуть проблему «третьего персонажа». У ее истоков лежат подобранные Б.Н. Мозолевским для центральной сцены пек- торали две очень интересные иконографические аналогии. Первая представлена сценой на золо- той чаше из Хасанлу, на нижнем ярусе которой находится изображение двух обращенных друг к другу и сидящих на корточках мужчин, которые держат за руки и голову третьего, центрального персонажа (рис. 10, 1). вторая — каменной таб- личкой из Мезии с изображением пары мужчин, растягивающих двумя руками шкуру, за которой на плоском камне на коленях находится тре- тий персонаж (рис. 10, 2) [Мозолевський, 1979, с. 221—223, рис. 137, 138]. Камнем преткнове- ния, препятствующим более полному сходству сюжетов, является участие в указанных сценах третьего, центрального персонажа, на которого и направлены действия боковых участников ри- туала, и, соответственно, его отсутствие в сцене на пекторали. Б.Н. Мозолевский склонен был объяснять подобное несовпадение изображением разных по времени стадий проведения одного и того же ритуала — подготовкой на пекторали и уже свершаемым актом на чаше и табличке [Мо- золевський, 1979, с. 224]. Предложенные Б.Н. Мозолевским аналогии и трактовки вызвали возражения Д.С. Раев- ского, отрицавшего наличие единого смысла сцен в виду не столько «разности объекта, на который направлено действие основных пер- сонажей: на пекторали — одеяние, на чаше — человек», сколько несовпадению самого дейс- твия — шитью в первом случае и облачению третьего персонажа, вообще отсутствующего на пекторали — во втором [Раевский, 1985, с. 231]. На отсутствии третьего человека в сцене на пекторали построена и критика предлагаемых Б.Н. Мозолевским иконографических паралле- лей в рецензии на монографию Б.А. Шрамко [Шрамко, 1984, с. 278, 279]. Одним из возмож- ных вариантов решения «проблемы третьего персонажа» виделось участие в композиции пекторали непосредственно ее носителя. во время функционального использования пекто- раль находилась на груди ее владельца, и все сюжеты, представленные на пекторали, имели к нему прямое отношения и были направлены непосредственно на него. То есть, облачаясь в пектораль, владелец должен был органично вписаться в наличествующий сюжет и поэто- му полное осмысление композиции пекторали предполагает и присутствие в ней персоны ее обладателя [Бабенко, 2013а, с. 452, 453; 2013б, с. 118, 119]. Непосредственное участие в ком- позиции пекторали ее носителя (царя), вопло- щавшего мировую ось — отсутствующий мотив мирового дерева как вертикали, предполагал и в.Я. Петрухин [Петрухин, 2001, с. 147]. введение в сюжет пекторали нового персона- жа — Пана — никоим образом не противоречит предложенной ранее гипотезе об участии в этом сюжете хозяина пекторали, а наоборот — явля- ется дополнительным аргументом в ее пользу. Меч, как и лук (один из основных предметов инвеститурного акта), в отличие от дистанцион- ного оружие — стрел, дротиков, а также копий, являлся индивидуальным, не теряемым в бою, предметом вооружения воина. Помимо широко известного отождествления меча с богом вой- ны, меч был тесно связан со своим владельцем. По мнению С.С. Бессоновой, кинжал или меч в кенотафе мог олицетворять самого погибшего [Бессонова, 1984, с. 9]. Очень красноречивый пример подобной связи можно увидеть в нарт- ском эпосе, в эпизоде гибели Батраза. Между героем и его мечом, в котором заключена его «внешняя душа», существовала мистическая связь. Батраз не мог умереть, пока меч не был брошен в море. И только утопив оружие, Нарты смогли победить своего легендарного противни- ка [Дюмезиль, 1984, с. 21]. Поэтому изображе- ния Пана на перекрестье меча могло восприни- маться как символическое изображение самого хозяина меча и пекторали в кульминационный момент проведения ритуала, призванного обес- печить обретения им фарна. Объединяет оба предмета, пектораль и меч, — и космологическая составляющая ком- позиции обоих изделий, связанная с реализа- рис. 10. Изобразительные сюжеты с «третьим пер- сонажем»: 1 — фрагмент композиции на чаше из Хасанлу; 2 — каменная табличка из Мезии [Мозо- левський, 1979, рис. 137, 138] Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 23ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) цией концепции мирового дерева. в пекторали наиболее отчетливо это выражено посредством ее трехчастной структуры, а также композиции среднего фриза, украшенного преимуществен- но растительными сюжетами [Раевский, 1985, с. 200—203]. Связь скифских мечей в целом с идеями мирового дерева явственно проявля- ется в устройстве четырехугольных «алтарей Ареса» с водруженным на вершине мечом, яв- ляющемся осью мироздания и соединяющего три мира [Бессонова, 1984, с. 5—7]. Непосредс- твенно на мече из Толстой Могилы (как и ряде других мечей) идеи мирового дерева выраже- ны через сюжеты его декора [Полидович, 2015, с. 128, 129]. Наконец, пектораль — предмет с ярко выра- женной ритуальной функцией — связывает с мечом и высокая степень вероятности церемо- ниального характера последнего. Ширина его рукояти (8 см) затрудняла удобный охват рукой и эффективность боевого применения [вертієн- ко, 2013, с. 52; Полидович, 2015, с. 134]. в этом случае совместная находка меча и пекторали позволяет предположить общее их участие в рамках одной церемонии, и, соответственно, такую же общность и взаимосвязь представ- ленных на них сюжетов. Связь выделенных здесь элементов иконог- рафии Пана — меховых ног, флейты или ро- гов — с тем или иным сюжетным образом пек- торали, если каждый из них рассматривать в отдельности, выглядит очень зыбкой. Однако совпадение даже не по двум, а по трем пози- циям, разносторонним и первостепенным в структуре сюжета, нахождение обоих изделий в составе одного археологического комплекса, отличающегося неординарностью контекста, а также уникальность для скифского искусства (включая предметы торевтики) как централь- ного сюжета композиции пекторали, так и об- раза Пана, очень выразительны. Это придает указанным совпадениям характер не случай- ной, а преднамеренной связи. Образ Пана для декорирования меча был выбран по причине очень гармоничного сочетания по целому ряду его иконографических признаков с сюжетом пекторали, при том, что в последнем наличес- твовала, недосказанность, незавершенность изображаемого действа. Размещением допол- нительного изображения именно на мече было акцентировано внимание на участии, более того — главенствующей роли, в этом ритуа- ле непосредственно самого владельца меча и пекторали. Связь персонажа, выраженного посредством образа Пана, с сюжетом пектора- ли, подчеркивает и собственно его чуждость для скифского восприятия в целом. Нигде бо- лее, несмотря на интенсивную интервенцию в скифскую среду персонажей древнегреческого искусства и мифологии и, прежде всего, дио- нисийского круга, образ Пана не был употреб- лен для декора изделий торевтов. Единичный случай его использование отражает и уникаль- ность ситуации, в которой этот образ оказался востребованным — именно в сочетании с уз- ловыми моментами композиции пекторали — также уникального произведения торевтики, и в качестве необходимого дополнения к ее сю- жету. в целом же представляется несомненным, что анализ декора меча из Толстой Могилы мо- жет дать дополнительную информацию для бо- лее глубокого понимания нюансов семантики сюжетов пекторали. верно также и обратное. Ответ на вопрос, почему именно Пан был вы- бран для украшения перекрестия меча, следу- ет искать в контексте связи этого образа с ком- позиционным сюжетом пекторали. Акишев К.А. Курган Иссык. Искусство саков Казахс- тана. — М., 1978. — 132 с. Алексеев А.Ю. Гребень из кургана Солоха и скиф- ские цари V—IV веков до н. э. // АСГЭ. — 2003а. — вып. 36. — С. 72—88. Алексеев А.Ю. Хронография Европейской Скифии VII—IV веков до н. э. — СПб., 2003б. — 416 с. Алексеев А.Ю. золото скифских царей из собрания Эрмитажа. — СПб., 2012. — 272 с. Алексеев А.Ю., Мурзин в.Ю., ролле р. чертом- лык. Скифский царский курган IV в. до н. э. — К., 1991. — 413 с. Андроникос М. Царские гробницы в вергине (из ис- тории раскопок) // вДИ. — 1990. — № 1. — С. 107— 129. Антонова Е.в. Антропоморфный персонаж на печа- тях Ирана и Месопотамии // вДИ. — 1991. — № 2. — С. 3—17. Артамонов М.и. Антропоморфные божества в рели- гии скифов // АСГЭ. — 1961. — вып. 2. — С. 57—87. Ассиро-вавилонський эпос / переводы с шумерс- кого и аккадского языков в.К. Шилейко. — СПб., 2007. — 661 с. Бабенко Л.и. О семантике композиции пекторали из Толстой Могилы // Боспорский феномен. Греки и варвары на Евразийском перекрестке. — СПб., 2013а. — С. 449—454. Бабенко Л.І. До семантики центральної сцени пек- торалі з Товстої Могили // Древности 2013. — Харь- ков, 2013б. — С. 111—122. Балонов Ф.р. чертомлыкская серебрянная амфора как модель мифопоэтического пространства-време- ни // Алексеев А.Ю., Мурзин в.Ю., Ролле Р. чертом- лык. Скифский царский курган IV в. до н. э. — К., 1991. —С. 375—377. Балонов Ф.р. Пектораль из Толстой Могилы как модель мифопоэтического пространства-времени // Элитные курганы степей Евразии. — СПб., 1994. — С. 17—22. Безсонова С.С. зображення Афіни за матеріалами Північного Причорномор’я // Археологія. — 1975. — вип. 17. — С. 23—38. Бессонова С.С. Религиозные представления ски- фов. — К., 1983. — 138 с. Бессонова С.С. О культе оружия у скифов // воору- жения скифов и сарматов. — К., 1984. — С. 3—21. Бидзиля в.и., Болтрик Ю.в., Мозолевский Б.Н., Савовский и.П. Курганный могильник в уроч. Но- саки // Курганные могильники Рясные Могилы и Носаки. — К, 1977. — С. 61—158. Статті 24 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) Бидзиля в.и., Полин С.в. Скифский царский кур- ган Гайманова Могила. — К., 2012. — 752 с. Билимович З.А. Два бронзовых таза из Семибрат- них курганов // СА. — 1970. — № 3. — С. 128—135. Болтрик Ю.в. Исследования кургана Огуз // АО 1980 г. — М., 1981. — С. 233, 234. Болтрик Ю.в., Фиалко Е.Е. золотые ажурные ап- пликации у скифов // Ювелирное искусство и мате- риальная культура. — СПб., 1997. — С. 5—7. Болтрик Ю.в., Фіалко О.є. Дослідження скіфсько- го царського кургану Тащенак // АДУ 1990 р. — К., 1991. — С. 7—9. Болтрик Ю.в., Фіалко О.є. Тайники у поховальній традиції скіфів // Музейні читання. — К., 2002. — С. 169—173. Болтрик Ю.в., Трейстер М.Ю., Фіалко О.є. Імпор- тний бронзовий посуд із східної могили Бердянського кургану // Археологія. — 2009. — № 1. — С. 40—52. Болтрик Ю.в., Трейстер М.Ю. Срібна фіала з Се- микиної Могили // Археологія. — 2010. — № 2. — С. 62—74. вальдгауер О.Ф. Мирон. — Берлин, 1923. — 45 с. вахтина М.Ю. Об иконографии женского божества на серебряном блюде из кургана чертомлык // Ар- хеология без границ: коллекции, проблемы, иссле- дования, гипотезы. — СПб., 2015. — С. 76—87 (Тр. ГЭ. — 77). венедиков и., Герасимов Г. Тракийското изкуст- во. — София, 1973. — 407 с. вертиенко А.в. «Скифский арфист» (к интерпрета- ции одной из сцен сахновской пластины) // Археоло- гический альманах. — 2010. — № 21. — С. 320—332. вертиенко А.в. К персонификации скифского во- инского божества в Luc., Tox., 38 // Східний світ. — 2012. — № 3. — С. 41—52. вертієнко Г.в. Скіфське щорічне όρτή (Herod., Hist., IV, 7, 2) і осетинське повір’я про куырысдзау // Орієн- тальні дослідження в Україні. До ювілею Л.в. Мат- вєєвої. — К., 2010. — С. 111—125. вертієнко Г.в. Про одну форму царського farnah у скіфів (до інтерпретації сцени на сахнівській плас- тині // Східний світ. — 2011. — № 2. — С. 68—75. вертієнко Г.в. Скіфська клинкова зброя та авес- тійське karəta- // Музейні читання. — К., 2013. — С. 47—68. вертієнко Г.в. Іконографія скіфської есхатології. — К., 2015. — 224 с. викторова Л.Л. Монгольская одежда // Одежда на- родов зарубежной Азии: Сб. Музея антропологии и этнографии. — Л., 1977. — Т. XXXII. — С. 168—197. викторова Л.Л. Монголы: Происхождение народа и истоки культуры. — М., 1980. — 224 с. виноградов Ю.А. О ритонах из кургана Карагоде- уашх // Скифы. Сарматы. Славяне. Русь. — СПб., 1993. — С. 66—71. Галанина Л.К. Курджипский курган. Памятник культуры прикубанских племен IV века до н. э. — Л., 1980. — 127 с. Галанина Л.К. Келермесские курганы. «Царские» погребения раннескифской эпохи. — М., 1997. — 269 с. + 44 табл. Граков Б.Н. Скифский Геракл // КСИИМК. — 1950. — вып. XXXIV. — С. 7—18. Гугуев в.К. Кобяковский курган (к вопросу о восточ- ных влияниях на культуру сарматов I в. н. э. — нача- ла II в. н. э.) // вДИ. — 1992. — № 4. — С. 116—129. Гуляев в.и. Деревянные чаши с золотыми обклад- ками из курганов скифского времени на Среднем Дону // Древности скифской эпохи. — М., 2006. — С. 335—350. Даржа в. Лошадь в традиционной практике тувин- цев-кочевников. — Кызыл, 2014. — 184 с. Дмитриев в.А. Рога Амона, культ быка и Фарр Кея- нидов (еще раз к вопросу о царских коронах Сасани- дов) // Проблемы филологии, истории, культуры. — 2013. — № 3 (41). — С. 64—79. Дюмезиль ж. Скифы и нарты. — М., 1990. — 229 с. журавлев Д.в., Новикова Е.Ю., Шемаханская М.С. Ювелирные изделия из кургана Куль-Оба в собра- нии Исторического музея. Историко-технологичес- кое исследование. — М., 2014. — 352 с. Засецкая и.П. Сокровища кургана Хохлач: Ново- черкасский клад. — СПб., 2011. — 328 с. Засецкая и.П. загадка золотого кубка из разрушен- ного погребения у ст. Мигулинской // Археология без границ: коллекции, проблемы, исследования, гипо- тезы. — СПб., 2015. — С. 171—183 (Тр. ГЭ. — 77). Засецкая и.П., ильюков Л.С., Косяненко в.М. Пог- ребальный комплекс среднесарматской культуры у хут. Алитуб // Донская археология. — 1999. — № 2. — С. 51—60. Золото степу. Археологія України. Каталог вистав- ки. — Київ; Шлезвiг, 1991. — 439 с. иштванович Э. Данные по религиозным представ- лениям сарматов Карпатского бассейна // Донские древности. — Азов, 1997. — вып. 5. — С. 116—125. Канторович А.р. Истоки и варианты образа бара- ноптицы (грифобарана) в раннескифском зверино стиле // Северный Кавказ и мир кочевников в ран- нем железном веке: сб. пам. М.П. Абрамовой (1931— 2003). — М., 2007. — С. 235—257 (МИАР. — Т. 8). Канторович А.р. Истоки и вариации образов гри- фона и грифоноподобных существ в раннескифском зверином стиле VII—VI вв. до н. э. // Археологичес- кий альманах. — 2010. — № 21. — С. 189—224. Канторович А.р. Образы синкретических существ в восточноевропейском скифском зверином стиле: классификация, типология, хронология, иконог- рафическая динамика // Исторические исследова- ния. — 2015. — № 3. — С. 113—218. Канторович А.р., Эрлих в.р. Антропоморфные изображения в меото-скифской торевтике // Stratum plus. — 2005—2009. — № 3. — С. 277—296. Клочко Л.С. золота етнографія Скіфії (верхній фриз пекторалі з кургану Товста Могила) // Народна твор- чість та етнологія. — 2012. — № 1. — С. 51—60. Кобылина М.М. Пан на надгробной плите из Фана- гории // СА. — 1973. — № 3. — С. 174—182. Ковачев А.Н. Символы власти и их интерпретация в различных культурах // Антропология власти: хрес- томатия по политической антропологии: в 2-х т. — СПб., 2006. — Т. 1. власть в антропологическом дис- курсе. — С. 249—273. Ковпаненко Г.Т. Сарматское погребение I в. н. э. на Южном Буге. — К., 1986. — 151 с. Козир І.А. Ритуальне поховання 145 з ґрунтового могильника поблизу м. Світловодськ Кіровоградсь- кої обл. // Феномен Більського городища — 2014. — Київ; Полтава, 2014. — С. 61—64. Копейкина Л.в. золотые бляшки из кургана Куль- Оба // Античная торевтика. — Л., 1986. — С. 28—63. Королькова Е.Ф. Ритуальные чаши с зооморфным декором в культуре ранних кочевников // АСГЭ. — 2003. — вып. 36. — С. 28—59. Костюхин Е.А. Александр Македонский в лите- ратурной и фольклорной традиции — М., 1972. — 190 с. Ксенофонтова и.в. Античные художественные бронзы из Уляпских (Ульских) курганов // РА. — 1992. — № 4. — С. 163—169. Бабенко Л.и. Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения? 25ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) Кубышев А.и., Бессонова С.С., Ковалев Н.в. Брато- любовский курган. — К., 2009. — 192 с. Кузьмина Е.Е. Скифское искусство как отражение мировоззрения одной из групп индоиранцев // Ски- фо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. — М., 1976. — С. 52—65. Кузьмина Е.Е. Мифология и искусство скифов и бактрийцев (культурологические очерки). — М., 2002. — 288 с. Лелеков Л.А. Ранние формы иранского эпоса // НАА. — 1979. — № 3. — С. 173—188. Лєсков О.М. Скарби курганів Херсонщини. — К., 1974. — 123 с. Литвинский Б.А. Кангюйско-сарматский фарн (к историко-культурным связям племен южной России и Средней Азии). — Душанбе, 1968. — 120 с. Манцевич А.П. Деревянные сосуды скифской эпо- хи // АСГЭ. — 1966. — вып. 8. — С. 23—38. Манцевич А.П. золотой нагрудник из Толстой Моги- лы // Thracia Serdicae. — 1980. — Vol. V. — P. 97—120. Манцевич А.П. Курган Солоха. Публикация одной коллекции. — Л., 1987. — 143 с. Маслов в.Е. Композиция с номадами из Калалы- гыр 2 и ее культурно-исторический фон // Архео- логия без границ: коллекции, проблемы, исследо- вания, гипотезы. — СПб., 2015. — С. 269—295 (Тр. ГЭ. — 77). Мачинский Д.А. Пектораль из Толстой Могилы и великие женские божества Скифии // Культура востока: Древность и раннее средневековье. — Л., 1978. — С. 131—150. Мозолевский Б.Н. Скифские погребения у с. Нагор- ное близ г. Орджоникидзе на Днепропетровщине // Скифские древности. — К., 1973. — С. 187—234. Мозолевський Б.М. Товста Могила. — К., 1979. — 251 с. Мозолевский Б.Н. Скифские курганы в окрестностях г. Орджоникидзе на Днепропетровщине (раскопки 1972—1975 гг.) // Скифия и Кавказ. — К., 1980. — С. 70—154. Мозолевський Б.М., Білозір в.П., василенко в.А. Дослідження Соболевої Могили // АДУ 1991 р. — Луцьк, 1993. — С. 71, 72 Мозолевский Б.Н., Полин С.в. Курганы скифского Герроса IV в. до н. э. (Бабина, водяна и Соболева могилы). — К., 2005. — 600 с. Мошинский А.П. золотое руно как символ царской власти // Донская археология. — 2002. — № 1—2. — С. 84—88. ОАК за 1913—1915 годы. — Пг., 1918. — 295 с. Олійник О.Г. зображення скіфського музиканта на сахнівській пластині // Археологія. — 2003. — № 4. — С. 40—54. Олійник О.Г. Скіфо-сарматські музичні інструмен- ти (за матеріалами археологічних розкопок на те- риторії України) // МДАПв. — 2006. — вип. 10. — С. 283—290. Ольховский в.С., Евдокимов Г.Л. Скифские извая- ния VII—III вв. до н. э. — М., 1994. — 188 с. Николаева Д.А. Одежда и украшения // Буряты. — М., 2004. — С. 151—165. Павлова О.и. зевс и Амон в античной традиции // восток. — 1997. — № 6. — С. 26—32. Петрухин в.я. «золотое руно» и «скифская космог- рамма» // МИФ-7: ’Аποθέωσις. На акад. Дмитри Сер- геевич Раевски. — София, 2001. — С. 147—156. Пиотровский Б.Б. ванское царство (Урарту). — М., 1959. — 284 с. Пиотровский М.Б. Коранические сказания. — М., 1991. — 219 с. Пиотровский М.Б. Два рога Александра Македонс- кого // Александр великий. Путь на восток. — СПБ., 2007. — С. 34—36. Полидович Ю.Б. Пектораль — символ жизни и смерти // Журнал о металле. — 2006. — № 3—4 (9). — С. 82—85. Полидович Ю.Б. Меч из кургана Толстая Моги- ла // Старожитності раннього залізного віку. — К., 2015. — С. 124—139 (АДІУ. — вип. 2 (15)). Полидович Ю.Б. Образы фантастических животных в искусстве народов скифского мира // Донецький археологічний збірник. — 2014/2015. — № 18/19. — С. 149—201. Полосьмак Н.в., Баркова Л.Л. Костюм и текстиль пазырыкцев Алтая (IV—III вв. до н. э.). — Новоси- бирск, 2005. — 232 с. раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племен. Опыт реконструкции скифской мифоло- гии. — М., 1977. — 216 с. раевский Д.С. «Скифское» и «греческое» в сюжетных изображениях на скифских древностях (к проблеме антропоморфизации скифского пантеона) // Анти- чность и античные традиции в культуре и искусстве народов Советского востока. — М., 1978. — С. 63— 71. раевский Д.С. Эллинские боги в Скифии? (К семан- тической характеристике греко-скифского искусст- ва) // вДИ. — 1980. — № 1. — С. 49—71. раевский Д.С. Модель мира скифской культуры. Проблемы мировоззрения ираноязычных народов евразийских степей I тысячелетия до н. э. — М., 1985. — 256 с. русяєва М.в. Діонісійські сюжети на пам’ятках торевтики із скіфських курганів // Археологія. — 1995. — № 1. —С. 22—34. рябова в.О. Дерев’яні чаші з оббивками з курганів скіфського часу // Археологія. — 1984. — вип. 46. — С. 31—44. рябова в.А. Двуручные чаши из скифских кур- ганов // Скифы Северного Причерноморья. — К., 1987. — С. 144—151. Сказки и придания алтайских тувинцев: собра- ны Эрикой Таубе / Авториз. пер. с нем. Б.Е. чисто- вой. — М., 1994. — 382 с. Скорый С.А. Об одной группе культовых погребений Скифии // Археология без границ: коллекции, про- блемы, исследования, гипотезы. — СПб., 2015. — С. 382—388 (Тр. ГЭ. — 77). Степанов М.в. Скифский хтонический миф и его отражение в погребальном обряде. — К., 2015. — 178 с. Тереножкин А.и., Мозолевский Б.Н. Мелитополь- ский курган. — К., 1988. — 264 с. Топал Д.А. Финальная линия развития мечей клас- сической Скифии. Соотношение типов чертомлык и Шульговка // Stratum plus. — 2014. — № 3. — С. 129—156. Топоров в.П. Фарн // МНМ. — М., 1997. — Т. 2. — С. 557, 558. Трейстер М.Ю. Серебряные сосуды из тайника чмыревой Могилы // Древности Боспора. — 2009. — вып. 13. — С. 414—460. Трейстер М.Ю. Образ Пана на обкладке перекрес- тья меча из Толстой Могилы (о некоторых аспектах «греко-скифского» стиля в торевтике IV в. до н. э.) // Боспорский феномен. Греки и варвары на Евразийс- ком перекрестке. — СПб., 2013. — С. 454—461. Фиалко Е.Е. Символика образа птицы на скифс- ких деревянных чашах // Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь — СПб., 1998. — С. 82, 83. Статті 26 ISSN 2227-4952. Археологія і давня історія України, 2016, вип. 2 (19) Фиалко Е.Е. Аттический кратер как символ скифско- го номарха // Cimmerians. Scythians. Sarmatians. — Kraków, 2004. — С. 149—160. Фиалко Е.Е. Посуда с лаковым покрытием в погре- бальном обряде скифов // Древности скифской эпо- хи. — М., 2006. — С. 351—387. Фіалко О.є. Музичні інструменти номадів скіфсько- го часу // Археологія — 2013. — № 2. — С. 14—28. Чередниченко М.М., Мурзін в.Ю. Основні дослід- ження Бердянського кургану // Археологія. — 1996. — № 1. — С. 69—78. Черненко Е.в. Оружие из Толстой могилы // Скифс- кий мир. — К., 1975. — С. 152—173. Шауб и.Ю. Из истории языческих верований в Се- верном Причерноморье: культ фарна у скифов // вестн. Православного Свято-Тихоновского Богослов- ского Института. — М., 2004. — № 2. — С. 150—159. Шауб и.Ю. Миф, культ, ритуал в Северном Причер- номорье VII—IV вв. до н. э. — СПб., 2007а. — 484 с. Шауб и.Ю. Образ «владыки зверей» на Боспоре и Скифии // Боспорский феномен: Сакральный смысл региона, памятников, находок. — СПб., 2007б. — ч. 1. — С. 27—29. Шрамко Б.А. Рецензия на: Мозолевський Б.М. Товста Могила. Київ, 1979 // СА. — 1984. — № 1. — С. 272—280. Шрамко Б.А. Бельское городище скифской эпохи (город Гелон). — К., 1987. — 183 с. яценко С.А. Костюм древней Евразии: ираноязыч- ные народы. — М., 2006. — 664 с. яценко С.А. Сидящий мужской персонаж с сосудом в руке на сакской бронзовой «курильнице» из Семи- речья // История и археология Семиречья. — Алма- ты, 2011. — вып. 4. — С. 7—26. яценко С.А. Этапы и формы антропоморфизации в греко-скифском и скифском искусстве IV в. до н. э. // Причерноморье в античное и средневековое время: Сб. науч. тр., посвящ. 65-летию проф. в.П. Копыло- ва. — Ростов-на-Дону, 2013. — С. 216—230. Brentjes B. Das Pektorale aus der Tolstaja Mogila und altkleinasiatische Beziehungen // Altorientalische For- schungen. — 1994. — Bd. 21, H. 1. — S. 176—180. Chevalier J., Gheerbrant A. Dictionnaire des symboles: Mythes, rêves, coutumes, gestes, formes, figures, cou- leurs, nombres. — Paris, 1982. — 1060 p. Fornasier J. Das Pektorale aus der Tolstaja Mogila Ver- gleichende Untersuchungen zur Form und Funktion // Zur graeco-skythische Kunst. Archlologisches Kollo- quium Münster. — Münster, 1997. — S. 119—146. Grenet F. Some hitherto Unrecognized Mythological Figures on Sasanian Seals: Proposed Identifi cati- ons // Commentationes Iranicae: Сб. ст. к 90-летию в.А. Лившица. — СПб., 2013. — P. 202—211. Metzler D. Die politisch-religiose Bedeutung des Vlieses auf dem skythischen Pektorale aus der Tolstaja Mogi- la // Zur graeco-skythische Kunst. Archlologisches Kol- loquium Münster. — Münster, 1997. — S. 177—196. Piotrovsky B., Galanina L., Grach N. Scythian Art. The legacy of the Scythian world: mid-7th to 3rd century B.C. — Leningrad, 1986. — 182 p. Porada E. Alt-Iran: Die Kunst in vorislamischer Zeit. — Baden-Baden, 1962. — 286 S. Sarianidi V.I. Bactrian Gold from the Excavations of the Tillya-Tepe Necropolis in Northern Afghanistan. — Leningrad, 1985. — 260 p. Электрон. ресурс: https://en.wikipedia.org/wiki/ Amun#Greece. Л. І. Б а б е н к о ПАН І СЮЖЕТ ПЕКТОРАЛІ — НЕВИПАДКОВІ ЗБІГИ? золота оковка перехрестя меча з Товстої Могили була декорована Паном, що грає на флейті — уні- кальним персонажем для виробів греко-скіфської торевтики. Поява цього образу у декорі меча пояс- нювалася різними причинами — зв’язком божества із військовою сферою, поширенням діонісійських культів, переосмисленням образу Пана як еквіва- лента іранського бога війни веретрагна. Для більш глибокого розуміння причин вико- ристання цього образа необхідно враховувати і ар- хеологічний контекст знахідки, перш за все — її перебування в одному комплексі з пектораллю. Це дозволяє говорити про існування можливого зв’язку між окремими образами та сюжетами, репрезенто- ваними на обох виробах. Досить імовірно, що три риси іконографії Пана — волохаті ноги, флейта та роги — могли бути переосмислені скіфами як одя- гання в хутряний одяг, посуд зі священним напоєм та набуття персонажем фарна. У цьому випадку Пан сприймався як символічне зображення самого господаря меча у кульмінацій- ний момент проведення ритуалу, покликаного за- безпечити набуття ним фарна. На пекторалі були відтворені різні сцени підготовки до цього ритуалу. К л ю ч о в і с л о в а: Товста Могила, меч, пекто- раль, Пан, фарн. L. I. B a b e n k o Pan and the PeCtoraL PLot — nonrandom CoinCidenCe? Golden binding cross sword from Tovsta Mohyla was decorated with Pan playing on the flute. He is a unique character for handiwork of Greek Scythian toreutics. Appearance of this character on the sword decoration was explained with diverse reasons — the goddess re- lation to military sphere, spread of Dionysian cult, re- framing of Pan image as an equivalent of Iran god of war Veretragn. For more profound understanding of reasons of us- ing this image it is necessary to take into consideration archaeological context of the finding, first of all — its position in one complex with the pectoral. This fact al- lows stating a possible connection between different images and plots, depicted on the both handiworks. Most probably three traits of Pan iconography — shag- gy legs, the flute and horns could be reframed by the Scythians as robbing in fur clothes, vessel with sacred drink and attaining the farn by the character. In this case Pan is conceived as symbolic depiction of master of the sword in high tide of the ritual for provid- ing him with farn acquisition. The pectoral replicated different scenes of preparations for this ritual. K e y w o r d s: Tovsta Mohyla, sword, pectoral, Pan, farn. Одержано 03.04.2016

Пан и сюжет пекторали — неслучайные совпадения?

Institution

Similar Items