Воспоминания об Учителе

Збережено в:

Бібліографічні деталі
Дата:	1998
Автор:	Столяр, А.Д.
Формат:	Стаття
Мова:	Russian
Опубліковано:	Кримське відділення Інституту сходознавства ім. А.Ю. Кримського НАН України 1998
Назва видання:	Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии
Теми:	К 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова
Онлайн доступ:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/169929
Теги:	Додати тег Немає тегів, Будьте першим, хто поставить тег для цього запису!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Цитувати:	Воспоминания об Учителе / А.Д. Столяр // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии: Сб. научн. тр. — 1998. — Вып. VI. — С. 34-57. — рос.

Репозитарії

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-169929
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-1699292020-07-04T01:26:36Z Воспоминания об Учителе Столяр, А.Д. К 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова 1998 Article Воспоминания об Учителе / А.Д. Столяр // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии: Сб. научн. тр. — 1998. — Вып. VI. — С. 34-57. — рос. 2413-189X http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/169929 ru Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии Кримське відділення Інституту сходознавства ім. А.Ю. Кримського НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	К 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова К 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова
spellingShingle	К 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова К 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова Столяр, А.Д. Воспоминания об Учителе Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии
format	Article
author	Столяр, А.Д.
author_facet	Столяр, А.Д.
author_sort	Столяр, А.Д.
title	Воспоминания об Учителе
title_short	Воспоминания об Учителе
title_full	Воспоминания об Учителе
title_fullStr	Воспоминания об Учителе
title_full_unstemmed	Воспоминания об Учителе
title_sort	воспоминания об учителе
publisher	Кримське відділення Інституту сходознавства ім. А.Ю. Кримського НАН України
publishDate	1998
topic_facet	К 100-летию со дня рождения М.И. Артамонова
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/169929
citation_txt	Воспоминания об Учителе / А.Д. Столяр // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии: Сб. научн. тр. — 1998. — Вып. VI. — С. 34-57. — рос.
series	Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии
work_keys_str_mv	AT stolârad vospominaniâobučitele
first_indexed	2025-07-15T04:54:11Z
last_indexed	2025-07-15T04:54:11Z
_version_	1837687380057784320
fulltext	Материалы но археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 А.Д.СТОЛЯР ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УЧИТЕЛЕ Память об Михаиле Илларионовиче живет во мне, не убывая и не ослабля ясь. Многое в моей жизни определено им и все же предлагаемый рассказ неизбеж но носит фрагментарный и ограниченный характер, лишь частично представляю щий эту выдающуюся личность. Документальность воспоминаний ослабляется и тем, что я не вел дневник, не делал памятных записей, не наводил справки в ар хивах, а мои друзья, хорошо знавшие Михаила Илларионовича (Антонина Нико лаевна Изергина, Юрий Александрович Русаков и др.), в большинстве своем уже также покинули нас. Пожалуй, еще большая для меня трудность в восстановлении некоторых под робностей жизни М.И. сопрягается с его свойствами. Он отличался большой сдержанностью (не исключено, усиленной атмосферой прожитых десятилетий) и очень редко рассказывал о себе, даже в условиях, казалось бы, располагавших к этому. Так, мне довелось скоротать с М.И. две недели в Рощино в критически тя желый период его жизни, позднее провести около месяца в поездке по Дагестану. Но много больше, чем в этих случая^, я узнал о его молодых годах во время единственной "прогулки" чарующей белой ночью 1967 года от "Метрополя” на Са довой до квартиры Артамоновых на Наличной улице в Гавани Васильевского ост рова. Мой рассказ посвящается исключительно Михаилу Илларионовичу, но при этом, конечно, надо помнить, что рядом всегда, в радости и в горе была Ольга Антоновна, со всей ее преданностью, волей и энергией. * * * ... Февраль 1946 года. Возвращение на родную кафедру, о чем так мечталось в самые тяжелые дни военного лихолетья. Первая и очень значимая для меня встреча на спецсеминаре с профессором М.И.Артамоновым. На столе стопка книг. Надо приготовить и доложить реферат по одной их них. Девушками группы, недавно вернувшимися с Университетом из Саратовской эвакуации ("пришлых" в шинелях и кирзовых сапогах только двое), быстро разо браны небольшие книжечки. Осталось одно форматное издание, которое М.И. вручает мне. Это - "Маріюпільський могильник" Н.Е.Макаренко на украинском языке. Моя ссылка на незнание украинского языка парируется — "не Боги горш ки обжигают". 34 А. Д . Столяр. Воспоминания об Учителе С жадностью, с головой ухожу в чтение книги, вникая в детали, вдумываясь в каждую неоднократно прочитанную фразу и сопоставляя основной текст с при ложенным кратким дневником раскопок. И при всем моем юном пиетете к имени- тому археологу прихожу к ряду сомнений в обоснованности его суждений относи тельно истории, погребального обряда и структуры этой своеобразной усыпальни цы. Обескуражен этим, сомневаясь в собственной логике и предполагая, что в этом может проявляться послевоенная летаргия моего сознания. При встрече в коридоре истфака вопрос профессора о моем чтении Макарен ко. Я признаюсь в своих трудностях — не языковых, а смысловых, в имеющихся разночтениях с автором монографии. И профессор университета, у которого каж дый день забит до отказа, назначает вечернюю встречу. Через два дня, точно к десяти вечера я подымаюсь на последний этаж дома № 31 по 8-ой линии Василь евского острова, дома, памятного поныне уже тем, что в нем жили О.Э.Мандельштам и Г.А.Бонч-Осмоловский. В коммунальной квартире достаточно большая семья Артамоновых занимала две комнаты. В меньшей из них — узкой и длинной, выходившей на открытый балкон — шкафами был отгорожен "кабинет" М.И. Здесь же располагался сын-школьник и гостивший в городе старик-отец, мо гучий русоволосый плотник Илларион. Экзамен мой закончился за полночь. М.И. воспринял мою очень незрелую попытку научной критики с неподдельным внима нием и участием, искренней заинтересованностью, снявшей скованность. Внося порядок в мой план действий, он воодушевил меня на продолжение многопланово го анализа памятника, освободив от фиксированного срока семинарского отчета. Результатом этих занятий, постоянно поддерживаемых и направляемых М.И., явилась моя большая статья "Мариупольский могильник как археологический комплекс" (ок. 3 п.л.) в "Сборнике студенческих и аспирантских научных работ” (Л., 1947). Затем были другие публикации и доклады и, в конечном счете, спустя шесть лет защита кандидатской диссертации по этой проблеме. Так состоялось мое археологическое крещение и М.И., естественно, стал на ступени моего созревания последним и самым значительным учителем. Учителем, как я понял позднее, не только в археологической науке, но и в отношении к яв лениям жизни. С момента первой "мариупольской” беседы все решающие рубежи в моих занятиях определялись его обширной эрудицией, исследовательской дально зоркостью и тонким теоретическим восприятием сложностей исторического процес са. И выражалось такое участие нередко не только в просвещении и добром сове те, но и в конкретной действенной помощи, требующей немалой затраты сил, а то и связанной с разными неприятностями. Первый же такой случай пришелся на момент моего окончания истфака. Осе нью 1948 года, в пору особого разгара борьбы с космополитизмом, при моих демо графических данных я был принят в аспирантуру Университета — совершенно исключительный случай, чуть ли не единственный в этом году в Ленинграде. Трудно представить все препятствия, которые при этом пришлось преодолеть М.И,, в ту пору проректору Университета. В разговорах со мной обо всех этих перипетиях он не обмолвился ни единым словом. Но по дошедшей до меня молве я узнал, что от него объяснений потребовали достаточно высокие инстанции, а он 35 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 позволил себе заявление о неизменности принципов отбора учеников, не зависи мых от преходящих указаний. С моей аспирантурой совпали три года раскопок (1949-1951) тогда самой большой "новостроечной" Волго-Донской экспедиции, работавшей в специфически трудных условиях грандиозного гулаговского строительства. М.И., возвращаясь к изучавшимся им до войны на Подонье памятникам, определил главную цель этих работ — археологическое спасение Саркела - Белой Вежи и широкое исследование всей зоны затопления. Множество трудностей отнюдь не научного характера пришлось здесь пре одолевать повседневно. Достаточно хотя бы упомянуть, что первая же встреча в Калаче (апрель 1949 г., задача — срочное подписание договора о финансировании экспедиции) М.И. с грозным начальником (общепринятая кличка — "волкодав”) Главволгодонстроя генералом Я.Д.Рапопортом (в его "активе" — Беломорско- Балтийский канал) обнаружила их полное взаимное неприятие о оборвалась без результатно. Насколько М.И. был неспособен к каким-то моментам дипломатической игры показывает его крайнее удивление одним эпизодом весны 1946 г. В это время П.Н.Третьяков — самый заметный из нового поколения археологов, несомненный лидер, пользующийся общими симпатиями, получил предложение перейти на ра боту в Москву в Отдел науки ЦК КПСС. Обратился он к М.И., как несомненному авторитету среди ленинградских археологов, с просьбой о совете. Просидели они в упоминавшемся "кабинете" М.И. ночь, размышляя и взвешивая все доводы. При шли к твердому решению об отказе от этой миссии. А выйдя от М.И. Третьяков сразу на ближайшей почте дал телеграмму в Москву о согласии. М.И. по этому поводу глубоко недоумевал — для чего было так бездарно тратить ночь. Сейчас можно определенно сказать, что последнее решение П.Н. было ошибочным. Ле нинград потерял специалиста, который мог бы обеспечить долгую устойчивую ра боту археологического института, а сам П.Н.Третьяков нанес этим несомненный ущерб своей возможной научной деятельности. В конце последнего полевого сезона, когда работа на раскопках была особен но напряженной, неожиданно определилась, независимо от воли М.И., ожидаю- !цая его-новая сфера деятельности. Августовской ночью 1951 г. на базу экспедиции хутор Попов мотоциклистом была доставлена "красная" правительственная теле грамма (по слухам за подписью Сталина), предписывающая М.И. до 1 сентября принять Эрмитаж в качестве директора. Когда после марта 1953 года (смерть Сталина) наступило некоторое потепле ние, М.И. решительно настоял на немедленной кандидатской защите (июнь 1953 г.). Но путь к штатной работе по-прежнему был закрыт. Поэтому был отпущен на "свободную" работу в экспедициях, что было совсем нелишне для накопления по левого опыта. По условию М.И. я должен был сразу вернуться в Ленинград, получив пер вый же сигнал. Но случилось так, что после летнего сезона застрял в Крыму — земле действительно обетованной и в археологическом, и в природном отношени ях. Немало тому же содействовал заражающий энтузиазм Павла Николаевича Шульца, руководившего Отделом археологии и истории Крымского филиала АН 36 А. Д. Столяр. Воспоминания об Учителе УССР. Несколько раз обращался к М.И. с просьбой о некоторой пролонгации крымского периода — вплоть до его ультимативной телеграммы в начале 1956 го да (возвращение в Ленинград или утрата штатной вакансии в Эрмитаже). Работая в Эрмитаже с марта 1956 г., я смог видеть М.И. в наиболее полном раскрытии. Высокая творческая культура, широкий кругозор, ясность интеллекта и теоретическая интуиция. Не говоря уже о знании материальных реалий древних культур Старого Света, очень тонкое восприятие искусства, заложенное еще в го ды его юности. Удивительный талант организатора и незаурядная работоспособ ность. Сознание духовной миссии Эрмитажа в рамках мировой культуры, сопря женное с чувством личной ответственности за положение и судьбу музея. Нарас тающая, по мере давления на него, сила противостояния ложным установкам. Цельность воли и мужество духа, вплоть до готовности принести в жертву делу личные интересы и даже самую соблазнительную перспективу карьеры. Прямоду шие и особая, внешне никак не подчеркиваемая забота о коллегах. Полученный в Попове приказ М.И. встретил безрадостно, как финал более чем годового его сопротивления Комитету по делам искусств. Как-то вырвались отрывочные воспоминания, как в 30-е годы он работал в Эрмитаже совместителем. Общая обстановка в музее тяготила его и он попросту перестал там появляться. Особый характер всей ситуации придавало то, что это был уже второй случай за мещения И.А.Орбели М.И.Артамоновым. Только в первом варианте положение было совершенно иным — в 1938 г. беспартийный М.И.Артамонов был избран коллективом ИИМКа директором (случай уникальный в условиях этого времени), обязанности которого до этого исполнял И.А.Орбели. Теперь же, в 1951 г., этот акт заключал острую опасность драматического конфликта с участием всего штата Эрмитажа. Весь этот состав от научного персонала до мастеров-паркетчиков -- был многолетне выпестован именитым И.А.Орбели в свойственном ему "феодальном" духе при резкой дифференциации сотрудников на приближенных и изгоев. Лишь естественная мудрость М.И. — настолько доминирующая духовность, что ей чужда была амбициозность и игра личных чувств — сняла эту угрозу пол ностью и сразу. Его беспристрастная позиция ровного отношения, признающая только реальное дело, исключила свару, длительное сведение счетов, зарождение новых фаворитов. Всю "дворцовую предысторию" он начисто исключил из своего сознания, отвечая на ее реликты у отдельных эрмитажников тонкой, уважительной к личности критикой. Так, одно лицо из "старослужащих", сочувствуя новому ди ректору в его трудностях и говоря о потаенных сторонах жизни музея, предложи ло регулярное сообщение информации интимного характера. Ответив благодарно стью, М.И. заметил, что у него очень плохая память и поэтому он просит переда вать такие сведения в письменном виде. Сам М.И., лишенный дара, да и склонно сти к дипломатичности, был очень доволен находкой такого ответа, достаточно гуманного и сразу же оздоровлявшего атмосферу общения. В чувстве преданности Эрмитажу М.И.Артамонов не уступал И.А.Орбели, только он был хозяином этой сокровищницы мысли и чувств человечества в со вершенно ином олицетворении. Не обладая общительностью Орбели, он оставался в этих стенах главной и совершенно самостоятельной фигурой, когда вел по залам 37 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 даже самого H .С.Хрущева, других высших отечественных и зарубежных (Неру, Сукарно, Тито и др.) политических деятелей, когда напрямую отвергал подсказки свиты относительно чего-то "особенного", не показываемого всем, что любопытно было для их патрона. Удивителен был его талант организатора и руководителя. Я не припомню случая, когда грамотно поставленный вопрос не решался бы сразу и компетентно, без откладываний и процедурных проволочек. И решался действительно верно при любой его сложности. Секрет этого искусства, полностью проявившегося еще в бытность М.И. директором ИИМКа, я знал со времени исполнения им обязанно стей ректора Ленинградского Университета. Так, очень показателен такой случай. Главным редактором издательства ЛГУ был Юрий Давыдович Левин — ныне ве дущий научный сотрудник Пушкинского дома, доктор литературы оксфордского университета. Директором же являлась личность с фамилией П.А.Кошмаров. Пе репуганный раз и навсегда, малообразованный, боящийся печати любой книги (кроме, понятно, партийных постановлений), он словно специально был подобран по фамилии. Вся жизнь хорошо мне знакомого Ю.Д.Левина была тяжелейшей ба талией за издания как-то соответствующие марке Университета. На этот раз он принес годовой издательский план, без всяких аргументов отвергнутый П.А.Кошмаровым. Просмотрев основные позиции этого плана, задав несколько существенных вопросов, М.И. накладывает утверждающую резолюцию. Ю.Д.Левин не удерживается от вопроса: "М.И.8 Я не впервые наблюдаю загадоч ное для меня явление — Ваше прямое, без рецензирования и других страховочных операций одобрение издательского плана, в наши дни таящего в себе непредска зуемые опасности". В ответ М.И. объяснил принцип, которым он руководствуется* примерно в таких словах: "Отдаю себе полный отчет в том, что я сам профессио нально и во всех тонкостях в работе многочисленных подразделений Университета разобраться не могу. Поэтому, основываясь на жизненном опыте и интуиции, я задаю себе два вопроса. Первый — компетентен ли автор предложения, второй — заслуживает ли он доверия. В случае двух "да" я решаю вопрос положительно". Тогда же, во многом стараниями М.И., в издательстве ЛГУ была выпущена моно графия В.А.Фока, заклейменного в эти годы как "крайне порочного идеалиста". "Как Вы допустили ?" — спрашивали Артамонова. "Никакого идеализма я там не увидел, — невозмутимо отвечал он. — Увидел одни формулы". В определенном смысле М.И.Артамонов, приняв Эрмитаж, взвалил на себя ношу, много превышающую собственные директорские обязанности. Наглядно это свидетельствуется тем, что он выполнял значительную часть работы двух своих основных заместителей *■ по науке и учету и хранению. Обе личности, индивиду ально особенные, и, можно сказать, представлявшие интеллектуальные противопо ложности, были подобны лишь в том, что явно не отвечали административному характеру каждой из должностей. Заместителем директора по науке был "патриарх" Эрмитажа, выдающийся знаток западноевропейского искусства Влади мир Францевич Левинсон-Лессинг — явление чуть ли не мифологическое по обра зованности (в частности, он владел 7 европейскими языками), таланту атрибутато- ра старых мастеров и духовности. Особой чертой этой личности была завоеванная им в течение многих лет репутация полного антипода администратора. Анекдоты 38 А. Д. Ст оляр. Воспоминания об Учителе по этой части любовно коллекционировались молодыми эрмитажниками. Замести телем по учету и хранению (а равно и руководству целой сетью реставрационных мастерских Эрмитажа) был Павел Иванович Малинин — простоватый, весьма не далекий человек, никак не отличавшийся образованностью и живостью ума. От Левинсона-Лессинга Артамонова постоянно пытались освободить Дзер жинский райком, да и горком КПСС. Нужна была его непоколебимость для защи ты своей позиции — он постоянно повторял, что на международном уровне Эрми таж может достойно представлять только Левинсон-Лессинг. Причины устойчивого положения П.И.Малинина были для всех загадочными. На неоднократно задавае мый разными лицами прямой вопрос: "Как Вы можете держать своим заместите лем Малинина с его оригинальной присказкой "знаш-понимаш"?" ответ носил очень общую форму. М.И. говорил, что Малинин заслуживает уважения и поощ рения, так как в критических условиях совершил недоступный большинству по ступок. О случайном прояснении этого казуса я расскажу ниже. Генеральной задачей — не столько декларируемой, как повседневно выпол няемой — М.И. считал принципиальное наполнение всего бытия музея научной работой высокого уровня. Катализаторами такого одухотворения эрмитажной жизни он избрал представительно поставленные ежегодные отчетные конференции и не только восстановленное, но и масштабно развернутое издательство. Отчетные научные конференции в начале каждого следующего года, сопровождаемые вы ставками в фойе эрмитажного театра, представляли заметное событие (что-то вро де фестивального годового "смотра"), вызывающие интерес и резонанс далеко за стенами Зимнего дворца. Уже сам отбор докладов для пленарного заседания озна чал признание их научной значимости. Самым заинтересованным слушателем всех докладов неизменно был директор. Он же активно участвовал в обсуждении, при давая некоторым вопросам неожиданную актуальность и остроту. Особенно же вдохновляющая роль М.И. проявлялась в последующей судьбе ряда первых сооб щений. Когда его интеллектуальная дальнозоркость позволяла ощутить скрытый потенциал только намеченной темы, он добивался (порой при начальном сопро тивлении автора) многолетнего продолжения этой исследовательской инициативы и ее фундаментального завершения. Так, в частности, произошло со мной. Прежнее издательство, существовавшее при Эрмитаже, прекратило свою дея тельность во время И.А.Орбели, наверное потому, что, по его же словам, у него был роковой недостаток, общий для всех издательств — "Оно печатало только уже написанные работы". Воссоздавая это звено в системе Эрмитажа, новый директор преследовал две цели. Основная - публикации, прежде всего, оригинальных ис следований для их включения в научный оборот. Дополнительная роль издатель ства сводилась к материальной поддержке и стимулированию исследовательского состава музея, получавшего мизерную зарплату. Одним из условий приема Эрмитажа М.И. было данное ему твердое обеща ние существенно поднять ставки сотрудников музея. Проходили годы, а реализа ция этого решения постоянно откладывалась. Сочувствие М.И. к своим коллегам оставалось несомненным, но у него не было склонности к публичным сетованиям, не меняющим реального положения дел. И он развязал этот критический узел осо бым, можно сказать, артамоновским способом. До введения новых ставок (а это 39 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 произошло почти десять лет спустя) он приказал директору издательства старому полиграфисту А.Ф.Коновалову оплачивать достаточно высокими гонорарами все публикуемые эрмитажниками научные работы. Такая практика облегчила жизнь многих музейщиков. Но она же таила в себе вероятность катастрофических непри ятностей для директора. Со временем всеведающее КРУ, обратив внимание на этот необычный порядок, опротестовало законность таких выплат (а они уже составля ли очень значительную сумму). Очевидно доводом послужило то, что научная ра бота должна входить в служебные обязанности научного сотрудника. В конечном счете все разрешилось благополучно благодаря буквально анекдотической справке, полученной из Министерства. В ней говорилось что-то вроде того, что Эрмитаж относится к категории зрелищных организаций и поэтому плановая научная рабо та для его сотрудников не предусмотрена. Что это — шутка чиновников или же результат того, что Эрмитаж спутали с садом "Эрмитаж" в Москве — остается тайной. Третьим направлением новации — частным (он не охватывал картинную га лерею), но, пожалуй, специфически трудным в силу естественности для такого музея — являлись новые принципы и приемы подачи материалов историко- культурных отделов. Естественно, что первые такие опыты выпали на долю собст венно археологии. Весной 1956 года (напомним, что тогда с опозданием на 3 года готовился 250-летний юбилей "прощенного" Ленинграда) М.И. буквально зажег весь коллектив первобытного отдела, возглавляемого Марией Захаровной Панич- киной, идеей преобразования "академических" экспозиций на основе повествова тельной подачи материалов (включение условных реконструкций, схематических дорисовок, компоновка артефактов с документальными крупномасштабными фото графиями и др.), более доходчивой для нашего современника. Он вспомнил по замыслу подобную, но во многом социологически примитивную попытку в 30-е годы только что созданного первобытного отдела. Почти завершенная такая экспо зиция в Фельдмаршалском зале тогда открыта не была, но несколько зафиксиро вавших этот опыт фото-негативов отыскать удалось. Познакомил нас М.И. и со своими аналитическими впечатлениями о некоторых экспозициях музеев Болгарии, Венгрии и ГДР, частично как бы подхвативших и усовершенствовавших сорвав шийся почин первобытников Эрмитажа. Закипела подлинная страда, когда все работы (включая столярные и маляр ные) выполнялись сотрудниками отдела. Наступившие белые ночи делали рабочий день неограниченным. К юбилейному сроку (конец мая) была открыта экспери ментальная выставка на Салтыковском подъезде "Древнейшее прошлое Ленинград ской области", принятая очень тепло посетителями (особенно многочисленными школьными экскурсиями). Некоторые ветераны Эрмитажа из других отделов, за раженные "академическим” пуризмом, не скрывали своего недовольства такой "профанацией”. Однако, очень скоро мало-помалу наглядные решения проникли в экспозиции других историко-культурных выставок Эрмитажа. Затем они заняли заметное место в экспозициях других музеев Ленинграда, а позднее и во многих музеях в разных областях СССР. Авторство этого начинания не было закреплено (если не считать две публикации) и ныне практически забыто. Но, главное — сам поиск подобного плана продолжается и совершенствуется поныне. 40 А. Д. Столяр. Воспоминания об Учителе Вскоре в моих занятиях под решающим влиянием М.И. произошел столь же неожиданный для меня, как и значительный по сути сдвиг, определяющий поны не, спустя около 40 лет, круг моих основных интересов. М.И. предоставил со трудникам Эрмитажа свободу выбора тем научных занятий, конечно, в пределах возможностей и профиля музея. Меня, не без влияния Александра Александрови ча Иессена, особенно привлекала несомненно актуальная задача поисков совер шенно неизвестных поселений майкопско-новосвободненской культуры на Кубани. Два года совместной с Александром Александровичем Формозовым экспедицион ной работы увенчались осенью 1958 года исключительной удачей — случайно сде ланным открытием очень богатого укрепленного поселения (по существу — древ нейшей крепости) Мешоко с майкопскими и новосвободненскими слоями. Первые же поступившие в Эрмитаж коллекции показали, что планомерного широкого изу чения этого сложного и долгожданного памятника с лихвой хватит на всю жизнь археолога. Материал захватил своей новизной и обилием, возникли первые ради кально нестандартные гипотезы (генетическая независимость корней Майкопа и Новосвободной и др.). Казалось, что многолетняя линия моей археологической работы незыблемо определена. В этих ясных условиях в мою судьбу внезапно вклинивается некто А.А.Тудоровский, которого я видел лишь единожды. Благодаря моим учителям, начиная со школьной'скамьи (Антонина Михайловна Серкова, Александр Алек сандрович Преснов, особенно Яков Алексеевич Горбовский) и кружков при музеях (Наталья Давыдовна Флитнер, Давид Натанович Лев, Ольга Александровна Спи- цына и др.), а затем Университета, при решающем влиянии В.И.Равдоникаса и М.И.Артамонова, меня постоянно, а по мере взросления все серьезнее, волновала великая тайна рождения человеческого интеллекта и творчества. Способствовали этому и читаемые мною лекции со времени аспирантуры о происхождении искус ства (программа 1 курса "Университета культуры" при Эрмитаже). Тогда слуша тели заставляли меня физически ощутить несостоятельность излагаемых мною бы товавших гипотез. Но это мое увлечение составляло только хобби и, несмотря на то, что со временем слегка наметилась археологическая ниточка объяснения гене зиса творчества как процесса многотысячелетней длительности, за рамки размыш лений только для себя я выходить никак не собирался. С любопытством пошел на поставленный в ЛОНА весной 1961 года доклад А.А.Тудоровского — давнего выпускника не то ЛИФЛИ, не то истфака, чиновни ка отдела культуры Горисполкома — по теме "Происхождение искусства". Весь доклад состоял из примитивного толкования цитат "классиков" и поношения за падных "лженаучных” (аббата Брейля, Соломона Рейнака и др.). Ни памятников (кроме постоянно упоминаемых Костенок), ни работ предаваемых анафеме авто ров он не знал. Так, не жалея обличений в адрес Рейнака, он не ведал, что его главное положение о рождении палеолитического искусства в районе Дона на не сколько десятилетий раньше предложил именно С.Рейнак, считавший родиной ис кусства мамонтовую зону Великой русской равнины. Такая профанация была на столько оскорбительна для самого предмета, что я не выдержал, выступил с кри тикой, частично изложив свои представления. На этом затянувшееся заседание за кончилось. 41 Материалы но археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 А следующим утром М.И. вызвал меня в кабинет. "Вы сами не понимаете, что вы нашли, — сказал он с несколько необычным темпераментом. — Заниматься Вам надо этой проблемой. Ваш доклад будет открывать отчетную научную конфе ренцию за 1961 год". Был первый доклад, живо встреченный не только археолога ми, но также западниками и восточниками. Появились его тезисы. Продолжением явился второй доклад на следующей научной сессии. Этим же сообщением я пред ставлял Эрмитаж вместе с Юрием Ивановичем Кузнецовым (его тема — рентге новское исследование Данаи Рембранта) на научной сессии в Москве, посвящен ной 50-летию Пушкинского музея. Постоянно поддерживаемый М.И., подготовил первую развернутую статью (4 п.л.) о "натуральном макете". Она была включена в подготовленный к печати 6-ой Археологический сборник Гос. Эрмитажа. Ожидание этого первенца было прерва но случайной встречей с директором издательства Коноваловым. Он "обрадовал" меня тем, что "все в порядке", сборник накануне его передачи в типографию. Только надо срочно извлечь из него мою статью, которую категорически не про пускает дама-цензор, закончившая Академию художеств. Прошу Коновалова, ко торый такой привычной для него "хирургии" вообще не придавал серьезного зна чения, поставить об этом в известность М.И. (он же — редактор этого сборника). В дальнейшем от Коновалова, несколько удивленного последующим развитием событий, узнаю (в разговорах со мной М.И. этой темы вообще не касался) о ре шительных объяснениях М.И. с цензурой, а затем об его обращении в отдел Гор кома КПСС. В итоге сборник вышел с моей статьей. Сейчас я понимаю, что этим тема происхождения творчества была окончательно закреплена в моем сознании как властная доминанта. В противном случае начатый мною поиск оказался бы, скорее всего, проходящим эпизодом и я бы вернулся к "нормальной" археологиче ской работе по материалам ярких культур-энеолита Кубани. Именно такое повседневно внимательное отношение М.И. к формирующемуся исследователю, требующее никак не фиксируемой немалой затраты сил, было ор ганической особенностью внешне очень сдержанного, а иногда, могло показаться в силу молчаливости, и безразличного директора Эрмитажа. С такой же не показной, а действительной заботой и заинтересованностью за нимался он всеми сторонами жизни музея — от научной, экспозиционной и про светительской деятельности отделов, расширения международных связей, интере сов сотрудников, обогащения библиотечной сети музея и вплоть до коренного пре образования всех реставрационных мастерских и, к примеру, завершения паркет ной мозаики в Николаевском зале. Строгая личная скромность директора выража лась во многом. Так, он неутомимо "пробивал" зарубежные командировки для эр- митажников и благодаря им некоторые из них (например, Ирена Владимировна Линник) получили европейскую известность. А сам М.И. в течение 13 лет позво лил себе считанные деловые поездки в другие страны. Так Эрмитаж, совершенствуясь во многих отношениях и не раздираемый внутренними раздорами (во многом по причине директорской невосприимчивости таких эмоциональных коллизий) приближался к знаменательной дате своей исто рии — двухсотлетию. 42 А.Д. Столяр. Воспоминания об Учителе * * Естественно, что Эрмитаж в своем величии уникального зеркала мировой культуры существовал не в отрыве от социальной действительности. Он постоянно ощущал стихийную тектонику политической жизни страны со всеми ее катаклиз мами. По своим параметрам он объективно не вписывался в рамки "узкой" партий ной идеологии. Догматизму противоречила широта отражаемой в нем духовной нанорамы человечества и многообразие запечатленной в шедеврах творческой мыс ли как воплощение художественного свободомыслия. Всем этим особенно обостря лась задача строгого идейно-партийного контроля за всей деятельностью музея, что практически привело к образованию особого бюрократического механизма. Первым его звеном служил инструктор райкома, обычно не особенно отяго щенный историко-культурным образованием и одновременно несущий ряд других, совершенно отличных нагрузок. Вызываемое Эрмитажем чувство опасности осо бенно усиливалось во время очередных идеологических компаний. Никакого соц реализма, масса враждебных ему, исторически увековеченных направлений твор чества. А сколько потаенных идеологических ловушек вообще может быть скрыто в этих необозримых хоромах. Не совсем благополучный состав сотрудников. Да еще их свободное, никак не контролируемое общение с иностранцами. Задача та кого куратора — не просмотреть враждебную вылазку и дать сигнал "наверх". Пе рестраховка здесь не беда — она может свидетельствовать лишь об особом усердии и бдительности. Начиная с сигнала этого звена, в действие автоматически, без раз бора ситуации, по существу вступал механизм возгонки напряженности от инстан ции к инстанции, иногда вплоть до Министерства культуры. И.А.Орбели при всей его самобытности был безгранично предан Эрмитажу. В этом отношении его исключительные заслуги (прекращение продажи картин Эр митажа, создание Восточного отдела, тяжелейшая работа по сохранению музея в военные и первые послевоенные годы) очевидны. Уникальными были его попу лярность и авторитет. Но его самостоятельность была совершенно неприемлема для Комитета по делам искусств во главе с М.Б.Храпченко. Годами на него соби рался "компромат”, который, заметим, при предъявлении оказался частично анек дотичным. В проведении этой нелегкой для Комитета операции особое значение принадлежало подбору нового кандидата. Нужен был ученый с именем, обладав ший известностью и, вместе с тем, заведомо управляемый и послушный начальст ву. Такая задача была не из числа простых. Кандидатуру Артамонова, наверное, подсказала память об уже упоминавшемся уникальном событии избрании его директором коллектива ИИМКа взамен И.А.Орбели. Положительным был, оче видно, и демографический показатель — происхождение из крестьян Тверской гу бернии, что, казалось, исключало кровную связь с интеллигентской вольницей. Ошибка, допущенная здесь кадровиками, была вопиющей — они выбрали полную противоположность задуманной ими модели и поставили во главе Эрми тажа личность, никак не уступавшую И.А.Орбели в самостоятельности, особенно не в частных, а в самых принципиальных вопросах. Анкета не раскрывала самую существенную духовно-этическую характеристику М.И. Из нее выпали сведения о 43 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 занятиях в юности у Петрова-Водкина в классах Академии художеств, о его иссле довании древнерусской живописи Новгорода в аспирантский период, о близости с поэтической средой Петрограда в годы НЭПа. А главное — просмотрели в нем глубокое наследование исконно народного (можно сказать исторического) свойства нравственной стойкости и преданности делу. К тому же у М.И. эта особенность была укреплена особым "рефлексом" — у него обязательно возрастало сопротив ление, если он испытывал некорректное давление аппарата власти, преследовавше го свои особые цели. В тринадцатилетний срок работы в Эрмитаже М.И. прошел особенно значительный путь кристаллизации духа и воли. И если в год приема Эрмитажа он позволил себе в статье обязательные в ту пору реверансы в адрес работ И.В.Сталина по языковедению, то в дальнейшем нечто подобное было пол ностью исключено. А каждый новый день приносил с собой нескончаемую череду больших и малых испытаний. Совершенно естественно М.И. продолжил орбеливскую традицию активного участия во всей культурной жизни великого города. Но и эта сторона его деятель ности была особой, лишенной налета популизма и формального участия в каких-то официозных мероприятиях. Чаще всего она вызывалась тревогой при появлении какого-то нового грандиозного проекта "совершенствования" и "осовременивания" облика Ленинграда. В таких ситуациях в официально-торжественной атмосфере городских активов единодушие неоднократно нарушалось двумя голосами — М.И.Артамонова и Д.С.Лихачева. Они протестовали против варварского разруше ния церковных зданий. Помню очень мрачного М.И. в один из дней февраля 1962 года, сказавшего, что накануне, по существу тайком, взорвали церковь Успения на Сенной площади. Особенно настойчиво отвергалась идея коренной модернизации Невского проспекта, который собирались "одеть” в алюминий и стекло (проект Каменского). Удалось также добиться отказа от высотного 27-этажного проекта гостиницы "Ленинград" и возведения также высотной башни-ресторана у фонтанов Петергофа. Немало сил отнимала защита самого ансамбля Эрмитажа, в самом прямом смысле, в связи с причудливыми замыслами элитной "утилизации" его по мещений. Так, пришлось слышать о предложении использовать по прямому назна чению манеж, расположенный под собственно эрмитажным павильоном (музей хранил там большую коллекцию карет и крупную художественную мебель). Сам же я был свидетелем другого казуса, о котором расскажу кратко. М.И. как редактор читает мою небольшую статью в Сообщениях ГЭ о принципах архео логической экспозиции. Звонок вертушки. По разговору понимаю, что уже в пути какое-то большое начальство, приезжающее специально для осмотра самого боль шого в Зимнем дворце Николаевского зала, находящегося в реставрации. Вопрос М.И.: "Хотите посмотреть руководство? Пойдемте". У дверей Николаевского зала секретарь обкома В.С.Толстиков, Ф.Р.Козлов (второе лицо в государстве) с не большой свитой. Осмотрев зал, речь начинает Козлов: "Директор! Еще Ленин го ворил, что дворцы должны принадлежать народу, а в Ленинграде нет ни одного приличного зала для приемов. Лучше этого и не придумать". Далее из этой идеи следует план превращения Петровской галереи в буфетную, а сооружение под за лом в первом этаже в кухню для обслуживания банкетов. Артамонов не стал об суждать такое предложение вообще. Его ответ был предельно кратким: "Пока я 44 А .Д . Ст оляр. Воспоминания об Учителе директор Эрмитажа, этого не будет". Прозвучали эти слова с такой твердостью, что на том целевое посещение Эрмитажа высшим начальством завершилось. Пря мота М.И. в отстаивании своей позиции была постоянной в любых обстоятельст вах. С такой же прямотой он обращался к министру культуры Е.А.Фурцевой, привыкшей к особой обходительности, с чуть ли не ультимативным требованием незамедлительного выполнения постановления Правительства о повышении оплаты хотя бы охране Эрмитажа. С течением времени, сбрасывая с себя путы и как бы раскрепощаясь, М.И. позволял себе поступки, совершенно не вписывающиеся в общий колорит времени. К ним, например, можно отнести его выступление в Эрмитажном театре в апреле 1960 года на торжественном заседании в память 90-летия В.И.Ленина. Было из вестно, что он — единственный из всех присутствующих — видел Ленина и, есте ственно, ожидалось, что его речь составит эмоциональный апофеоз всего меро приятия. А он выступил с крайне прозаичными воспоминаниями как он с прияте- лем-солдатом, выйдя из Народного дома, дошли до особняка Кшессинской. Там небольшая толпа народа, а с балкона особняка сильно картавящий оратор произ носил речь. Слушать они его не стали и ушли. "Я же не знал, что это будет Ле нин," — пояснил М.И. Ясно, что слишком самостоятельная позиция М.И. — и в стенах Эрмитажа, и в решении общих вопросов — вела к тому, что недоброжелательность начальства достигла критического уровня. В этом отношении единым было мнение городских инстанций и руководства Министерства культуры в Москве. Артамонов, не изме няя себе, сам их все более объединял в этом. Назрело время укрощения строптиво го, которое решено было сразу начать с использованием предельных сил для пол ного подчинения своевольного директора. Перед этим президентом Академии ху дожеств был избран, при решающем давлении Е.А.Фурцевой, В.А.Серов — "классик" соцреализма, не способный смириться с тем, что "модернизм" (точнее, импрессионисты и постимпрессионисты — шедевры Ренуара, Сезана, Дега, Матис са и др.) занимает почетное место в экспозиции картинной галереи прославленного Эрмитажа и пользуется особым вниманием посетителей. В знак благодарности он постоянно гипнотизировал Фурцеву рассказами о тех опасностях ее креслу, кото рые заключает в себе такая идеологическая диверсия. В итоге весной 1963 года в Эрмитаж направляется высокопоставленная комиссия Министерства культуры и Академии художеств, возглавляемая В.А.Серовым. Все последующее, снятое хро никально, представляло бы исключительный по выразительности трагико комический документ эпохи. ...Горком чрезвычайно обеспокоен тем, насколько Эрмитаж подготовился к достойной встрече комиссии, начиная с ее завтрака. Артамонов отвечает, что пре дусмотрено только кофе и "Боржоми". Так неопохмелившиеся члены комиссии приступают к работе. А.Н.Изергина серьезно озадачила весь ее состав цитатой из записки Ленина о большой художественной ценности собраний Щукина и Морозо ва (т.е. именно тех картин, которые экспонировались в Эрмитаже). Ответом яви лось лишь длительное молчание. По словам Изергиной, непримиримый контраст отделял дергающихся псевдоинтеллигентов и достойно спокойного, уверенного в своей правоте М.И. Пытались несколько смилостивить М.И. посулами. Например, 45 как помнится, Е.В.Вутетич, давний знакомый М.И., настойчиво убеждал его в большой заинтересованности Академии художеств видеть его своим членом. Дела лись намеки и на вероятное избрание в Академию Наук СССР. Да и в воздухе висела, как очень большая вероятность, перспектива присвоения директору Эрми тажа звания Героя социалистического труда в связи с приближающимся двухсот летием Эрмитажа. Но М И. в полном согласии с самым авторитетным активом музея был предельно тверд в своей позиции. Комиссия не добившись ничего, даже каких-то частных уступок, удалилась, оставив свое категорическое решение о не обходимости ликвидации осужденной ею идеологически вредной экспозиции ново го искусства Запада. Примерно через месяц М.И. вызывается на заседание обкома КПСС с отчетом о выполнении решения московской комиссии. Его выступление в тех стенах опре деленно представляло нечто уникальное по смелости и прямоте. Звучало оно при мерно так: "Если мне государство платит зарплату, к тому же персональную, то вероятно исходит из того, что я не могу допустить позорище и ущерб нашему пре стижу и культуре. Потому единственное место, куда я могу поместить решение комиссии из полупьяных представителей — вот эта мусорная корзина". После это го народная молва цитировала суждение секретаря обкома В.С.Толстикова: "Если мы Артамонова не сломаем сейчас, то дальше нам будет не справиться с ним во обще”. Такая задача наделялась большой срочностью и Эрмитаж сразу же оказал ся в центре критического поля. Но парадокс заключался в том, что директор, прошедший через эти испытания, совершенно не был травмирован, продолжал ра боту даже, пожалуй, с еще большим вдохновением и эффективностью. Как это ни странно, но в деятельности музея не удалось найти какого-то серьезного компро мата. ...Неожиданная "удача" досталась противникам Артамонова в конце зимы следующего (т.е. 1964 — юбилейного) года... При Артамонове Эрмитаж был своеобразным заповедником, где в его отделах с успехом работали специалисты по официально отвергнутым направлениям твор чества. Научно-художественное свободомыслие было естественной нормой. В те же годы он оказался убежищем для молодых, еще только рождавшихся художников, индивидуальность которых оказалась несовместимой с канонами "соцреализма". Они (назову хотя бы ныне известных М.Шемякина, В.Овчинникова, В.Уфлянда), числясь по хозчасти (по эрмитажному — у Лели Богдановой), выполняли, напри мер, работы по уборке в условиях достаточной свободы, позволявшей им художе ственно развиваться и чувствовать себя "младшими" эрмитажниками. Эпизодически в музее открывалась небольшая внутренняя (т.е. только для сотрудников, но не для посетителей) выставка живописных работ самих эрмитаж- ников. Ее основу составляли полотна реставраторов живописи, для которых такие этюды были показаны профессионально. Попадали сюда и отдельные полотна "такелажников" Лели Богдановой, недавно закончивших среднюю художественную школу при Академии художеств (класс С.Сеньчукова и др.). Выставка 1964 года не выходила за пределы повседневной жизни музея и особого интереса к себе во обще не вызвала. Просуществовала она всего один день и я, как и многие эрми- тажники, вообще не успел ее посмотреть. Зато на нее заглянул, проверяя дежур Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 46 А .Д . Ст оляр. Воспоминания об Учителе ных, начальник охраны Эрмитажа М.С.Гавриленко и на уровне своих представле ний об искусстве сразу же определил картину М.Шемякина как идеологическую диверсию в стенах музея. С момента его срочного сигнала в райком эта невежест венная дефиниция разрастается как снежный ком, считается, что наконец Эрмитаж дал "материал", который можно широко использовать в особых целях. Впрочем, сам Артамонов непосредственно к этой истории не имел никакого отношения. Он находился в отпуске и предварительно выставку осмотрел и раз решил В.Ф.Левинсон-Лессинг (по данному тогда определению секретаря горкома Г.И.Попопа — "старик, который чешет на всех языках"). Следовательно, откры лась возможность, по крайней мере сместить зам. директора, которого особенно ценил Артамонов, и попытаться посадить на это место "своего" человека. Однако Артамонов на этой ступени духовного высвобождения, руководствуясь своими эти ческими принципами и стремясь любой ценой сохранить Левинсона-Лессинга для Эрмитажа, резко меняет всю ситуацию. Создается впечатление, что он решил пройти свой путь противостояния и борьбы за творческую свободу Эрмитажа до конца. Он заявляет, что сам, лично как директор, несет полную ответственность за все, происходящее в Эрмитаже, в том числе и за эту выставку. Наступает напряженный, полный разных слухов месяц подготовки партийной санкции в условиях строжайшей конспирации. Все случившееся вызвало общую острую реакцию в культурной среде города, как-то отозвалось в Москве, получило зарубежные отклики. На сознание готовивших это дело, наверное, как-то влияло и непоколебимое спокойствие Артамонова. В результате возникла мысль о попытке какого-то соглашения с М.И., но, конечно, при обязательном утверждении пар тийной линии — т.е. выдворении западных "модернистов" из основной экспозиции Зимнего дворца. Зав. отделом русской культуры Эрмитажа В.Н.Васильев, человек с давними горкомовскими связями, устно передал М.И. нечто подобное приглаше нию на беседу с В.С.Толстиковым. Затем секретарь горкома Лавриков, возглав лявший все это делопроизводство, в один из понедельников приехал в Эрмитаж для личного, с глазу на глаз, объяснения с директором. Но понедельник у Арта монова был постоянно выходным днем. Трижды секретарь партбюро Эрмитажа звонила домой М.И. и умоляла его приехать. М.И., искренне извиняясь перед ней за доставленное беспокойство, пояснил, что ему говорить с этим гостем Эрмитажа не о чем, а причина его отсутствия на работе конституционно законна. В эти дни, когда я видел М.И., исполненного ясной мужественности и бескомпромиссного сознания долга, что оставляло впечатление особого обаяния личности, он как-то сказал, словно обращаясь к себе: "Загнали меня как медведя в угол. Но отступать мне некуда — никакие сделки за счет Эрмитажа невозможны". Наконец официально сообщается — решение о снятии М.И. с поста директо ра принято. Трижды назначался день, когда с этим решением коллектив Эрмитажа должен был ознакомить секретарь горкома. Трижды эрмитажники заполняли те атр, но докладчик не появлялся, наверное, хорошо представляя характер ожидав шей его встречи. Не появился он и в четвертый раз в условленный день. Собрание проводили без него. Заполненный до отказа театр, заняты все ступеньки. Секре тарь партбюро зачитывает краткий, в полстраницы, без всяких аргументов текст решения. А затем — непрерывный поток выступлений самых авторитетных эрми- 47 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 тажников. Они вспоминают работу под руководством директора и благодарят его за все то многое и существенное, что он сделал для музея. В уже бывшего дирек тора не был брошен не один камень. Вручаются букеты цветов. Если бы в театр попал кто-то, не знавший официальную повестку собрания, то он несомненно бы решил, что присутствует при чествовании директора Эрмитажа. Последнее, очень короткое слово растроганного М.И., прозвучавшее в невероятной тишине букваль но замершего зала: "Благодарю Вас за счастливые годы, которые мне довелось работать с Вами. Признателен Вам за Вашу душевную щедрость. И эти узы друж бы и сотрудничества нельзя разорвать никакими приказами". Затем на Дворцовую набережную вываливается большая толпа эрмитажников, провожающая своего ди ректора, а наиболее инициативная группа в 40-50 человек увлекает его в кафе "Север" на Невском, продолжая его чествование. Так закончился "звездный час" в жизни М.И., час великого, с честью выдер жанного испытания, победы духа, зачеркнувшего без раздумий путь заманчивой карьеры. Эрмитаж простился со своим "фельдмаршалом". Такой неизвестный ему псевдоним бытовал за его спиной. Подсказанный именем и отчеством, он подкреп лялся прямодушно мудрым характером М.И. Даже, кажется, находилось и неко торое внешнее сходство в копне седых волос, волевом профиле, слегка прищурен ном левом глазе. За полгода до 200-летнего юбилея Эрмитажа, в основном уже подготовленно го М.И., он однозначно и решительно отказался от своего высокого положения. Поступок этот, внешне очень эмоциональный, в действительности был глубоко продуман, можно сказать выстрадан умом и сердцем. Только сейчас приходит по нимание в чем-то исторического значения этого незримого миру подвига. Заповед ной в Эрмитаже осталась вся прославленная экспозиция, а сам драматический урок стойкости Артамонова оказался настолько значительным, что, и сняв непо кладистого директора, вернуться к предлагавшейся варварской "хирургии" никто уже не посмел. Как пещерно выглядела бы наша культура, покрытая позором дикости и про извола, какое несмываемое пятно легло бы на новейшую историю многострадаль ной картинной галереи Эрмитажа, насколько затруднены бы были наши междуна родные художественные связи, если бы в этом поединке один Артамонов не ока зался бы сильнее партийно-государственного аппарата давления. В современном Эрмитаже этот отдел, наполненный рядом новых экспонатов, представляет эстети ческую ценность мирового значения и особенно широко посещается гостями музея, не ведающими о трагической ситуации 1963-1964 годов. * * * В марте 1964 года начался последний период в жизни М.И., когда сфера его деятельности была ограничена заведованием кафедрой археологии Лениградского университета. ...Беспокоило его сердце, страдавшее врожденным пороком. А он считал мо рально недопустимой для себя реакцией инфаркт, либо инсульт. Он должен был выстоять до конца, так сказать, на ногах. Тогда он решил уехать недельки на две в тихое Рощино на Карельском перешейке (около 50 км от города), где у Артамо 48 А .Д .С т оляр . Воспоминания об Учителе новых был предельно скромный стандартный дачный домик. Предложил мне раз делить с ним компанию, благо у меня был неиспользованный отпуск. Самая обы денная сельская жизнь. Дрова, вода, расчистка снега, иногда прогулки под мрач ными елями подступающего к домику леса. Соревнования в простейшей кулина рии. Более опытный М.И. наставлял меня в искусстве топки углем. Эрмитажная тема полностью исключалась из обсуждения. Лишь однажды, как бы подытоживая свои рассуждения, М.И. сказал: "Всю жизнь я шел к этому. Все нормально”. С увлечением редактировал свою рукопись о скифо-сибирском зверином стиле. Радовался каждому новому наблюдению. Обсуждал общую про грамму и отдельные разделы моих набросков по происхождению искусства, очень тонко, с искренним интересом анализировал отдельные "фрески" палеолита, вос произведенные в захваченном мною в Рощино толстенном томе Паоло Грациози. А одним вечером, как-то во время затянувшегося чаепития (М.И. завершил работу над рукописью) он предался отрывочным воспоминаниям о петроградской молодости. И я тогда узнал, что в ту пору он был, по его словам, третьеразряд ным поэтом и даже как-то в этой связи удостоился неожиданного гонорара. Одна жды ему негде было остановиться и тогда его приютил случайно встреченный по клонник его таланта. Узнал о том, что в 1917 году, будучи беспартийным, он вхо дил в один с Ежовым дивизионный комитет солдатских депутатов и непримиримо враждовал с ним. "Мое счастье, что в 30-е годы я не попался ему на глаза," — сказал М.И. Мечтательно тепло, как самое светлое время своей жизни, вспоминал период НЭПа — небольшие уютные "забегаловки" на Миллионной, где было при нято душевно, без оглядки общаться с друзьями, обсуждая и научные, и поэтико художественные темы. Из поэтов этого круга особенно выделял Владимира Кази мировича Шилейко, тогдашнего мужа Анны Ахматовой. Об ее же стихах (разумеется, имея в виду творчество той же поры) отзывался более сдержанно. "А потом нас загнали каждого в отдельную норку, страхом разрушили наше естест венное содружество. И стали мы одинцами,” — такое завершение рассказа погру стневшим М.И. объяснило мне очень многое. При широте интересов М.И. и большом ресурсе его активности меня удивлял несколько замкнутый образ жизни, по существу ограниченный кругом семьи. Он много знал об окружающих его сотрудниках, по-разному реагировавших на испы тания жизни и постоянное давление общей атмосферы. Наиболее близки ему были по духу и взглядам, пожалуй, М П.Грязнов и И.И.Ляпушкин. Но и с ними обще ние, в основном, ограничивалось самим предметом археологии, не припомню слу чая, чтобы они ходили друг к другу в гости. За приведенной фразой ощущался глубокий, на всю жизнь, психологический надрыв, как следствие обрушившихся на страну десятилетий репрессий, идеологических компаний и проработок, подры вавших человеческое доверие и, если оценивать в перспективе, дегуманизирующих общество. ...Осенью 1964 года, в самые последние дни подготовки 200-летнего юбилея Эрмитажа, М.И. как-то сказал мне: "Вы мне нужны на кафедре". Это была воля моего учителя и такое решение я принял сразу, без раздумий. В ноябре того же года я начал свое преподавание. I 4. Материалы по Археологии..., в. VI. 49 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 С университетом была связана вся сознательная жизнь М.И. с момента его студенческого зачисления в 1921 г. В 1924 г. он окончил отделение археологии и истории искусств факультета общественных наук, а с 1925 г. начал свою работу младшим ассистентом археологического кабинета. На разных этапах своей жизни он неоднократно повторял, что свою связь с университетом особо ценит и сохранит ее навсегда. Так оно в действительности и произошло. В плане некоторой творче ской компенсации, отсутствие всяких совместительств предоставило много больше возможностей для реализации давно обдумываемых научных замыслов. Но сказывалась, конечно, и резкая смена того предельного, не знающего пе рерывов напряжения, в котором десятилетиями жил М.И. Несколько смягчила этот перелом поездка в экспедицию истфака, работавшую в Дагестане. Теплая встреча с нашими выпускниками — семьей Котовичей, ставших лидерами археоло гии Дагестана. Раскопки под Хасавюртом, княжеский аул Башлыкент, где нас, объявив кунаками, продержали в кунацкой несколько дней. Наконец, Дербент, где М.И. на стенах калы с увлечением разыскивал обнаруженные им еще в довоенные годы граффити. Общие лекции М.И. по основам археологии аккумулировали в себе многолет ний опыт глубокого владения предметом в полном его объеме и сложностях, но были несколько монотонными, лишенными аффектации и никак не ориентирован ными на внешнюю занимательность. Их надо было, вдумываясь, серьезно слу шать. Совершенно иной характер представляли читаемые археологам спецдисцип- лины по очень широкой тематике (бронза, скифы, хазары, славянский этногенез и др.). В эти часы М.И., словно не прерывая свои постоянные научные изыскания, знакомил студентов с самыми последними результатами своих занятий, вплоть до только этим утром возникших предположений, входя во все сначала незамеченные детали и не скрывая противоречий, споря сам с собой и пробуждая ответную ак тивность студентов. Во всем этом физически ощутимо открывалась живая лабора тория его мысли и научная этика, подчиненные только одной цели — приближе нию к достоверному пониманию великого и одновременно исключительно сложно го прошлого пути человечества как исторической реальности. Так, уже на первой студенческой ступени М.И. учил диалектике науки — уважению авторитета и од новременно самостоятельности, не исключающей аргументированного спора с ним. Бескорыстно относящийся к познанию как величайшей человеческой ценности, смело ставящий его интересы на первое место, наделенный чувством естественной самокритики, чуждый коньюктурщины великий труженик внушал своим примером казалось бы элементарные, но столь трудные для достойного повседневного ис полнения истины. Выражалось это все в его любимых присловьях: "Любить не себя в науке, а науку в себе" или "Чего-чего, а науки на всех хватит" (в осуждение амбициозного стремления к монополии). ...Приближалось 70-летие М.И. Он заблаговременно категорически отказался от какого бы то ни было официального чествования. Поэтому вся подготовка к этому юбилею, включая извещение зарубежных коллег, велась в условиях стро жайшей конспирации. Увенчалась она впечатляющим актом серьезного почитания большого и мужественного патриота. 50 А. Д. Ст оляр. Воспоминания об Учителе Пришедший на очередное декабрьское заседание ученого совета (1968 г.) с самой прозаической повесткой, М.И. попал в актовый зал, украшенный цветами и никак не вмещавший ожидавшую его взволнованную аудиторию. Сотрудники Эр митажа, Университета, Института археологии, других институтов и музеев не только Ленинграда, но и других городов, масса приветствий, адресов, телеграмм, незабываемые по правдивости и яркости выступления (например нашей эрмитаж ной "Тоти" — Антонины Николаевны Изергиной). Трудно представить такую рас крепощающую человека атмосферу подлинного уважения и любви к опальному профессору. Каждый чувствовал исключительность этого чествования, испытывая какое-то просветление души. Нигде не обозначенный и обошедшийся без банкета юбилей, как зримое сви детельство неподкупности человеческой памяти, морально поддержал М.И. С но выми силами он продолжил развитие своих принципов в работе кафедры. Особый акцент делался на утверждение компетентного научного свободомыслия и "археологической гласности" (т.е. принципа свободного доступа к археологическим коллекциям), инициатором которой выступил М.И. еще во время работ Волго- Донской экспедиции. Студенты и аспиранты, которыми руководил М.И., были совершенно свободны в своих научных занятиях. Единственным критерием слу жили честность и квалифицированность археологического опыта. М.И. "выпускал в свет" аспирантов по широкому кругу археолого-исторических проблем, но никого из них не превращал в привязанного к себе адепта, не создавал из этого достаточ но численного состава нечто подобное группе, которая подчинялась бы его указа ниям. Установка на "команду", достаточно отвечавшая условиям времени, была органически неприемлема для него. Он, как самодостаточная личность, не терпел подхалимажа и был начисто обделен способностью интриги и сколачивания кол лективного "лобби", какого-то предварительного сговора. Сторонник аргументиро ванного плюрализма, прояснявшего вопрос в ходе честной, ведущейся по сущест ву, подлинно научной дискуссии, он выступал всегда открыто и прямо, сам по се бе, с поднятым забралом, даже в самых неблагоприятных для него условиях, ко гда по спорному вопросу "инстанциями" заблаговременно уже было принято явно неправедное решение. Обладая сильной теоретической интуицией и обостренным восприятием нового, М.И. чутко улавливал каждую неординарную мысль и за ставлял своих учеников доводить работу до известной завершенности, особенно если она шла вразрез с его, отнюдь не догматическими, представлениями. Спор с учениками он вел на равных основаниях, не отвергая противоположные выводы, и сохранял перспективу их развития. Последним его действием в этих случаях было нелегкое "пробивание" соответствующей публикации. Но и щедрое отеческое отно шение к своим ученикам никак не приглушало этико-научную взыскательность. При идейной широте он на дух не принимал любого тлетворного душка, совер шенно противоположного гуманитарной сущности науки. Чтобы все сказанное не оставалось словесной декларацией, приведем несколь ко фактических примеров, характеризующих отношение М.И. к растущей архео логической смене. ...Отзыв М.И. на кандидатскую диссертацию одного из учеников: "С основ ными выводами представленной работы не согласен. Но в той же степени у меня 51 нет ни малейших сомнений в том, что автор этого дискуссионного исследования по своей высокой квалификации и научной подготовке полностью заслуживает при своения ему искомой степени". Все последующее показало глубокую верность та кого заключения в каждой из его двух частей. Неоднократно его объективность особенно зримо проявлялась тогда, когда он радостно воодушевлялся, обнаружив в публикации в общем-то "антиподального" по отношению к нему автора нечто существенно значимое для науки. Приведу один из таких эпизодов, когда М.И. просматривал свежий выпуск "Кратких сооб щений". Углубился в чтение, а затем вдруг порывисто встал, взволнованно захо дил по комнате, восклицая: "Ну и сукин сын! Как здорово все понял и доказа тельно объяснил!". Такую эмоциональную реакцию вызвала статья Э.А.Сымонови- ча, в прошлом его аспиранта, вскоре перебежавшего в "дружину" более влиятель ного патрона Б.А.Рыбакова, основного идейного оппонента М.И. При сдержанности М.И., с оттенком некоторой суровости, исключительными были, как их противоположность, терпимость и мудрая снисходительность в от ношении прорывавшейся юной невыдержанности и необоснованных претензий. В такой связи припоминается защита диплома на кафедре. И сам достаточно замет ный по своей активности дипломант, и руководитель, относящий его к наиболее перспективным своим ученикам, претендовали на признание исключительного зна чения этой работы. А М.И. с прозаической прямолинейностью сказал, что все до ложенные результаты не идут дальше выводов одной из известных работ Гордона Чайлда. В ответ он услышал что-то вроде того, что он несколько отстал от новей ших течений науки и поэтому не понял, что дипломанту не хватило одного дня для оформления выдающегося открытия. М.И., ни на йоту не меняясь в лице, только отшутился, напомнив одну из басен Хемницера. Сейчас, когда после защи ты прошло около 30 лет, надо отметить, что заявленное открытие так и не состоя лось. Сталкиваясь порой со случаями несправедливости в отношении к какому-то студенту, М.И. равнодушным к этому не оставался. Отвечал же он на такие си туации не словопрениями, а делом, которое все ставило на свои места. Так при долгой защите одного необычного по предмету исследования диплома он уловил несомненную тенденциозность оппонента, явно поставившего своей целью провал этой работы. В такой напряженной обстановке М.И. не завершает защиту. Он, вопреки практике, прерывает ее и назначает специальную комиссию для ознаком ления со всеми обширными материалами дипломанта. В результате заключитель ной защиты комиссия не только высоко оценила обсуждавшуюся работу, но и под черкнула ее серьезное научно-практическое значение. В эти дни автор диплома, переведенный из другого университета и до того не бывший в поле зрения М.И., на пороге завершения вузовского образования ощутил особую человечность этики своего ленинградского шефа. Обычно же студента, увлеченного первыми тайнами археологии, М.И. распо знавал сразу и, незаметно для него, не оставлял своим вниманием. Вспоминается как на несколько однообразном заседании кафедры (собеседование с еще очень "зелеными" студентами I курса вечернего отделения) казалось дремлющий М.И. весь преобразился и зажегся интересом, когда только начинавший учебу Вася Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 52 А.Д. Столяр. Воспоминания об Учителе Булкин взгромоздил на стол профессора большую картонную коробку с множест вом карточек археологического каталога Гнездово. "Из этого молодого человека будет толк," — тихо сказал он. В другом случае М.И., да и всю кафедру, растро гала замечательная девчушка-абитуриент (Наташа Хвощинская) своим увлеченным рассказом о бесконечно дорогой ей плинфе, знаки на которой она надеется связать с древнерусской письменностью. Несмотря на трудный, несколько смутивший ее вопрос М.И. (о разнице между глаголицей и кириллицей), наверное, этот искус означал момент ее выбора пути в науку. Так каждый год подытоживался очередным выпуском дипломантов, а сле дующий начинался с собеседования с новой группой поступивших на истфак. При немалой педагогической нагрузке доцента я продолжал по мере возможности неот ступную для меня тему происхождения творчества в свете археологических источ ников. Продукцией были либо тезисы, либо короткие статьи. Их машинописный текст я сразу же представлял М.И. Для меня волнующим моментом, а заодно и стимулом к работе, были те минуты, когда он при мне читал текст и по лицу мне совершенно ясна была его реакция. Решительный разговор состоялся в начале 1971 года, примерно через 10 лет после моего неосторожного выступления в Институте по докладу А. А. Т удоровского. — Когда Вы думаете завершить Вашу работу? — Наверное, лет через десять. — Не пойдет. Я обязательно хочу быть на Вашей защите. Посему, твердое реше ние — обсуждение Вашей диссертации проведем до конца этого года, а защиту — в начале следующего. Ваша забота — в каком виде она будет представлена на об суждение. Обсуждение диссертации М.И. провел 30 декабря 1971 года и сразу же оформил решение Ученого совета о ее защите 27 апреля 1972 года при моей пол нейшей неподготовленности ко всем необходимым процедурам. Опускаю все дета ли защиты, кроме самого важного для меня — двух выступлений М.И., которые отчетливо живут в моей памяти и поддерживают меня в трудные минуты. Наступило лето 1972 года. М.И. продолжал археологические штудии с не убывающей энергией, ясностью многоопытного ума и прежней страстностью науч ного искателя. Как итоговое резюме одному из исследовательских направлений своей жизни он закончил принципиально важную статью "Первые страницы рус ской археологии в археологическом освещении”. Новые установки и смелые мысли этой работы, по существу посвященной памяти особо достойного и близкого по духу ученика И.И.Ляпушкина, развивали и обогащали идеи его последней книги (1968 г.). Несоответствие этого творческого опыта представлениям официальной исторической науки тех лет явилось непреодолимым препятствием для публикации статьи в историческом журнале. Все попытки М.И., придававшего особое значение этому изданию, пробить стену редакторской костности и круговой поруки в науке успехом не увенчались. И это стоило ему больших переживаний. Жил М.И. на "Куприяновской” даче в Солнечном (Карельский перешеек), опекаемый сестрой невестки Ириной Петровной Куприяновой. 30 июля он высту пал на истфаке перед абитуриентами накануне вступительных экзаменов, напутст 53 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 вуя их в университетскую дорогу. Его завещание молодым заключалось в двух словах: "Честность и смелость". На следующий день во втором часу дня меня сра зил в кабинете декана звонок убитой горем Ирины. В 12 часов, после чашечки кофе М.И. в самом бодром настроении сел за свою пишущую машинку, а через час обширный инфаркт привел к быстрой кончине. Была впечатляющая панихида в актовом зале "Двенадцати коллегий". А памятник, обращающий внимание гар монией своего строгого решения, на Северном кладбище (совместная могила М.И. с ранее умершей Ольгой Антоновной) из габро-диабаза (проект и модель были выполнены за одни сутки бывшим эрмитажником, скульптором Эдуардом Озолем) был поставлен силами преподавателей и студентов кафедры, без привлечения сто ронней силы. Своего учителя предать земле должны были сами ученики. * * * В конце этого наброска воспоминаний, прежде чем остановиться на послед ней, исключительно особенной черте характера М.И., несколько слов о частных деталях, вписывающихся как отдельные черточки в его психологический портрет. Очень не любил телефон. Вероятно, такой рефлекс был производным от мно голетнего соседства в кабинете с вертушкой — постоянным источником неприятно стей. В дальнейшем это же чувство, вероятно, укрепилось ослаблением слуха. Ку рил, хотя это ему было противопоказано как сердечнику. Сокращал число сигарет, но бросить не мог. Успокаивал близких тем, то он не затягивается и т.п. К вину пристрастия не испытывал, но толк в нем знал. Вспоминая Северокавказскую экс педицию, особенно одобрял донское "монастырское" вино у старушек хутора По- тайновского на Дону, которое ценил и начальник экспедиции А.А.Миллер. Отли чался достаточной устойчивостью к действию алкоголя. Помимо решающей роли семьи, дополнительным успокоителем возвращавше гося нередко поздно вечером совершенно "выжатого" М.И. на протяжении ряда лет был его любимец — эрдельтерьер Бэмби. С бурной радостью бросаясь на хо зяина, он передавал свое понимание мира — самое главное в том, что мы вместе, а все прочее преходяще. Последняя черточка — М.И. патологически забывал имена и отчества. Засви детельствован один уж крайний случай, когда, правда в условиях многолюдной беседы участников проводившегося в Ленинграде археологического Пленума, он запамятовал имя и отчество своей жены. Вспоминал свою молодость, когда нуж ные на наступивший день или вечер имена и отчества можно было записать на манжетах и затем незаметно подглядывать. А теперь пришло время, подытоживая очерк, вспомнить фундаментальную линию особого свойства в его духовной структуре. Эта линия служит самым диаг- ностичным показателем человеческой этики М.И. — удивительной искренности и сердечности сопереживания, того, что его душа постоянно страданием человече ским была уязвлена. Качество это никогда им не объявлялось, даже скрывалось. Но последовательная серия его действий, подчиненных единой логике, позволяет "вычислить" эту доминанту ментальности Артамонова. Ее содержание можно опре 54 А. Д, Столяр. Воспоминания об Учителе делить как острое сострадание к подвергнувшимся репрессиям и, более того, отра жение какого-то чувства вины "несидевшего" перед ними. Обратимся к фактам такого рода. Сразу же после амнистии 1956 года Эрми таж при деятельной инициативе директора приютил ряд лиц, только что вышед ших на свободу. Одним из них был давний коллега М.И. по институту Борис Александрович Латынин, человек с глубоко трагической амплитудой жизни (от пажа Зимнего дворца в юности, накануне революции, до многолетнего гулаговско- го заключения). При генетически властном характере такие потрясения, да и его возраст, отягощенный инвалидностью, очень затрудняли совместную с ним работу. Будучи научным сотрудником отдела, он иногда принимал неожиданные решения и отдавал приказы, не соответствующие его должности. Один из таких конфликтов разворачивался весной 1958 года. Придя на рабо ту, я неожиданно узнал, что Латынин, минуя зав. отделом и дирекцию, отдал рас поряжение о немедленном демонтаже уже упоминавшейся экспериментальной вы ставки "Древнейшее прошлое Ленинградской области", активно посещаемой посе тителями. Успокаиваю своих коллег и они продолжают вести экскурсии по этой экспозиции. На меня очень резко, с угрозами нападает Б.А.Латынин. Не получив мое согласие на ликвидацию выставки, заявляет, что увольняет меня из Эрмитажа и спешно отправляется в дирекцию. Через полчаса меня вызывает М.И. Усталый (позади какая-то очередная нервотрепка), смотрит на меня как на причину допол нительных переживаний. - Ну что это Вы никак не можете поладить с Борисом Александровичем? - Он приказал разобрать выставку на Салтыковском. Исполнить сие? - Никоим образом, выставка оправдывает себя и будет работать. - Что же я тогда могу сделать для примирения? - Придумайте что-нибудь. И никогда не забывайте, что он сидел многие годы, а мы с Вами не сидели. Последние слова звучали таким состраданием, а заодно и нотками покаяния, что они врезались в память подобно высеченным на камне. Пожалуй, еще более показательна для "широкой" характеристики Артамонова история "Левушки". Так ласково на протяжении многих лет он называл Льва Ни колаевича Гумилева, жизненную трагедию которого знал на правах очевидца (в младенчестве потеря отца как врага революции, детская неприютность. в юности существование с позорным клеймом, а затем аресты) и высоко ценил его художе ственный талант. Приютил его перед второй посадкой в Волго-Донской экспеди ции, где он, держась предельно замкнуто, однажды вечером поразил нас чтением своего замечательного по образной силе перевода Гесера. После его выхода из ла геря в 1956 г. М.И. сразу же взял его в Эрмитаж, зачислив в штат библиотеки с полной свободой научных занятий. В эти годы фантазия Гумилева эмбрионально сублимировала те "пассионарные" идеи, которые много позднее, будучи обнародо ванными, придали ему особую популярность. М.И. был очень отзывчив на сооб щения о полевых поисках Гумилева, внося большую поправку на его воображение. По одному из них — якобы об открытии Итиля, что составляло заветную мечту Гумилева — М.И. осмотрел заурядное малое городище у станицы Шелковской в Дагестане. М.И. подготовил и провел его защиту, развивая идею необходимости 55 Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь, 1997 становления особого направления гуманитарии — художественной историографии. Все сразу же изменилось незадолго до кончины М.И., когда Л.Н.Гумилев начал раскрываться в своей претензии на глобальную историческую теорию. Такая фан тастическая спекуляция, да еще отдающая душком, для М.И. была категорически неприемлема. Сокращая свой последний разговор с Гумилевым, М.И. не изменил своей прямоте: "Лев Николаевич! Вот Бог, а вот порог," — были прощальные сло ва бывшему "Левушке". С неподдельной заботой и уважением относился М.И. к также прошедшему через Гулаг самоотверженному труженику и человеку предельной скромности Ивану Георгиевичу Спасскому — замечательному знатоку русского монетного де ла, к другим узникам лагерей — М.А.Гуковскому, С.С.Сорокину, Л.И.Тарасюку. И в той же связи особого комплекса в сознании М.И., как бы заключавшего в себе чувство безысходной вины гражданина страны перед жертвами репрессий, уместно вернуться к "загадке Малинина". Она прояснилась для меня, когда Павел Иванович в один из дней своего рождения собрал "на обед" несколько человек в своем кабинете (антресоли над бюро пропусков на Малом подъезде). В этой об становке он отдался воспоминаниям "о прожитом", которые явно тревожили его. В силу их безыскусности и многих специфических деталей, они документально несо мненно интересны. Мы же передадим их в самом кратком конспекте. В разгар репрессий 1937 года, при большой нехватке исполнителей в НКВД, он по всем параметрам (малая образованность, скованность мысли сочетающаяся с солдатской дисциплинированностью) подходил для этой службы. Работа у него была писарская. Трудолюбиво, без раздумий, находясь полностью во власти пар тийной пропаганды, он днями, а во время авралов и ночами выписывал ордена на арест "врагов народа". Исполнительность была замечена и зимой 1937 года ему доверили проведение простейшей в глазах начальства операции — вывоз семей арестованных военных на крайний Север. Для технической подготовки Малинин выехал в предполагаемые места и там убедился, что этот контингент собираются бросить на гибель зимой в открытую тундру. Вернувшись, твердо отказался от этого поручения. На все давление и запугивание отвечал одной фразой: "Женщин и детей убивать не могу". Получил 10 лет и полностью их отбыл. Когда вышел на волю, не застал в живых ни одного из сотрудников по своей бывшей работе. * * * Цель наших воспоминаний — рассказ об М.И. как совершенно особой лично сти, но, конечно, в пределах нашего знания. Его фундаментальный, в чем-то эн циклопедический, со временем все более высоко оцениваемый вклад в отечествен ную археологию и историю очевиден. Но никак не меньшее значение представляет урок его жизни, мужественной и жертвенной, сохранившей в самые тяжелые деся тилетия заповеди общечеловеческой этики и нравственности. И если в самую кри тическую пору ниточка совести, ума и воли не оборвалась в России, если как-то была сохранена изреженная духовная ткань, то в этом заслуги людей такого скла 56 А .Д . Столяр. Воспоминания об Учителе да и значительности бесспорны. В этом контексте к М.И. можно полностью отне сти понятие "Человек на все времена”. М.И., не подчеркивая это особо, гордился дальним родством с Валерием Чкаловым. И сам он на другом — земном, но для него очень опасном — поприще проявил гражданский героизм, невидимый тогда всему обществу и раскрываемый только исторически. Был Михаил Илларионович Артамонов несомненно с начала до конца истинно русским человеком, сохранившим наследственные замечательные качества вырастившей его тверской среды. В наших глазах — он олицетворение большого, очень щедрого и искреннего, кристально чистого русского сердца. Не наблюдая у него никаких проявлений религиозности, думаю, что по существу его духовно можно определить как естественного православного христианина. Ныне М.И.Артамонов уже принадлежит неподкупной истории. Мы уверены, что со временем его имя и дело получат все более весомое признание общества. Забвению здесь нет места. М.И.Артамонов 57

Воспоминания об Учителе

Репозитарії

Схожі ресурси