Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения
Gespeichert in:
| Datum: | 2008 |
|---|---|
| 1. Verfasser: | |
| Format: | Artikel |
| Sprache: | Russian |
| Veröffentlicht: |
Інститут літератури імені Т.Г. Шевченка НАН України
2008
|
| Schlagworte: | |
| Online Zugang: | http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/17708 |
| Tags: |
Tag hinzufügen
Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
|
| Назва журналу: | Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| Zitieren: | Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения / Т. Филат // Біблія і культура: Зб. наук. ст. — Чернівці: Рута, 2008. — Вип. 10. — С. 90-97. — Бібліогр.: 22 назв. — рос. |
Institution
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine| id |
irk-123456789-17708 |
|---|---|
| record_format |
dspace |
| spelling |
irk-123456789-177082011-03-07T12:03:39Z Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения Филат, Т. Російська література (традиції та новаторство) 2008 Article Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения / Т. Филат // Біблія і культура: Зб. наук. ст. — Чернівці: Рута, 2008. — Вип. 10. — С. 90-97. — Бібліогр.: 22 назв. — рос. XXXX-0049 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/17708 ru Інститут літератури імені Т.Г. Шевченка НАН України |
| institution |
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| collection |
DSpace DC |
| language |
Russian |
| topic |
Російська література (традиції та новаторство) Російська література (традиції та новаторство) |
| spellingShingle |
Російська література (традиції та новаторство) Російська література (традиції та новаторство) Филат, Т. Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения |
| format |
Article |
| author |
Филат, Т. |
| author_facet |
Филат, Т. |
| author_sort |
Филат, Т. |
| title |
Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения |
| title_short |
Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения |
| title_full |
Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения |
| title_fullStr |
Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения |
| title_full_unstemmed |
Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения |
| title_sort |
рассказ и.с. шмелёва «оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения |
| publisher |
Інститут літератури імені Т.Г. Шевченка НАН України |
| publishDate |
2008 |
| topic_facet |
Російська література (традиції та новаторство) |
| url |
http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/17708 |
| citation_txt |
Рассказ И.С. Шмелёва «Оборот жизни»: концепция и поэтика художественного мира произведения / Т. Филат // Біблія і культура: Зб. наук. ст. — Чернівці: Рута, 2008. — Вип. 10. — С. 90-97. — Бібліогр.: 22 назв. — рос. |
| work_keys_str_mv |
AT filatt rasskazisšmelëvaoborotžiznikoncepciâipoétikahudožestvennogomiraproizvedeniâ |
| first_indexed |
2025-07-02T18:54:54Z |
| last_indexed |
2025-07-02T18:54:54Z |
| _version_ |
1836562508645662720 |
| fulltext |
“Біблія і культура”, 2008, № 10
90
РОСІЙСЬКА ЛІТЕРАТУРА
(ТРАДИЦІЇ ТА НОВАТОРСТВО)
Татьяна Филат (Днепропетровск)
РАССКАЗ И.C.ШМЕЛЁВА «ОБОРОТ ЖИЗНИ»:
КОНЦЕПЦИЯ И ПОЭТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Н.Д.Тамарченко, сделав краткий экскурс в историю понятия «художественный мир»,
пишет: «Мысль о том, что художественное произведение представляет собой особый,
замкнутый в себе мир, известна со второй половины XVIII в.» [1,176]. Но, как верно отмечает
учёный, «в теорию литературы эта идея проникла лишь в 1920-1930-х годах» [1,176]. М.Бахтин
ввёл понятие «мир героя» в известной статье «Автор и герой в эстетической деятельности»»,
которое присутствует и в работе Р.Ингардена «Мир произведения», а в 1968 году Д.С.Лихачёв
опубликовал статью «Внутренний мир художественного произведения», которая способство-
вала изучению этого понятия. Было введено и понятие «мир писателя» [2], где по сути дела
рассматривались некие общие основы того или иного литератора. А.П.Чудаков в составе «мира
писателя» выделяет природные и рукотворные предметы, героев, обладающих «миром
внутренним», и события [3,8]. Несмотря на то, что «внутренним миром» произведения стали
заниматься, однако, как верно отмечает Н.Д.Тамарченко, дефиниция понятия «художествен-
ный», или «внутренний», мир произведения и его компоненты долго не получали чёткого
определения и выяснения даже в специальных работах [4;5;6;7;8]. Порою «внутренний мир»
произведения сводят лишь к предметному миру. Так, Л.В.Чернец пишет: «Мир (иначе:
предметный мир…)» [9,192], – правда, далее она рассматривает мир произведения в аспекте
«персонажей сюжета как системы «событий» [9,198], лишь в конце коротко упоминает о
пространстве и времени [9,200]. Э.Я.Фесенко, соглашаясь с этим, в предметной изобразительности
как основе мира произведения выделяет группы деталей (сюжетные, описательные, психологи-
ческие) [8,11], не называя других важнейших сторон художественного мира произведения. Думается,
что предметность не может выделяться как первая фундаментальная основа «художественного
мира», тем более, если принимать концепцию соотносимости мира художественного произведения с
миром реальным, что разделяют Э.Л.Фесенко и Л.В.Чернец. Предметность без пространства-
времени в художественном мире произведения, как правило, не создаётся, не воспроизводится.
Н.Д.Тамарченко предлагает свою интерпретацию компонентов понятия «внутренний
мир» произведения [1,172-205], которое в основном может быть принято с некоторыми
уточнениями. В частности, думается, что необходимо помимо «мира героя», включающего
большое количество составляющих, пространственно-временных параметров, событийности с
её характером, порядком, ситуациями, коллизиями и мотивами [1,174], учитывать также
концепты «художественного мира». Н.Д.Тамарченко акцентировал внимание на составляющих
понятия «внутренний мир» (автор статьи отдаёт предпочтение термину «художественный
мир», как и Л.В.Чернец [12,191]) произведения, не занимаясь специально такими его
свойствами, как условность, моделирующий характер, конструктивность его компонентов,
которые справедливо выделяют другие исследователи [10,55,214; 11,1043; 12,69-71], опираясь
на концепцию «вторичности» художественного мира произведения, что разделяет автор статьи.
Д.С.Лихачёв, отмечая относительную автономность художественного мира произве-
дения, пишет: «…внутренний мир художественного произведения не автономен. Он зависит от
реальности, «отражает» мир действительности, но то преобразование этого мира, которое
допускает художник произведения, имеет целостный и целенаправленный характер» [13,76].
Большинство исследователей в качестве основных, аналогичных реальному миру, поэтоло-
гически конструктивных [10,55,214] и ведущих структурных элементов мира художественного
выделяет пространство и время [1,359-360; 13,76] как «несущий каркас эпики» [11,1043]. Уже в
«Поэтике» Ю.Ц.Скалигера (1561), одного из классических образцов риторической традиции,
“Біблія і культура”, 2008, № 10 91
«место» и «время» выделяются как важные стороны поэтики произведения, не говоря уже о
теории классицизма XVII века. М.М.Бахтин, как известно, создатель понятия и термина
«хронотоп», исследуя художественное время и пространство в романе от античности до XVII
века, видел в них ключевые категории «художественного мира» произведения. К тому же
многие прозаические произведения начинаются с фиксации пространства и времени рассказы-
ваемых событий, вводя читателя в «художественный мир» того или иного произведения и
позволяя ему ориентироваться в конкретике места и времени, давая ключ к происходящим в
нем событиям, взаимопониманию людей и т.д.
Думается, что, анализируя «художественный мир» произведения, необходимо учитывать
иерархическую системность моделирования условного, вымышленного, но часто прямо соотноси-
мого с реальным миром художественного мира произведения, пространство-время героев, событий,
конфликтов, созданных специфическими структурными поэтологическими компонентами, где
предметность, детали, с которых начинают основную характеристику понятия «мир произведения»
Л.В.Чернец и Э.Я.Фесенко, лишь реализуют более фундаментальные его параметры. В этом
отношении, как представляется, необходимо следовать логике анализа Н.Д.Тамарченко.
Художественный мир рассказа И.С. Шмелева «Оборот жизни» (1915) в своей
пространственно-временной конкретике прикреплен к локальному пространству деревенской
России и историческому времени первого года Первой мировой войны. Он порожден концепциями
шмелевского (авторского) художественного мира, воссоздает мир автора-повествователя (я-
наррация) и мир героя-рассказчика, которые находятся в динамическом взаимодействии. Мир
шмелевского рассказа смоделирован как аналог реального мира, автор соблюдает принцип
создания иллюзии жизнеподобия. Художественность рассказа основана на этом поэтологическом
принципе, на открытой и скрытой авторской концептуальности мира и человека, времени и
пространства. Мир рассказа «Оборот жизни» дан через восприятие и интерпретацию автора-
повествователя, который воспроизводит не только внешний, обозреваемый им локус деревенской
действительности, но и мир рассказчика, столяра Митрия, возникающий в его мини-миологических
рассказах о своих земляках и о себе самом. Эти миры двух персонажей шмелёвского рассказа не
накладываются друг на друга, но и не существуют параллельно, они находятся в процессе
взаимного проникновения, взаимодействия, в чем заложена концепция автора о взаимопонимании
людей разных социальных, культурных уровней, о народной мудрости восприятия одной из
сущностей феномена войны. Динамика повествования основана на изображении этого процесса.
Рассказ «Оборот жизни», как и всякое произведение, являет собой «единое событие
общения автора, героя и читателя» [1,173]. Это произведение ярко представляет своеобразие
шмелёвских концептов и приёмов художественной трактовки военной действительности
нефронтовой России в начале Первой мировой войны. В её трактовке органично сочетаются
гуманистический подход, патриотизм, антивоенная направленность, точные злободневные
наблюдения писателя с раздумьями о «вечном ритме бытия», как точно выразился
А.П.Черников [14,16]. В рассказе отчётливо проступает настойчивое желание Шмелёва найти
нравственные законы бытия, жизнеповедения человека, что выступает одной из доминантных
тенденций всего его творчества. Эта тенденция отчётливо проступает уже во всех рассказах
писателя о войне, становится константой художественного мира автора периода 1912-1917 гг.,
справедливо выделенного А.П.Черниковым в особый этап творческой эволюции писателя
[14,14]. Она присутствует и в рассказе «Оборот жизни», оплодотворённом шмелёвским
представлением о многоликости жизни с её внешней будничной простотой и внутренней
сложностью и напряжённостью, полной драматизма. Эта концепция воплощается в калейдоско-
пичности – верно отмеченной А.П.Черниковым черте шмелёвской манеры [14,18], реализуется
в повествовательной структуре, построенной на экземплицидности – системе разных жизнен-
ных примеров, о которых сообщает главный рассказчик произведения столяр Митрий. Он –
классический «фокализатор», если воспользоваться термином Ж.Женетта [15,204-206], выража-
ющий свою точку зрения на людей и события действительности, наблюдатель и интерпретатор
рассказанных им жизненных историй жителей его округи времён войны и своей жизни.
Монологическая речь столяра Митрия предстаёт как устная, обращённая к конкретному
слушателю – автору-повествователю, чьи внутренние монологи – своеобразная реакция на
“Біблія і культура”, 2008, № 10
92
увиденное и услышанное, отличающаяся стремлением к аналитическому объяснению и
обобщениям, адресованным себе и читателю.
Художественный мир рассказа «Оборот жизни», название которого отвечает высокой
оценке поэтики шмелёвских заглавий, данной И.А.Ильиным [16], точно и верно передаёт
концепцию, определяющую военный период в жизни народа, представляя цитату из речей
рассказчика столяра Митрия. Слово «оборот», заявленное в заглавии, концептуально-ключевое,
прямо повторяется в тексте [17,277], объединяет разные «истории» земляков Митрия, им
рассказанные, передаёт его понимание-определение изменений, вызванных войной, с чем по
ходу наррации согласится автор-повествователь.
Художественный мир рассказа «Оборот жизни», в центре которого – само «событие
рассказывания» [1,173], а наррация построена на чередовании информации «рассказывающего»
(Митрий) и «повествующего субъекта» – автора-повествователя [1,174], формируется восприя-
тием и интерпретацией двух людей: автора-повествователя-слушателя и рассказчика столяра
Митрия. Его монологическая речь доминирует в тексте, являя столь излюбленный Шмелёвым
сказ, имитирующий живую речь и создающий своеобразие языковой личности нарратора, и
имеет, если воспользоваться определениями В.Виноградова, лирико-эмоциональный и
информационно-повествовательный характер [18,47]. Но начало рассказа ведётся автором-
повествователем и представляет собой его видение осенней природы, отмеченное, как это часто
у Шмелёва, любованием пейзажем: «Осенние дни. Тихо и грустно. Ещё стоят кое-где в
просторе бурых пустых полей… забытые маленькие шеренги крестцов нового хлеба… Тихи и
мягки просёлочные дороги… Тихи и осенние рощи в позолоте, мягки и теплы, строги и
холодны за ними, на дальнем взморье, сумрачные боры. И так покойно смотрит за ними даль,
чистая-чистая, как глаза ребёнка… Всюду чуткий покой погожих осенних дней…» [17,275].
В начальном элегическом пейзаже подчёркиваются тишина и покой, что создаётся
градацией, повтором слов «тихо», «тихи», «покойно», «покой». Это – ключевые детали
пасторального пейзажа, деревенский характер которого определяют слова «бурые пустые
поля», «шеренги крестцов нового хлеба», «просёлочные дороги», «неслышная телега». Пейзаж
красочен, в нём повторяются эстетически значимые и оценочные слова, производные от слова
«золото»: «золотятся», «золотая пыль», «позолота», «золотая бумага» [17,275]. Эти слова
отражают цветное восприятие мира автором-повествователем, в сочетании с повторением слов
«тишина» и «покой» создают пейзаж-настроение: описание приобретает функцию передачи психо-
логии восприятия, а сравнения («как забытые маленькие шеренги», «даль, чистая-чистая, как глаза
ребёнка») и олицетворение (берёзы, которые «идут и дремлют») свидетельствуют о поэтическом
даре восприятия природы автором-повествователем, создавая важную черту его образа. Пейзаж дан
в пространственной перспективе (отмечается «даль») и во временной характеристике («осенние
дни»). Но обрисованная гармония природы во временной перспективе, как считает автор-
повествователь, будет нарушена: «налетит» ветер, «закрутит и захлещет» – «и побегут в мутную
даль придорожные берёзы, и заплачут рощи» [17,275]. Эти финальные строки пейзажного
фрагмента, который является дескриптивной экспозицией рассказа, подчёркивают временность
пасторальной красоты природы, она не служит простым контрастом к состоянию мира людей, о
котором речь пойдёт далее, а образует с ним некое единство динамического, противоречивого
бытия людей и природы – концепт, часто встречаемый в произведениях Шмелёва.
Фиксируется и пространственная точка обозрения пейзажа: «Мы сидим на голом бугре за
селом. Отсюда далеко видно» [17,275]. Начальный пейзаж рассказа, увиденный автором-
повествователем, дан как пространственно-временной аналог «первичного», реального мира,
описывает место действия, где протекает «событие рассказывания», и это пространство с его
людьми и событиями становится объектом наррации столяра Митрия. Художественная
дескрипция места события рассказывания одновременно характеризует субъекта – автора-
повествователя, носителя психологизированного поэтического видения, и само пасторализи-
рованное локальное пространство. А «истории», рассказанные основным нарратором «Оборота
жизни» – столяром Митрием, помимо информации о жизненных событиях и судьбах людей,
сосредоточенных на этом пространстве в рамках военного времени, тоже его одновременно
характеризуют рассказчика: Митрий явно не приобщён к книжной культуре, но наблюдателен,
“Біблія і культура”, 2008, № 10 93
терпим, гуманен, мудр и наделён стоицизмом. Двойная функциональность, основанная на
сочетании описаний и «историй» с характеристикой их носителей – автора-повествователя и
рассказчика Митрия, присуща художественному миру рассказа «Оборот жизни». Введённая
после пейзажной зарисовки монологическая речь основного нарратора фиксирует смену
повествовательных инстанций: возникает разграничение автора-повествователя и героя-
нарратора на уровне стилистической организации речи. Но их объединяет общий взгляд на мир,
ибо автор-повествователь соглашается с Митрием, вводя подтверждающее «да» [17,276], или
подхватывает, соглашаясь, его оценку («шабаш» – 17,275). Хотя лексика, строй речи основного
нарратора отличаются от речи автора-повествователя, однако он соглашается с выводами, данными
столяром в конце первого монолога, прямо его цитируя: «Война, брат… она зацепит. Ещё какое
будет!» [17,276]. «Да. Крепко и глубоко зацепила невиданная война» [17,276]. Эта общность оценки
войны объединяет рассказчика с повествователем отношением к кардинальной социальной
проблеме войны – времени создания рассказа «Оборот жизни» и в нём представленном.
Монологи Митрия представляют собой имитацию устного рассказывания, где
присутствуют перебои речи, незаконченные фразы, междометия. И.Шмелёв, как известно, был
мастером эстетического преобразования народной разговорной речи в её основных видах,
отмеченных Ф.П.Филиным [19]. В монологах столяра Митрия, народного обозревателя
действительности, которого интересуют судьбы людей, живущих в его родном пространстве
(важный аспект художественного мира персонажа и его характеристики), доминируют
особенности устной народной разговорной речи: многоточия, восклицания, повторы, отклонение
от логики повествования, «скачки», обрывистость, разговорное словоупотребление, лексические
повторы, вводные выражения: «А это Сутягино, крыша-то красная… Такое торжество было! да
свадьба. Женился сын, офицер… на неделю приехал с войны жениться. Откладывать-то
неудобно было… с гувернанткой жил. Ну, понятно… Мамаша ихняя не дозволяла. А тут надо
оформить по закону… Сегодня жив, а там… Разбирать нечего, крайность» [17,275]. Многие
черты стилистики сказа в «Няне из Москвы» (1934-1935), отмеченные Е.Г.Рудневой [20,56-61],
проступают в рассказе «Оборот жизни». Опорными словами-понятиями первого монолога
Митрия выступают «война» и изменение, «оборот жизни», который она принесла в судьбы
знакомых ему людей, односельчан. Если Митрий оперирует конкретными жизненными
примерами «оборота жизни»: женитьба офицера на гувернантке, получившего от матери
разрешение на это из-за войны, женитьба стариков на молодых девушках, судьба женитьбы
трактирщика на Настюшке – события, как он считает, связанные с войной, то автор-
повествователь осмысливает «оборот жизни» периода «невиданной войны» в общем плане,
констатирует, что «со стороны» [17,276] особых изменений «привычной жизни» деревни не
заметно, ибо он сначала судит по внешним признакам, а не «изнутри» деревенской жизни, как
Митрий. Автор-повествователь приводит детали деревенского быта, которые ему кажутся
неизменными: «погромыхивают в базарные дни телеги», «уходит и приходит в обычный час
стадо», «бродят лениво… татары», «ворожат бабьи глаза, раскидывая на травке под ветлами
яркий ситец», «возят навоз на пары», «отбивают косы» [17,276]. Однако, как бы возражая себе,
автор-рассказчик признаётся: «А если вглядеться…», то ясно, что всё изменится, «заговорит в
них иная жизнь. Да уж и теперь говорит…» [17,276]. Наблюдательный рассказчик, один из тех,
о которых он говорит, более информирован о жизни своих односельчан, чем автор-
повествователь, выступающий слушателем, «посредником» между Митрием и читателями,
которым он воспроизводит рассказы столяра. Но автор-повествователь, вбирая в свой
внутренний мир эмпирические «истории» Митрия, анализируя их в процессе динамического
общения с ним и «самообщения», приходит к общим верным суждениям и выводам о жизни
деревни в военные годы. Шмелёв изображает психологический процесс осмысления услы-
шанного автором-повествователем по мере развития рассказов Митрия. В ходе повествования,
построенного на чередовании внутренней речи автора-повествователя и «слышимых» им
монологов-рассказов Митрия, он далеко не сразу убеждается в явных изменениях «оборотов
жизни» в деревне: «А всё те же, как будто, избы и ветлы, и рябины» [17,277]. Правда, вводное
«как будто» фиксирует сомнения автора-рассказчика в неизменности жизни деревни. И хотя он
начинает отмечать: «И ещё новое. Красный попов дом теперь голубой…» [17,277], – однако всё
“Біблія і культура”, 2008, № 10
94
ещё находится во власти внешних наблюдений как человек пришлый. И.Шмелёв, воссоздавая
его психологию восприятия не столько увиденного, сколько услышанного, показывает, как оно
влияет на автора-повествователя, создавая динамику его внутреннего мира. Художественный
мир этого героя глубоко психологизирован, составлен из внешних наблюдений, «слушания»,
рефлексии и аналитических обобщений, возникающих на основе рассказов Митрия. В них
война почти всегда выступает как фактор, меняющий жизнь людей: одному достаётся капитал
убитого брата [17,278], у другого отобрали имущество, ибо он, находясь на войне, не может
отдать долг [17,278], у третьего – сын на войне и некому за яблонями следить [17,280], молодые
девушки должны выходить за стариков – 17,276] и т.д. Художественный мир Митрия густо
населён людьми разных социальных статусов, имущественного положения, возрастов и судеб,
но осмысливается в одном ракурсе – «поворота жизни» из-за войны. Выслушав многие «истории»,
образующие пёстрый калейдоскоп жизни деревни в военное время, автор-рассказчик соглашается с
концепцией Митрия: «Рассказывает и рассказывает столяр про округу, и сколько нового в
незаметной жизни, сколько перерыто и вывернуто за один год…» [17,279]. Рассказчик убеждает
своим «словом» автора-повествователя, и это создаёт внутреннюю и внешнюю динамику
повествования, подчёркивает значимость «события рассказывания» – центра рассказа «Оборот
жизни». Шмелёвская вера в силу слова, столь важная для эстетики писателя, как верно полагает
О.В.Быстрова [22], реализуется в итоге конкретной ситуации «рассказчик-слушатель»: Митрий
убеждает в своих выводах автора-повествователя. Сначала разобщенные внутренние миры
автора-повествователя и рассказчика Митрия сходятся в оценочном суждении, объединяют их,
создавая разнообразие и целостность художественного мира рассказа.
И.Шмелев изображает и отношение автора-повествователя к больному Митрию. Автор-
повествователь с сочувствием описывает портрет больного Митрия, соглашаясь с ним, что ему
скоро «шабаш» [17,276], что столяру на изменения «поглядеть не придётся» [17,276]. «Оборот
жизни», вызванный войной, затрагивает не только односельчан, но и главного нарратора,
столяра, который получил большой заказ на изготовление того, что требует война, – гробов и
крестов [17,277], а это его не радует. Все рассказанные в монологах «истории» иллюстрируют
«поворот» жизни, который затронул всех, как подчёркивает Митрий: «Да и везде теперь
оборот, как ни промерь…» [17,277]. Автор-повествователь в ответ на замечание столяра об
«обороте», затронувшем всех людей, отмечает неизменность природного мира – «всё те же… и
ветлы, и рябины» [17,277], но вынужден согласиться, что мир людей подвергся «обороту», что
наступило «такое движение всего, беда!» [17,277], как выражается Митрий.
«Там… на войне-то лес рубят! – говорит он, и его жуткое жёлтое лицо покойника мудро
и необычно вдумчиво словно вот-вот провидит. – А тут щепа да стружка летит» [17,279].
Митрий подробно рассказывает о своей жизни, болезни, признаётся, что не испытывает страха
перед смертью [17,279]. Комментируя его судьбу, автор-рассказчик вновь описывает восприятие
природы, где, как и в начальном пейзаже, ключевыми, повторяющимися словами выступают
«грустно», «тихо», которые передают его мировосприятие: «И кругом грустно и тихо. Стоят
крестцы нового хлеба (сквозной образ пейзажа рассказа). И они грустны. И грустны осенние рощи
в позолоте» [17,280] (выделено мною – Т.Ф.). Но если видение мира природы автором-повество-
вателем окрашено в лирические, элегические тона, то его восприятие тяжело работающим, покорно
ожидающим смерти столяром Митрием бурно-эмоционально, насыщено серией риторических
вопросов: «Кто его таким сделал? Почему не кричит, не жалуется, не проклинает жизнь, какую
пропил? И как же он может, приговорённый, спокойно тесать кресты и сбивать гробы на последнем
пороге? Что это – сила какая в нём или рабья покорность? [17,280]. Автор-повествователь не даёт
ответа, рисуя двойственность характера Митрия как яркого представителя народа. Ведя внутренний
диалог с собой, автор-повествователь сам себе отвечает: «Нет, не рабья покорность, и не скажешь –
что же? Откуда же в нём такое, чего достигают лишь избранные, глубоко проникшие в
сокровенную тайну – жизнь-смерть? Или уж столяр Митрий так много понял нутром, много
страдал, что поднялся над жизнью, философски посвистывая? Не умеет её ценить. Нет, умеет»
[17,281]. И далее автор-повествователь характеризует деревенского столяра как человека,
любящего и знающего природу, своеобразного мудреца: «С полей, что ли, этих набрался
ласковой грусти, смешка и тишины душевной» [17,281]. Наблюдатель и истолкователь
“Біблія і культура”, 2008, № 10 95
деревенской жизни, фокализатор, философ, Митрий оценивается автором-повествователем как
воплощение народной мудрости в отношениях к жизни и смерти, к войне и природе, с которой
он органически слит: И.Шмелёв создаёт яркий народный характер рассказчика как объекта
восприятия, анализа и оценки автором-повествователем. Обрисовывая внутренний мир этого
персонажа, данный в его речи, И.С.Шмелёв передаёт и свою концепцию людей и мира, сложного
в своей простоте, многомерного, калейдоскопичного, предметного и духовного. Художественный
мир рассказа «Оборот жизни» в своих пространственно-временных параметрах предстаёт как
аналог «первичного», реального мира, где обрисован внутренний, духовный мир двух персонажей
произведения – автора-повествователя и рассказчика Митрия, в словесном оформлении разный, но
семантически близкий. При этом столяр как бы входит во внутренний мир автора-повествователя
благодаря и оценке его характера, и «цитации» его «историй» и выводов. Мир автора-повество-
вателя открыт речам Митрия, людям, природе, событиям, которые он воспринимает и переживает.
Особое место в нём отведено восприятию природы, что вносит лирический мотив в повествование.
Шмелёв вводит восприятие автором-повествователем изменяющегося в течение суток
(природное время) пейзажа одного и того же обозреваемого места с одними и теми же
природными деталями, но данными в разное время, а потому иначе освещёнными, в чём
ощутима поэтика импрессионизма, где темпоральность входит в передачу специфики пейзажа:
«Солнце покраснело, покраснели и рощи, и крестцы, и берёзы большой дороги» [17,281].
Возникает и восприятие Митрия, который на протяжении долгого времени говорил о войне, и
это влияет на его видение пейзажа: «Воюют-то там, что ли? – устало спрашивает Митрий,
показывая на сизо-багровый закат в тучах. – Та-ак… Чисто кровь с дымом! Вот мы тут
посидели по пустяку, а там уж… кресты и тешут» [17,282]. И вновь разное восприятие пейзажа
этими персонажами содержит помимо его описания и психологическую функцию их характе-
ристики, создавая особую объёмность повествования.
Художественное время рассказа «Оборот жизни» состоит из времени событий, рассказанных
«историй» Митрия, которые происходили в недалёком прошлом в течение одного года [17,279] и
протекали за временными рамками «события рассказывания». О них повествуется как о
свершившихся фактах, и они – предмет наррации и рефлексии рассказчика, автора-повествователя
и читателя. События введены калейдоскопично, без учёта временной последовательности,
предстают в рамках «остановившегося времени». Само «событие рассказывания» протекает в
условном настоящем, которое дано в движении природного времени. «Истории» Митрия – объект
его наррации и рефлексии автора-повествователя и читателя, они создают пёстрый, но общий поток
жизни деревенской округи в военное время. Событийная ткань, представленная в монологах
Митрия, лишена внутренней темпоральной последовательности, она передаёт спонтанность его
рассказа и объединена общим пространством и рамками одного года войны [17,279]. Цементирует
«истории» не только субъект рассказывания, но и единое время-пространство, в котором живут его
герои как репрезенты деревенской России, а также «общее» военное время.
В рассказе «Оборот жизни» художественный мир создается не столько суммой «вставных
историй», сколько концептом, объединяющим их и заявленным в заглавии. Целостность
художественного мира рассказа основана не только на единстве времени, ключевым образом
которого становится «оборот жизни», и места – деревенского пространства, но и тем, что они
осмысливаются с «точки зрения» рассказчика – представителя простых деревенских жителей –
столяра Митрия с его мудрым пониманием тех сдвигов, бытовых, социальных, психологи-
ческих, которые принесла война даже в отдалённые от военных действий районы России.
Позднее, в «Лете Господнем» (1927-1931, 1934-1944), как верно отмечает И.Харламова,
возникает «не сумма очерков, объединённых общим названием», а «единый, целостный
художественный мир» [22,248], построенный на общей концептуальной основе. Думается, что
«Оборот жизни» – это ранняя предваряющая «Лета Господнего» шмелёвская художественная
министруктура, авторский художественный мир, калейдоскопический, разнообразный, но
единый в своей концептуальной основе, который эскизно намечен в рассказе 1915 года.
Итак, художественный мир рассказа «Оборот жизни», созданный Шмелёвым, имеет
природное (осенний день) и историческое (война) время, распадается на прошлое время
событий и настоящее «событие рассказывания», имеет локальное, деревенское природно-
“Біблія і культура”, 2008, № 10
96
социальное пространство, в локусе которого находятся двое людей: автор-повествователь и
фокализатор-нарратор столяр Митрий, связанные ситуацией «рассказчик-слушатель». Оба
выступают интерпретаторами, но Митрий сосредоточен на эмпирике жизни, а автор-рассказчик
– на его обобщающем осмыслении, как и на постижении рассказчика. Сама структура наррации
рассказа, построенного на «вставных историях», создающих эффект калейдоскопичности, о
людях, живущих в одной деревенской округе, реализует основную шмелёвскую концепцию
жизни как сложной, пёстрой, взаимосвязанной картины народного бытия, близкого природе, но
изменённой социальным фактором – войной. Основным носителем этой концепции становится
столяр Митрий, но её разделяет и автор-повествователь. И хотя языковой мир у них разный,
отражает разные социально-культурные уровни, они не противостоят друг другу, а объединены
общностью миропонимания. При этом автор-повествователь удивляется и восхищается мудростью
и стоическим отношением к жизни и смерти деревенского смертельно больного столяра, который
доверительно рассказывает ему о своих наблюдениях над жизнью односельчан. Локальность места
и времени художественного мира рассказа, где событийный план сосредоточен в «историях»
Митрия, а организует произведение «событие рассказывания», таит в себе большие обобщения,
метонимически представляя в «малом пространстве» общие процессы жизни народа в период
войны. И.Шмелёву удаётся в рамках малой прозы во внутреннем мире произведения ярко
отразить менталитет и жизнеповедение людей реального мира, художественно-концептуально
осудить войну, воссоздать народную мудрость отношения к природе, к проблеме «жизнь-
смерть». В основе структуры наррации – ситуация рассказчик-слушатель, они связаны
своеобразным диалогом, который построен как сочетание слышимой монологической речи
столяра Митрия и внутренней речи автора-повествователя, адресованной читателю. Заглавие
рассказа – «Оборот жизни» – концептуальная цитата из просторечия деревенского столяра, оно как
бы несёт в себе народное точное определение, разделённое автором, изменения, которое принесла
война. Рассказ центрирован двумя разными, сменяющими друг друга нарраторами, что создаёт
динамику обрисовки художественного мира произведения представителями разных социально-
культурных кругов, но объединённых при всём различии их «языка» общим взглядом на мир и
людей. Художественный мир «Оборота жизни» семантически насыщен, многолюден и
событиен, концептуально калейдоскопичен, но един и целен.
Литература
1. Тамарченко Н.Д. Введение. Читатель, текст и «внутренний мир» литературного произведения //
Теория литературы: В 2-х т. – М., 2004. – Т. 1. – С. 172 – 176.
2. См.: Бочаров С.Г.: В мире Пушкина – М., 1974; В мире Толстого. – М., 1978; В мире Лескова. – М., 1983.
3. Чудаков А.П. Слово – вещь – мир. От Пушкина до Толстого. Очерк поэтики русских классиков. – М., 1992.
4. Федоров В.В. О природе поэтической реальности. – М., 1984.
5. Бочаров С.Г. О художественных мирах. – М.,1985.
6. Манн Ю.В. Грани комедийного мира // Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. – М.,1987.
7. Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины / Под ред.
Л.В.Чернец. – М.,1999.
8. Фесенко Э.Я. Теория литературы. – М.,2004.
9. Чернец Л.В. Мир произведения // Введение в литературоведении. Литературное произведение:
основные понятия и термины. – М.,1999. – С. 191 – 202.
10. Sierotwieński S. Slowńik terminów literackich. – Wroclaw, 1966.
11. Wilpert G. von. Sachwörterbuch der Literatur 7. Werbesserte und erweiterte Aufeage. – Stuttgart, 1989.
12. Faryno J. Wstep do literaturoznawstwa. Wyd II/ – Warszawa, 1991.
13. Лихачёв Д.С. Внутренний мир художественного произведения. – Вопросы литературы. – 1968. – №8.
– С. 74 -87.
14. Черников А.П. Великий мастер слова и образа // Шмелёв И.С. Оборот жизни Шмелёв И. Светлая
страница. – Калуга,1995.
15. Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры: В 2 т.— М., 1998. — Т. 2. — С. 60-280.
16. Ильин И.А. Одинокий художник. Статьи. Речи. Лекции. – М.,1993.
17. Шмелёв И.С. Оборот жизни. Шмелёв И. Светлая страница. – Калуга,1995. – С.275-282.
“Біблія і культура”, 2008, № 10 97
18. Виноградов В.В. Проблема сказа в стилистике // Виноградов В.В. О жизни художественной
литературы: Избр труды. – М.,1980.
19. Филин Ф.П. О просторечном и разговорном в русском литературном языке. – Филологические
науки. – 1979. – №2.
20. Руднева Е.Г. О стилистике сказа в «Няне из Москвы» И.С.Шмелёва // Художественный мир
И.С.Шмелёва и традиции славянских литератур: XII Крымские международные Шмелёвские чтения.
– Симферополь,2004. – С. 56-61.
21. Быстрова О.В. «Вначале было слово, и слово было у Бога…» (Слово в творчестве И.Шмелёва). – Там
же. – С. 77-83.
22. Харламова И. Художественное пространство и время в произведении И.С.Шмелёва «Лето Господне»
// Актуальные проблемы филологической науки: взгляд нового поколения. – М.,2002. – Вып.1.
|