Литургические особенности храма

Gespeichert in:

Bibliographische Detailangaben
Datum:	2015
1. Verfasser:	Мусин, А.Е.
Format:	Artikel
Sprache:	Russian
Veröffentlicht:	Інститут археології НАН України 2015
Schriftenreihe:	Археологический альманах
Schlagworte:	Богослужение и ритуалы
Online Zugang:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/181788
Tags:	Tag hinzufügen Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Zitieren:	Литургические особенности храма / А.Е. Мусин// Древности Семидворья I. Средневековый двухапсидный храм в урочище Еди-Евлер (Алушта, Крым): исследования и материалы. И.Б. Тесленко, А.Е. Мусин (ред.-сост.). — Археологический альманах. — 2015. — № 32. — С. 271-304. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-181788
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-1817882021-12-02T01:27:09Z Литургические особенности храма Мусин, А.Е. Богослужение и ритуалы 2015 Article Литургические особенности храма / А.Е. Мусин// Древности Семидворья I. Средневековый двухапсидный храм в урочище Еди-Евлер (Алушта, Крым): исследования и материалы. И.Б. Тесленко, А.Е. Мусин (ред.-сост.). — Археологический альманах. — 2015. — № 32. — С. 271-304. — рос. 2306-6164 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/181788 ru Археологический альманах Інститут археології НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Богослужение и ритуалы Богослужение и ритуалы
spellingShingle	Богослужение и ритуалы Богослужение и ритуалы Мусин, А.Е. Литургические особенности храма Археологический альманах
format	Article
author	Мусин, А.Е.
author_facet	Мусин, А.Е.
author_sort	Мусин, А.Е.
title	Литургические особенности храма
title_short	Литургические особенности храма
title_full	Литургические особенности храма
title_fullStr	Литургические особенности храма
title_full_unstemmed	Литургические особенности храма
title_sort	литургические особенности храма
publisher	Інститут археології НАН України
publishDate	2015
topic_facet	Богослужение и ритуалы
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/181788
citation_txt	Литургические особенности храма / А.Е. Мусин// Древности Семидворья I. Средневековый двухапсидный храм в урочище Еди-Евлер (Алушта, Крым): исследования и материалы. И.Б. Тесленко, А.Е. Мусин (ред.-сост.). — Археологический альманах. — 2015. — № 32. — С. 271-304. — рос.
series	Археологический альманах
work_keys_str_mv	AT musinae liturgičeskieosobennostihrama
first_indexed	2025-07-15T23:21:32Z
last_indexed	2025-07-15T23:21:32Z
_version_	1837757044406353920
fulltext	Анализ вотивных крестов из семидворского храма в контексте синхронных христианских древностей (см. главу 5 «Металлические кресты») позволил надёжно вписать церковный комплекс на холме Тузлух в ряд культурных явлений, присущих развитию византийского богослужения и религиозности IX–X вв. Однако в архе- ологии храма представлены и другие особенности, свя- занные с церковной культурой восточно-христианского мира этой эпохи. Некоторые из них имеют достаточно широкие хронологические и географические рамки и характерны для различных этнических и культурных групп, которые проживали как на территории самой Ви- зантии, так и её периферии. В научной традиции сложилось устойчивое и, несо- мненно, справедливое представление, что именно пла- нировка памятников церковной архитектуры в наиболь- шей степени отражает специфику совершаемого здесь литургического последования (Lassus 1947; Стричевиħ 1958-1959; Babić 1969; Mathews 1971; 1982; 1995; Krautheimer 1975; Ćurčić 1977; Teteriatnikova 1992; 1996; Sinkevič 2002; Хрушкова 2002: 394-417; Hadjitryphonos 2006: 237-259). Вместе с тем, выводы об отражении богослужебных ритуалов в плане конкретного храма зачастую носят гипотетический характер, что призна- ет большинство исследователей. Такая ситуация пред- полагает обязательность введения методологических ограничений и дополнительной системы доказательств при перенесении выводов о богослужебном назначе- нии компартиментов, полученных при изучении кон- кретного храма, на типологически близкие постройки, известные в других регионах (Мусин 2004а: 360-361; Мусин 2004б: 138). Работа над таким сюжетом каждый раз предполагает самостоятельный поиск источников и параллелей, иногда достаточно широких. Важно отме- тить не только возможную принадлежность памятников к различным «литургическим провинциям», но и учесть культурно-хронологическую дистанцию между изучае- мыми явлениями. Нельзя не учитывать и тот факт, что плодотворность совместного исследования архитектуры и литургии эпохи поздней Античности была обуслов- лена впечатляющей динамикой развития богослужения этого времени. Этапы его эволюции хорошо отражены как архитектурно-археологическими материалами, так и – в ряде случаев – письменными памятниками, пря- мо или косвенно указывающими на литургические ре- формы или дающими достаточно подробное описание и номенклатуру храмовых компартиментов (Walter 2000: 95-106; Афиногенов 2004). С началом средневизантий- ской эпохи, когда внешние формы христианского культа существенно стабилизировались, возможности их сопо- ставления с архитектурными формами оказались весьма А.Е. МУСИН 14 лиТУргичеСКие оСоБенноСТи хрАмА ограниченными (Мусин 2004б: 135-154). Для понимания смысла и содержания богослужения, совершавшегося в церкви в урочище Еди-Евлер, стоит обратиться к наиболее ярко выраженным особенностям храма. Прежде всего, необходимо отметить факт сосу- ществования двух разновеликих апсид и компартимен- тов, сообщающихся между собой, меньшие размеры се- верной апсиды и соответствующего храмового объёма, что указывает на функциональное зонирование богос- лужебного интерьера средствами архитектуры, свобод- ный доступ к сакральной зоне северной части храма извне, в том числе и визуальный, а также возможность доступа в основной объём храма через северный, функ- ционально подчиненный компартимент при наличии на разных этапах существования церкви до трёх входов в храм, ориентированных по сторонам света. Результаты археологических исследований позво- ляют предположить, что практически одновременное возведение обоих компартиментов входило в перво- начальные замыслы строителей. Различие в размерах апсид и ширине двух храмовых объёмов должно было подчеркивать различие их богослужебных функций. Таким образом, сосуществование двух сакральных зон могло быть связано с конкретным литургическим ри- туалом, который сформировался ко времени появления церкви во второй трети – середине IX в. и нашел соот- ветствующее воплощение в её планировке. Очевидно, заказчик, ктитор или община, инициировавшие строи- тельство храма, ориентировались на известные им ар- хитектурные и литургические образцы и намеревались в дальнейшем следовать этому богослужебному обряду, вовлекая в него окружающее население. Как показывают стратиграфические и хронологиче- ские исследования (см. главы 2 «Стратиграфия и харак- теристика культурных отложений» и 13 «Хронология строительных периодов»), около 860-880-х гг., в третьем строительном периоде, совпадающим со вторым этапом жизни храма, проход между компартиментами перестал существовать, будучи заложен каменной кладкой. Руи- нированный северный компартимент был законсерви- рован и более не использовался как литургическое про- странство. Семидворский храм превратился в типичную однонефную одноапсидную сельскую церковь. Предпо- лагая непрерывное и поступательное развитие литургии византийского обряда можно думать, что в этот пери- од все богослужебные функции, которые изначально были распределены между двумя храмовыми зонами, сосредоточились в основном объёме. «Архитектурно- литургический» эксперимент, воплотившийся в созда- нии и кратковременном существовании в середине IX в. двухапсидного храма с разновеликими компартимен- Древности Семидворья I272 тами, оказался в дальнейшем не востребован основным направлением развития византийской богослужебной практики. Однако анализ археологических данных, по- лученных при раскопках храма, в свете наших знаний об эволюции богослужения и «народной религиозности» в Византии, позволяет до некоторой степени решить во- прос об особенностях литургии, которая совершалась в церкви на холме Тузлух. Существование храмов с двумя апсидами, чаще все- го симметричными и равновеликими, можно считать характерным для всего средиземноморского простран- ства, начиная с позднеантичной эпохи. Иногда они име- нуются «двухнефными», что не всегда справедливо, по- скольку зачастую их храмовые компартименты отделены друг от друга сплошной стеной, тогда как классические нефы, границы которых отмечены рядами колонн или столбов, характеризуются высокой степенью открыто- сти соседним частям храмового интерьера. Церкви с асимметричными апсидами встречаются гораздо реже и преимущественно связаны с эпохой средневековья. Однако до сих пор эти явления не получили ни ис- черпывающего литургического осмысления, ни на- дежной хронологической периодизации, ни очевидных функциональных и региональных истоков. Двойная композиция таких храмов всегда порождала дискуссию об особенностях отправляемого здесь богослужения, что нашло отражение и в разнообразии используемой терминологии (по поводу терминологии см. главу 1 «Архитектурно-конструктивные особенности и строи- тельная периодизация храма»). По нашему мнению, определением, наиболее адекватно описывающим архитектурно-литургические особенности церкви на холме Тузлух, можно считать «двухапсидный храм с разновеликими апсидами». В рамках настоящего ис- следования в качестве синонима этому определению допустимо использовать термины «двухчастный» или «двухапсидный» как равноправные. Применение ино- гда встречающегося в научной литературе определе- ния «двойная церковь» (Doppelkirche, double church) в данном случае не представляется удачным, поскольку имплицитно предполагает богослужебное равноправие обоих храмовых объёмов, тогда как планировка семид- ворского храма и его дальнейшая архитектурная судьба указывают, скорее, на подчиненное положение северно- го компартимента. Решение вопроса об особенностях богослужения в церкви у с. Семидворье должно быть связано с ответом на вопрос о происхождении двухчастной архитектурной формы и поиском возможных аналогий в сопредельных регионах. Поскольку двухапсидные церкви VIII–XV вв. известны в Крыму – например, в крепости Судака (рис. 14.1), в урочище Сотера близ Алушты (рис. 14.2), на территории средневекового некрополя Фуна близ с. Лучистое (рис. 14.3), в генуэзской крепости Чем- бало (рис. 14.4) (см.: Протасов 1929; Севостьянова 2010; Айбабина 1991; Паршина 2002б; Лосицкий 2002; Адаксина, Кирилко, Мыц 2006; Адаксина, Мыц 2007; Скрыжинская 2006; Кирилко 2011; 2012; 2015), то они естественным образом должны привлечь наше первоо- чередное внимание. Первая попытка осмыслить всю группу крымских «двухапсидных» церквей привела исследователей к за- ключению, что такая архитектура появилась в Крыму под влиянием переселенцев, армян-монофизитов, про- поведовавших «двуличность Христа – Бога и Человека» (Мордвинцев, Кисиль 2002: 187-191). Их богословское учение как раз и должно было, по мнению исследова- телей, воплотиться в двухчастной структуре храма. До- полнительно такая гипотеза подкреплялась указанием на присутствие армянских общин в Крыму, засвиде- тельствованное письменными источниками. Согласно предположениям авторов идеи, некоторые особенности материальной культуры местных общин также могут указывать на «армянский след». Конкретно речь идет о перенесении «священных камней» с прежних мест оби- тания для их помещения в новый храм. Именно так был интерпретирован «чёрный камень, который выделяется своим цветом на фоне светлой стены», якобы существу- ющий в церкви Сотеры. Этот камень авторы и «сумели разглядеть», по меткому замечанию В.П. Кирилко (Ки- рилко 2012: 15), на фотографии кладки западной сто- роны храма, вошедшей в археологический отчёт Е.А. Паршиной (Мордвинцев, Кисиль 2002: 191; о критике этого предположения со ссылкой на определение петро- Рис. 14.1. Двухапсидный «храм на консолях» в крепости Судака, Крым, XIV в., план (по: Скржинская 2006: 80). Fig. 14.1. Double apse church, Sudak fortress, Crimea, 14th century, plan. Литургические особенности храма 273 графического состава строительного материала храма в Сотере, где какие-либо необычные или инородные включения не были отмечены, см.: Кирилко 2012: 15). Оценивая эту гипотезу, стоит напомнить, что мо- нофизитские особенности христологии Армянской Церкви были обстоятельно разъяснены профессорами Санкт-Петербургской Духовной академии И.Е. Троиц- ким и В.В. Болотовым (Троицкий 1875; Болотов 1917: 322-323). Это богословие не столь последовательно ис- поведовало растворение человеческой природы Христа в Его Божестве, как это имело место, например, у сирий- ских монофизитов. Чисто теоретически, если придер- живаться логики авторов, такое богословие стоило бы связать с традицией одноапсидных храмов, на что долж- на ясно указывать приставка «моно». Представления о «двуличности», иначе двуипостасности Христа, были как раз присущи богословским оппонентам монофизи- тов – несторианам. Двухапсидные храмы, согласно той же логике, должны быть характерны или для несториан, или для православных греков-«дифизитов», исповедо- вавших нераздельное и неслиянное сосуществование во Христе двух природ – Божественной и преображенной человеческой1. Однако не эти богословские истины делают выдвину- тую гипотезу ненадёжной. Известно, что символическое толкование форм церковной культуры присуще, скорее, нашим современникам, нежели человеку средневековья. 1 Любопытно, что подобное, хотя и ничем не подкрепленное предпо- ложение в отношении двухчастного храма Гроба Господня в Иеру- салиме, уже высказывалось в историографии (Margalit 1995: 399). Символизм, как правило, влиял на восприятие формы, а не на её построение. Более того, символическое осмыс- ление литургического объекта или предмета возникает в условиях, когда его первоначальное назначение, зача- стую проистекавшее из весьма приземленной бытовой функции, оказывалось забытым или преобразованным (Мусин 1997: 357-361; 2002б: 279-302). В еще большей степени это касается числовой сим- волики в церковной архитектуре, в частности, «ис- толкования» числа глав православного храма, которая получила официальное признание в Российском Право- славии только в середине XIX в. Даже в таком автори- тетном издании как «Новая скрижаль» числовая сим- волика совершенно не упоминается (Вениамин 1803; об этом издании см.: Дударев 1903; Никольский 1882: 93-118, ср.: Филарет 1847). В свое время это позволило И.Л. Бусевой-Давыдовой показать, что никаких осно- ваний объяснять те или иные особенности внешнего облика средневековых русских церквей их символиче- ским значением не существует (Бусева-Давыдова 1989: 293-295, 302). Возникшая впоследствии полемика (см.: Мельник 1991: 145-151) на самом деле лишь подтверди- ла правильность этих наблюдений. Основным аргументом этой полемики стали рас- суждения В.Н. Татищева, которые должны быть одно- значно интерпретированы в пользу нашей версии. Российский историк, хоть и возводил символическое толкование пятиглавия («Христос и четыре евангели- ста») к эпохе патриарха Никона (1652-1666), однако справедливо считал его «безумным новшеством» (ср.: Рис. 14.2. Двухапсидный храм в урочище Сотера близ Алушты, Крым, VIII-IX вв., план (по: Паршина 2002б: рис. 9). Fig. 14.2. Double apse church, Sotera, near Alushta, Crimea, 8th-9th centuries, plan. Древности Семидворья I274 «о верхах, или главах, на церкви благоразсудному гово- рить бы не о чем, но нашлись безумцы, которые в сем таинство заключают, … [в древности ради] великости храма делали по нескольку [глав] для украшения и ни- коего знаменования в том не разумели»; ср.: Татищев 1963: 243). Точно также представляется невероятной теория, согласно которой средневековые двухапсидные церкви Италии «подражали» известной в иконографии фор- ме скрижалей Ветхого Завета, принесенных пророком Моисеем с горы Синай (Mazzucchelli 2006). Таким об- разом, символическая интерпретация двухчастной ар- хитектуры, в том числе и на территории Крыма, должна быть оставлена. Вопрос об двухапсидных храмах в Таврике и их ис- токах, в том числе и в связи с историей семидворской церкви, в ряде обстоятельных обзоров затронул и один из авторов этого тома В.П. Кирилко (см. написанную им главу 1 «Архитектурно-конструктивные особенно- сти и строительная периодизация храма» в настоящей монографии, а также: Кирилко 2012). Исследователь отметил, что подобные строения являются одним из слабо изученных явлений средневековой церковной архитектуры. Указывая на разнообразие плановых ре- шений таких построек, он обоснованно предположил, что появление дополнительной апсиды и соответствую- щего нефа было вызвано необходимостью расширения литургического пространства. В ряде случаев это могло быть связано с размещением в дополнительной апсиде жертвенника для совершения подготовительной части литургии – протесиса или проскомидии современной богослужебной терминологии2. Одновременно исследо- ватель обратил внимание на связь двухчастных храмов с некрополями, допуская их поминальные функции. В отношении происхождения «двухапсидной» тра- диции В.П. Кирилко высказал гипотезу, что архитекту- ра некоторых храмов Таврики этого типа может быть отчасти связана своим происхождением с Северным Кавказом, где эта особенность имела, скорее всего, малоазийские корни. Исследователь также отметил, что интересующие нас церкви характерны для тех микро- регионов Крыма, где письменные источники фикси- руют проживание общин северо-кавказских народов: алан, лазов и черкесов. Одновременно автор допускал и прямые аналогии крымских храмов с Закавказьем, где известны близкие, хотя и не всегда современные памят- ники армянской и грузинской архитектуры. «Северо-кавказский след» в архитектуре храма у с. Семидворье, по мнению В.П. Кирилко, может быть до- полнительно обоснован и другими особенностями церк- 2 Подобную гипотезу о появлении асимметричных двухапсидных бес- столпных храмов в средневековой Руси во второй половине XIV в. в свое время высказал Б.Л. Альтшуллер (1977), который связал выде- ление самостоятельного пространства для жертвенника в северном компартименте с утверждением в Византии и на Руси «Иерусалим- ского устава» – Устава Лавры прп. Саввы Освященного. Ниже мы вернемся к оценке таких предположений, показав как их перспек- тивность, так и некоторую ограниченность. ви на холме Тузлух, в частности, его археологическим контекстом. Речь идет о находках вотивных крестов (см. главу 5 «Металлические кресты») и костных останков, свидетельствующих о приходских жертвоприношениях и общинных трапезах (см. главу 2 «Стратиграфия и ха- рактеристика культурных отложений», главы 8-12, по- священные фаунистическим останкам, а также ниже, в настоящей главе). Так, в качестве ближайшей концепту- альной и ситуативной аналогии храму в урочище Еди- Евлер исследователь указал церковь «Тхаба-Ерды» у с. Хайрах на правом берегу р. Ассы в Ингушетии (рис. 1.70) (Крупнов 1947: 116-125; 1971: 87-88). Зафиксиро- ванные в семидворском храме скопления костей живот- ных сопоставлялись им с подобными находками у еще одного ингушского храма у с. Таргим на левом берегу той же реки (Мужухоев 1980). Отмеченные В.П. Кирилко параллели невозможно обойти при изучении вопроса о богослужебном строе семидворского храма, возможном происхождении его архитектуры и историческом контексте его строитель- ства. Дополнительно стоит задуматься над мнением Ю.Г. Лосицкого, который посчитал, что двухапсидные крымские храмы, представлявшие собой, по его наблю- дениям, «механическое соединение двух однонефных построек», оказываются довольно редким и не вполне сформировавшимся с точки зрения морфологии и архи- тектуры явлением (Лосицкий 2002: 132-133). С учетом наших знаний о хронологии этих построек на терри- тории Таврики, которые оказываются не старше конца VIII – первой половины IX в., а значительная часть по- является только в XIV–XV вв., стоит предположить, что Рис. 14.3. Двухапсидный храм некрополя Фуны, Крым, XIV в., план (по: Айбабина 1991: рис. 1). Fig. 14.3. Double apse church, Funa, Crimea, 14th century, plan. Литургические особенности храма 275 формирование этого типа церковного здания, который в византийской архитектуре так и не получил дальней- шего развития, происходит не позднее первой из ука- занных дат. На современном этапе изучения двухапсидных церк- вей Крыма нам представляется необходимым дать само- стоятельный краткий обзор феномена «двухчастности» христианской храмовой архитектуры, включив сюда храмы как с дополнительным северным компартимен- том, так и с многочисленными пристроенными объёма- ми вообще, поскольку их создание представляется ха- рактерной чертой византийской архитектуры среднего и позднего периода (Χατζητρύφωνος 2004). Такой обзор, который должен учитывать региональные особенности и хронологические различия, является необходимым фоном для любых предположений о литургических особенностях семидворского храма. Одновременно это поможет нам избежать привлечения разновременных и разнохарактерных явлений для осмысления конкретно- го крымского памятника IX – первой половины Х в. Как уже отмечалось, в настоящее время в науке не существует общепринятого объяснения причин появле- ния двухапсидных церквей. Некоторые исследователи отмечают присущие им различия и выражают сомнения в существовании единой исторической линии их генети- ческого развития (Паршина 2002б: 129-130). Очевидно, эта ситуация отражает исторические реалии: появление церквей с двумя апсидами могло быть вызвано самыми различными литургическими потребностями. Так, в ряде статей Ш. Маргалит предположил, что формирование дополнительных апсид и компартимен- тов в храмах IV–VIII вв., иногда с дополнительными пастофориями, было специфическим следствием ли- тургической и богословской культуры Палестины, где культ святых мощей окончательно сложился на основе богословия о единении Божественной и человеческой природы во Христе. В результате дополнительные объ- ёмы мартириума могли появляться как с северной, так и с южной стороны молитвенных зданий этого регио- на, после чего традиция распространилась на соседние земли (Margalit 1990; 1995). Отметим в этой связи, что большинство храмов этого типа в Палестине являются постройками с равновеликими апсидами, симметрич- ными относительно своей центральной оси. В рамках нашего обзора стоит упомянуть и ха- рактерный для Северной Африки феномен базилик с Рис. 14.4. Двухапсидный храм в крепости Чембало, Балаклава, Крым, XV в., план (по: Адаксина, Мыц 2007: рис. 190). Fig. 14.4. Double apse church, Chembalo fortress, Balaklava, Crimea, 15th century, plan. Древности Семидворья I276 «контр-апсидами», расположенными в противополож- ных концах церковного здания, который был подробно исследован Н. Дювалем (Duval 1971; 1973; 1996; 2000). Однако, несмотря на возможную связь такой «двух- апсидности» с культом мучеников, гробницы которых как раз и могли находиться в контр-апсиде, тогда как в основной аспиде находился пресбитерий с синтроном (заметим, что подобная симметрия могла быть литур- гическим воплощением единства Небесной и Земной Церкви), исследователи воздерживаются от окончатель- ных выводов о том, почему местные церкви одновре- менно использовали для своих богослужебных нужд две расположенные друг напротив друга апсиды (Duval 1971: 373, 378). Существует феномен «двойных базилик» как при- мыкающих друг к другу двух равновеликих церковных зданий базиликального плана, свойственный преиму- щественно поздней Античности (Sodini, Kolokotsas 1984; ср.: Bandman 1954: 196-215). Если южный объём был определённо предназначен для основной церков- ной службы – Литургии и Евхаристии, то в отношении функций северного здания исследователь этого типа церквей Ж.-П. Содини не пришел к однозначным выво- дам. Он отказался от интерпретации этого пространства как катехумена или консигнаториума, считая, что оба термина, используемые в христианской археологии для обозначения зоны оглашения – наставления в вере, позд- нее преобразованной в ризницу-сосудохранительницу, и миропомазания, являются кабинетным изобретением. При этом исследователь не исключает, что северный неф таких базилик мог использоваться как мартириум или даже жертвенник для совершения протесиса (Sodi- ni, Kolokotsas 1984: 255, 283, 306). Впрочем, и 25 лет спустя исследователи признают, что функции двойных базилик остаются загадочными (Ćurčić 2010: 160-163). Стоит добавить, что этот фено- мен был свойственен не только восточно-христианской культуре эпохи поздней Античности. Двойные кафе- дральные базилики известны и в западной части Среди- земноморья в эпоху средневековья, в частности, в Ита- лии (об этом см.: Piva 1990; 1995: 111-116; 1996: 56-60), однако знакомство с этим феноменом латинского обряда выходит за рамки нашего исследования. Основная сводка двухапсидных храмов была опу- бликована греческим исследователем Г. Димитрокалли- сом (Δημητροκάλλης 1976; Dimitrokallis 1976: 543-547; Рис. 14.5. Церковь свт. Спиридона Тримифунтского – Панагиа Проторони Халкиу, Халки, остров Наксос, план (по: Δημητροκάλλης 1976: 111, εικ. 154). Fig. 14.5. Church of St Spyridon – Panagia Protothroni Halkia, Halki, Naxos Island, plan. Рис. 14.6. Церковь св. вмч. Пантелеймона, Котрафи, Пелопоннес, Греция, план (по: Δημητροκάλλης 1976: 223, εικ. 333). Fig. 14.6. Church of St Pantaleon, Kotraphi, Peloponnesus, Greece, plan. Литургические особенности храма 277 рец. см.: Caprara 1979: 377-390; краткий обзор: Хруш- кова 2002: 93-95; см. также главу 1 «Архитектурно- конструктивные особенности и строительная периоди- зация храма» настоящей монографии). Исследователь, именуя эти церкви «двуконховыми», учел 115 храмов V/VI–XVII вв., принадлежавших к совершенно раз- личным богослужебным традициям и эпохам и в силу этого не всегда сравнимых между собой (Армения – 9; Грузия – 1; Россия – 1 [церковь св. Ильи Пророка, Ярославль; см.: Δημητροκάλλης 1976: 59-60]; Малая Азия – 8; Кипр – 1; Эгейские острова – 58; континен- тальная Греция – 11, Болгария – 1; Словения и Хор- ватия – 3; Италия – 10; Франция – 6; Швейцария – 3; Германия – 2; Австрия – 1). Впрочем, сам автор по- лагал, что только два храма – в Ярославле в России и в Портбай во Франции (департамент Манш, Нижняя Нормандия) – располагаются вне основного ареала двухапсидных церквей, подчеркивая тем самым куль- турное единство основной массы церквей, относимых к описываемому феномену. Впрочем, он допускал для двух указанных храмов возможность влияния древней восточно-христианской архитектуры. Причины появления двухапсидных церквей, как и функции второй апсиды и связанного с ней компарти- мента, в работе Г. Димитрокаллиса оказались лишь на- мечены. Он справедливо, на наш взгляд, полагал, что речь должна идти именно о самостоятельных функциях дополнительного объёма и апсиды, а не о дублировании функций обоими компартиментами. Исследователь до- пускал, что парные храмы, как и две при- мыкающие друг к другу церкви, могут быть связаны с крещальным культом. Од- нако в своем корпусе автор указывает лишь 4 храма, в которых баптистерий определён- но существовал. Кроме связи двуконховых храмов с кре- щальным культом, Г. Димитрокаллис до- полнительно выдвигает несколько версий появления таких церквей. Известны слу- чаи их двойного посвящения, что превра- щает двухапсидный храм в две различные церкви. Иногда, как в селении Флуриа на о. Парос, двойной храм принадлежал двум различным общинам, что подразумевало существование здесь двух самостоятель- ных церквей. Однако планировка именно этого храма (см. ниже) как раз может быть сопоставлена с интересующим нас фено- меном разновеликих храмовых объёмов и, судя по всему, оказывается весьма архаич- ной. Такое «противоречие» может объяс- няться тем, что феномен сосуществования двух общин, возникая в более позднее вре- мя, начинает эксплуатировать уже суще- ствующие храмовые объёмы, в том числе и двухапсидные, причины формирования которых уходят вглубь истории. Появление второго компартимента в конкретном храме могло быть связано с потребностями увеличения площади для разросшейся общины, как это часто быва- ло на Цикладах. Однако при этом сам Г. Димитрокаллис отмечал небольшие размеры большинства известных ему храмов. Так, на тех же Цикладах эти церкви зача- стую имели площадь менее 5 кв. м, а 58% учтенных в своде церковных зданий характеризуются размерами менее 30 кв. м. Это свидетельствует, что сами храмы посещались весьма немногочисленной паствой. Возможно, что сосуществование двух апсид было продиктовано необходимостью последовательного слу- жения двух литургий. Однако, по мнению автора, основ- ной функцией таких церквей все же была мемориальная. Здесь главенствовал заупокойный культ. Г. Димитрокал- лис предположил, что погребальные церкви, к которым он отнес до 40% своего каталога (14 кладбищенских храмов, 27 погребальных часовен, 3 костницы), могли эволюционировать из «двуглавых» симметричных сар- кофагов античной традиции. В свою очередь это свиде- тельствовало о континуитете эллинистической культу- ры в византийском христианстве. Он также отметил, что 57% двухапсидных храмов расположено на островах, 15% – в прибрежных и портовых регионах, 14% – при реках и озерах. Такая топография могла быть связана не столько с морской культурой в её социальном и де- мографическом измерении, сколько с присущими гре- ческому мировоззрению представлениями о загробном мире, куда отправляются именно по воде. Рис. 14.7. Церковь свт. Афанасия, Фатуру, остров Патмос, план (по: Δημητροκάλλης 1976: 68, εικ. 86). Fig. 14.7. Church of St Athanasius, Phaturu, Patmos Island, plan. Древности Семидворья I278 По мнению Г. Димитрокаллиса, тип «двуконховых» храмов появляется в Малой Азии еще в V–VI вв., хотя малоазийские памятники представлены в его каталоге преимущественно территорией Каппадокии (Δημητρο- κάλλης 1976: 15-28). В VII–VIII вв. подобная архитек- тура переживает «тёмный период», а с X в. начинается её возрождение. В связи с обзором работы Г. Димитро- каллиса стоит отметить, что в его своде церкви с несим- метричными апсидами и компартиментами, близкие по своим планам к храму в урочище Еди-Евлер, которые он именует «псевдодвуконховыми», практически не пред- ставлены. Отдалёнными, хотя и неполными аналогиями церкви у с. Семидворье, судя по опубликованным Г. Димитро- каллисом планам, можно признать ряд островных хра- мов. К сожалению, надёжные сведения о датировке этих церквей и хронологии их внутренних перестроек отсут- ствуют. К ним можно отнести храм свт. Спиридона Три- мифунтского (Панагия Прототрони Халкия) в селении Халки в области Трагея на о. Наксос (Δημητροκάλλης 1976: 110-111, εικ. 154). Основным здесь, судя по всему, является северный неф, больший по размерам, который предназначен для совершения Евхаристии, тогда как южный, подчиненные функции которого подчеркива- ются его архитектурой, обладает двумя небольшими ап- сидиальными выступами и нишами в восточной части, связанными, предположительно, с совершением про- скомидии или заупокойными приношениями. Впрочем, его самостоятельные евхаристические функции также не исключаются. Дополнительно, в качестве особенно- стей планировки этой церкви, стоит отметить наличие трёх входов в храм, ориентированных по сторонам све- та, хотя в действительности храмовых дверей четыре, поскольку каждый неф обладает самостоятельным вхо- дом с запада (рис. 14.5). Ещё один храм, который должен быть отмечен в связи с целями нашего исследования, это церковь св. вмч. Пан- телеймона в монастыре Котрафи на юге Пелопоннеса (Δημητροκάλλης 1976: 224, εικ. 333), где в основном се- верном объёме в алтарной апсиде фиксируются две полу- круглых ниши, возможно, для престола и жертвенника. В южной прямоугольной пристройке с прямоугольным алтарем также видны две ниши, вновь прямоугольные. В последнем случае оба помещения имеют алтарные преграды (рис. 14.6). Не исключено, что все отмеченные особенности являются лишь поздними дополнениями, связанными с необходимостью последовательного со- вершения в этом храме двух Евхаристий. В церкви свт. Афанасия в селении Фатуру на о. Пат- мос (Δημητροκάλλης 1976: 68, εικ. 86-87) южная апсида имеет наружные трапециевидные очертания. Как вид- но на плане, северный неф храма меньше южного, что вроде бы указывает на его функционально подчиненное положение. О поздних перестройках в храме, датиров- ка которых не ясна, свидетельствует появление допол- нительного объёма у юго-западного угла здания, вновь с двумя апсидиальными нишами в плоской восточной стене. Возможно, эта пристройка была связана с заупо- койным богослужением (рис. 14.7). К этой группе храмов стоит отнести и церковь в се- лении Флурия на о. Парос (Δημητροκάλλης 1976: 126, εικ. 177), где основной северный неф завершается уд- линенным алтарным пространством с апсидой, а юж- ная меньшая апсида имеет полукруглую нишу в южной стене (рис. 14.8). Как уже отмечалось, дополнительные объёмы этих церквей могли служить либо для соверше- ния Евхаристии (Котрафи), либо, предположительно – протесиса (Халки, Фатуру, Флурия). Нельзя не отметить преобладающий интерес иссле- дования Г. Димитрокаллиса к памятникам Восточного Средиземноморья. В то же время в западной части реги- она, прежде всего в Италии, помимо уже упоминавше- гося выше феномена двойных кафедральных базилик, также известны двухапсидные церкви (общий обзор Рис. 14.8. Двухапсидный храм, Флуриа, остров Парос, план (по: Δημητροκάλλης 1976: 126, εικ. 177). Fig. 14.8. Double apse church, Phluria, Paros Island, plan. Литургические особенности храма 279 см.: Ghigonetto 2000). В большинстве случаев в храмах можно видеть наличие двух входов – с запада и юга. В качестве определённой закономерности стоит указать, что в более ранних постройках оба нефа, возможно, следуя позднеантичной традиции, зачастую оказывают- ся равновеликими и симметричными (рис. 14.9), тогда как постройки с уменьшенным компартиментом, как се- верным, так и южным (рис. 14.10), встречающиеся до- статочно часто на Корсике, на Сардинии и в Лигурии, могут датироваться несколько более поздним временем (Aisa, Corrado, Vingo 2003: 743, tav. 1; Coroneo 2008: 249, 250, 253, 254, fig. 2, 4, 10, 11, 12, 16, 17). Расцвет двухапсидной архитектуры в этом регио- не приходится на VIII–X вв. и последующие столетия (Pergola 1979: 89-111; Coroneo 2008: 247-260). Такие па- мятники зафиксированы как в южной, так и северной Италии (Мантуя, Ломбардия [Piva 2001: 115-144; Bro- giolo, Chavarria Arnau 2008: 7-28], Калабрия [Aisa, Cor- rado, Vingo 2003: 741-746], Саленто и Отранто [Bruno 2003: 446-450; Limoncelli 2003: 458-463], Тоскана [Bian- chi 2008: 57, fig. 10]). В ряде случаев северная апсида и соответствующее ей храмовое пространство, как и в случае с семидворским храмом, оказываются подчер- кнуто меньших размеров, чем основной южный компар- тимент. Такие особенности можно наблюдать в церкви замка Донаратико (Кастаньето-Кардуччи, Ливорно, Тоскана [Bianchi 2008: 57, fig. 10]), в храмах X–XII вв. Сан-Венерио в Специа-Миглиарина, Лигурия (Coroneo 2008: 249, fig. 2) и Санта-Мария-делла-Чиаппелла в Ро- льяно (Верхняя Корсика [Coroneo 2008: 252, fig. 9-10]) (рис. 14.10:3), где вход в храм существовал как с запада, так и с севера, в церкви Санта-Мария-ди-Сибиола, Сер- диана, Сардиния (рис.14.10:4; 14.11) и в Сан-Платано, Вилласпециоза, Кальяри, Сардиния. В двух последних случаях вход в храмы осуществлялся с за- пада и с юга (Coroneo 2008: 254, 256, fig. 16- 17, 20). Характерно, что в некоторых хра- мах, как например, в церкви Сан-Лоренцо в Куйнджентоле (Мантуя, Ломбардия), изначально двухапсидный храм вскоро- сти был достроен третьим нефом (Piva 2001), т.е. первоначальный архитектурно- литургический замысел просуществовал, как и в церкви на холме Тузлух, весьма непродолжительное время. Само появле- ние таких церквей обычно связывается с монашеской культурой, находившейся под греческим влиянием, и активным мона- стырским строительством, вызванным, в частности, перенесением мощей св. Юлии в Брешию близ Ливорно в конце VIII в. Возможно, одноапсидная церковь VIII– IX вв. с северной квадратной пристрой- кой на о. Блед (Бледское озеро, Крайна, Словения) под влиянием этого церковно- архитектурного движения перестраивается в XI в. в двухнефную базилику с подчер- кнуто узким северным нефом (Δημητρο- κάλλης 1976: 254-255, εικ. 388-393). Другой двухапсид- ный храм, на этот раз в Которе (античном Акривиуме, Черногория), появляется в 1195 г. как церковь латинско- го ритуала, однако вскоре она начинает использоваться для литургии восточного обряда (Ćurčić 2010: 452-454). Еще один балканский храм XI в. – двухнефная двух- апсидная четырехкупольная монастырская церковь во имя свт. Николая в Месопотаме (район Дельвина, область Влёра, Албания) – оказывается во многом ис- ключителен по своему архитектурно-планировочному решению (Macchiarella 2009: 22-27; 2011: 123-136; Пав- линов 2010: 70-71, илл. 9, 10). Эта церковь определённо тяготеет к византийской архитектурной традиции свое- го времени с её многочисленными дополнительными объёмами, включая и более поздний перистиль (Χατζη- τρύφωνος 2000: 151-156; 2004: 315-317). Именно в свете этой тенденции развития архитек- туры средневизантийского периода, связанной с увели- чением количества «вспомогательных» храмовых про- странств как литургического, так и коммеморативного характера (Megaw 1964: 279-298; Ousterhout 1987; 2001: 133-150; Mathews 1982), может быть правильно интер- претирован храм в урочище Еди-Евлер. В конец концов, мы имеем дело с миром средневековой культуры, про- низанным единой системой социальных и иконических связей, который на основе иерархии образцов стремился подражать и воcпроизводить на доступном ему уровне с помощью подручных средств далёкие и «высокие» при- меры, подчас трансформируя их до неузнаваемости. В настоящий момент стоит лишь отметить, что «двух- частная» архитектура как таковая, похоже, в целом не характерна для Балкан. По наблюдениям Б.Л. Альтшул- лера в Сербии и Македонии нет даже попыток создания Рис. 14.9. Двухапсидные церкви Италии в Целсоридзо и Солето, Апулия, IX–X вв., планы (по: Limoncelli 2003: 460, fig. 1: 3, 4). Fig. 14.9. Double apse churches in Italy, Celsorizzo and Soleto, Puglia, 9th-10th centuries, plans. Древности Семидворья I280 двухапсидных церквей с ассиметричной композицией (Альтшуллер 1977: 169). Однако было бы несправедли- во утверждать, что памятники этого типа более харак- терны для культурного пространства Северного Кавка- за и Закавказья. Следует признать, что здесь имеются лишь отдельные примеры, не всегда складывающиеся в систему. Нельзя также не отметить, что сакральные по- стройки этого типа датируются здесь по преимуществу более поздним временем, нежели строительство храма на холме Тузлух. Так, для средневековой Абхазии VIII–X вв. известны лишь несколько храмов с северными пристройками, в частности на поселениях Ковалевское и Ачануа (Воро- нов 2002: 344, 345, рис. 11). Практически неизвестны двухапсидные храмы и в Алании, где христианизация и храмовое строительство начались лишь в X в. (Бе- лецкий, Виноградов 2010: 196-213). Возможно пред- положить, что двухапсидным с южным мемориальным приделом – мавзолеем был Средний храм на Нижне- архызском городище (Белецкий 2004). Мемориальные приделы, по наблюдению Д.В. Белецкого, известны на территории Грузии (Убиси, Хциси, Згудери, Хоби) и Ар- мении (Кобайра), откуда эта традиция и могла быть при- внесена на Северный Кавказ (Белецкий 2004; см. так- же: Чубинашвили 1969; Лордкипанидзе 1978; Дрампян 1979), однако здесь они датируются временем на ранее XI–XII вв. Исключение составляет лишь двухапсидная симметричная церковь № 5 позднеантичной традиции в Питиунте (Хрушкова 2002: 91-95), однако архитекту- ра этого храма вряд ли оказала какое-либо влияние на дальнейшее развитие христианского зодчества этого региона. Наиболее известный пример двухапсидной церкви в Грузии с уменьшенным объёмом северного нефа – храм в Мгвимеви с мемориальными функциями (рис. 14.12). Однако он был построен в конце XIII в. (Гомелаури 1982). Среди памятников грузинской архитектуры из- вестны и другие двухапсидные церкви, но стоит отме- тить, что в данном случае функциональное зонирование храма не всегда отчётливо выражено в его архитектуре и не сопровождается выявлением северной аспиды на фасаде (рис. 14.13), что могло бы свидетельствовать об усилении роли этой алтарной экседры (ср.: Альтшулер 1977: 168). В Грузии двухнефные церкви в своем боль- шинстве вписаны в прямоугольный план, где север- ный неф зачастую не имеет апсидиального завершения (Элизбарашвили 1989: 241-253; Гомелаури 1982). Двухапсидные церкви армянской традиции пред- ставлены преимущественно церквами-усыпальницами XII–XIV вв. (Халпахчьян 1954; см. также: Thierry 1984; Mathews 1995), хотя в ряде случаев в северной апсиде мог располагаться жертвенник для совершения началь- ной части литургии. Известны в Закавказье и храмы с обходными галереями, которые могли завершаться апсидиальными полукружиями, с помощью которых достигалось увеличение пространства для молящих- ся, однако такие постройки наиболее характерны для раннехристианской эпохи (Асратян 1989: 79-96). Чаще всего в этом регионе процесс превращения одноапсид- ных храмов в двухапсидные также приводил к сосуще- ствованию двух равнозначных церквей со сравнимыми литургическими функциями, а обе апсиды заключались в единый объём. Эти хронологические наблюдения, как нам представ- ляется, не позволяют напрямую сопоставить двухчаст- ные храмы Северного Кавказа и Закавказья с интересу- ющим нас типом церковного здания в Таврике, который появляется здесь значительно раньше. Стоит отметить, что большинство двухапсидных храмов на полуострове, за исключением церквей у с. Семидворье и в урочище Сотера, появляются не ранее второй половины – конца Рис. 14.10. Двухапсидные церкви Италии и Корсики: 1 – церковь св. Ремигия, Паланце, Пьемонт; 2 – церковь св. Геминиана, Кальяри, Сардиния; 3 – Санта-Мария-делла- Чиаппелла, Верхняя Корсика; 4 – Санта-Мария-ди-Сибиола, Сердиана, Сардиния, X–XIII вв., планы (по: Ghigonettо 2000: 138, fig. 129, 130; Coroneo 2008: 88, 90, fig. 9, 16). Fig. 14.10. Double apse churches in Italy and Corsica: 1 – San Remigio, Pallanze, Piemonte; 2 – San Geminiano, Cagliari, Sardegna; 3 – Santa Maria della Chiappella, Rogliano, Haute-Corse; 4 – Santa Maria di Sibiola, Serdiana, Sardegna, 10th-13th centuries, plans. Литургические особенности храма 281 XIV в. (Судак, Фуна, Чембало, Алушта), т.е. примерно в ту же эпоху, что и подобные сооружения в Закавказье. Истоки подобной архитектуры в эту эпоху стоит искать, вслед за О.М. Иоаннисяном, в итальянском зодчестве эпохи средневековья, особенности которого вместе с торговым присутствием распространяются в Причерно- морье3. Нам уже известно, что такой тип церковного здания продолжал оставаться характерным для Италии в IX–XIII вв. В интересующее нас время он мог быть «реимпортирован» на христианский Восток. Проявление этого влияния О.М. Иоаннисян справед- ливо отмечает и в России, в частности, на примере двух- апсидного храма во имя Успения Пресвятой Богороди- цы в крепости Ивангорода на р. Нарве (Ленинградская область), построенного в конце XV в., очевидно, при участии итальянских мастеров. К этой группе церквей примыкает и двухнефный с разновеликими апсидами Богоявленский храм в Старо-Голутвином монастыре в Коломне под Москвой, дата строительства которого се- годня должна быть сужена на основании письменных источников со второй половины XIV в. до последнего десятилетия этого столетия (Мазуров 2001: 295-296, таб. 18:4). Погребальный и мемориальный характер это- го храма, как и большинства крымских двухапсидных построек этого времени, представляется очевидным, тогда как идея выделения северной апсиды для совер- шения протесиса-проскомидии под влиянием Иеруса- лимского устава (ср.: Альтшуллер 1977) оказывается спорной. Время создания храма действительно прихо- дится на период активной литургической реформы, свя- занной с введением «Устава Божественной Литургии» патриарха Константинопольского Филофея Коккиноса 3 Автор благодарен заведующему Сектором архитектурной археоло- гии Государственного Эрмитажа к.и.н. О.М. Иоаннисяну за возмож- ность ознакомиться с ещё неопубликованной рукописью статьи о малой архитектуре византийского мира (Иоаннисян 2013: 64-116). (1353-1354, 1364-1376), впервые четко расписывавшего действия священника и диакона при совместном служе- нии, в том числе и при совершении проскомидии (Манс- ветов 1882; 1884; 1885; Муретов 1895; 1897). Однако эти новшества внешне никак не повлияли на планировку древнерусских храмов. Очевидно, новое богослужебное последование гармонично вписалось в существующую схему литургических устройств. Стоит добавить, что само происхождение «двух- нефных» храмов О.М. Иоаннисян предлагает связать, в согласии с Ю.Г. Лосицким и вслед за П. Хезеринг- тоном, со «сдваиванием» однонефных церквей (Het- herington 2001: 219). Исследователи склонны призна- вать поздний характер таких построек и объяснять его спецификой местной общественно-политической и этно-конфессиональной ситуации, иногда допускавшей сосуществование двух инославных общин. Как мы ви- дели выше, такую возможность не исключал и Г. Ди- митрокаллис. Согласно этой точке зрения, «двойные» церкви не являются самостоятельным архитектурным типом, а оказываются эпизодом в истории однонефных храмов. Представляется, однако, что в ряде случаев про- цесс появления двухапсидных церквей мог быть более вариативным и восходить к более ранним периодам. Новые исследования позволили уточнить ситуацию средневизантийской эпохи, связанную с появлением и развитием двухапсидных и двучастных храмов в Малой Азии и в Восточном Средиземноморье. В XI в. в мона- стыре св. ап. Иоанна Богослова в местности Саракини на о. Самос к основному храму пристраивается допол- нительный меньший по размерам северный пареклес- сион (рис. 14.14). Считается, что изначально он был предназначен для заупокойных служб, но впоследствии был освящен как церковь св. Георгия (Kienast 2001: 525- 557). Подобным образом в 1090 г. на Кипре выходцами из Малой Азии был основан монастырь свт. Иоанна Зла- тоуста в Кутсовендисе, где также существовала двойная церковь (Мango, Hawkins, Boyd 1990: 63-94; Papacostas 2007: 29-148). Вторая церковь – пареклессион была при- строена с севера около 1100 г. и изначально также могла быть связана с заупокойными службами. Двухапсидные церкви встречаются и в самой Малой Азии, в частности, хорошо известны руины такого хра- ма в Учайак в Центральной Анатолии рядом с г. Кирше- хир (Eyice 1968: 140, 145, fig. 2, 8). Возможно, основание храма восходит еще к ранневизанийской эпохе. Однако в X–XI вв. эта церковь воссоздается именно как двух- нефная с двумя равновеликими апсидами (рис. 14.15). Здесь возможно увидеть влияние столичной константи- нопольской архитектуры, что связано, в частности, со строительной техникой, сближающей этот храм с со- временной ему церковью в Чанлы Килисе в Каппадо- кии, где в период между концом XI в. и концом XIII в. появляется северо-восточная пристройка-пареклессион с западным и северным входами (провинция Аксарай, Турция [Ousterhout 2005: 32-33, 61-62, 75-76]). Автор публикации сопоставляет церковь в Учайак с другими Рис. 14.11. Двухапсидный храм Санта-Мария-ди-Сибиола, Сердиана, Сардиния, Италия, XII в., вид с юго-востока. Fig. 14.11. Double apse Santa Maria di Sibiola church, Serdiana, Sardegna, Italy, 12th century, view from southeast. Древности Семидворья I282 церковными зданиями X–XII вв., которые характеризу- ются последовательным возведением нескольких, в том числе и двойных объёмов, прежде всего на территории материковой Греции: Осиос Лукас в Фокиде с храмами Пресвятой Богородицы и св. Луки, константинополь- ские монастыри Константина Липса, Пантократора и Богородицы Паммакаристы (Eyice 1968: 143; об этой тенденции см. выше, в связи с храмом свт. Николая в Месопотаме), хотя и отмечает, что в данном случае оба нефа возникли одновременно. Сдвоенную композицию храма автор предположительно объясняет его двойным посвящением двум Архангелам или даже связывает её с двумя императорами – Василием II (958-1025) и Кон- стантином VIII (960-1028). Сам храм, при определённых условиях, может считаться памятником в честь победы этих императоров-соправителей над Вардой Склиром в 979 г. в местности Сарвенис, отождествляемой с доли- ной Учайак. Двухапсидные храмы известны и в других местах Каппадокии, в том числе и среди скальных церквей (Ötüken 1982: 543-552). В большинстве случаев можно говорить о евхаристическом использовании обеих равно- великих апсид (Teteriatnikova 1992; Köroğlu 1997; Türker 2008), хотя планировка некоторых святилищ вроде бы указывает на богослужебно-подчиненное положение северного компартимента, который возможно связать с свершением проскомидии, как это могло иметь место в пещерном храме «зоны №18» в районе Чанлы Килисе, хотя автор исследования предполагает существование здесь алтарного пространства, полностью «экипиро- ванного» для совершения Евхаристии (Ousterhout 2005: 111, 396, fig. 186). Не исключено, впрочем, что эта эки- пировка явилась следствием позднейших изменений в расположении литургических устройств (рис. 14.16). Известны двухапсидные и двухнефные храмы в районе Понта и Трапезунда на севере Малой Азии. Де- тальное археологическое изучение этих церквей не про- изводилось и, следовательно, в большинстве случаев надёжная хронология отсутствует. Так, судя по всему, классическим двуконховым храмом является церковь Ала-килисе (Guyer 1910: 192-199; Bryer, Winfield 1985: fig. 4), которая может восходить к ранневизантийской эпохе. В селении Фол Маден (Калинчам) в бывшей про- винции Понт известен храм с тремя входами с запада, Рис. 14.12. Двухапсидная церковь в Мгвимеви, Грузия, XIII в., общий план, план, поперечные разрезы: вид с востока, вид с запада (по: Гомелаури 1982: таб. 2; 3). Fig. 14.12. Double apse church, Mgvimevi, Georgia, 13th century, plans, sections: looking west and east. Литургические особенности храма 283 юга и севера, что сближает его с семидворской церко- вью, и равновеликими апсидами (рис. 14.17: III). Храм построен в технике регулярной кладки из хорошо обра- ботанных квадров. Как и храм в Учайаке, он относится к средневизантийскому периоду (Bryer, Winfield 1985: 157, 159, fig. 35, pl. 93 a, b). Отметим, что в регионе мож- но встретить вход в храм с юга, как, например в трёхап- сидном храме в селении Ай-Василь к югу от Трапезунда (Winfield, Wainwaricht 1962: 145, fig. 6). Две церковные постройки, типологически близкие исследуемому храму у с. Семидворье, известны в Пон- те и Восточной Анатолии. Так, в Халдиа – Дипотамос Рис. 14.13. Двухнефные церкви Грузия, планы и разрезы: a) Данкали, b) Килда, c) Оболети, d) Гарта, e-h) Бзиани, поперечный разрез, вид с запада (по: Гомелаури 1982: таб. 8). Fig. 14.13. Double churches in Georgia, plans: a) Dankali, b) Kilda, c) Oboleti, d) Garta, e-h) Bziani, section looking east. Древности Семидворья I284 (Икису Куйу) к юго-востоку от Арда- сы к однонефному прямоугольному в плане храму XI–XII вв. со вписанной в него апсидой впоследствии с юга был пристроен двухапсидный храм мень- ших размеров, алтарные полукружия которого имели несколько «подковоо- бразную» форму, соприкасаясь друг с другом (Bryer, Winfield 1985: 305-308, 318; fig. 101, рl. 235-237). Храм по- добной конструкции был исследован и на Ташкун-Кале в провинции Элязыг, Восточная Анатолия, Турция. К север- ному пастофорию храма базиликаль- ного типа ранневизантийской эпохи, служба в котором, судя по монетным находкам, совершалась вплоть до XI в., была пристроена церковь с двумя ми- ниатюрными нишами-апсидами, впи- санными в единое алтарное полукру- жие. Планировка этого храма, который мог просуществовать вплоть до рубежа XIII–XIV вв., оказывается весьма близ- кой к выше описанной постройке в Ди- потамосе (McNicoll 1983: 31, 33, 37-38, 48-51, fig. 16-17). Отметим, что вблизи Черноморско- го побережья встречаются и церкви с прямоугольными пристройками с севе- ра или северо-запада, функции которых могли быть вполне сравнимы с функ- циями традиционных компартиментов с полукруглыми апсидами. Такая по- стройка есть на горе Махрас-Даги не- далеко от Трапезунда: здесь у храма фиксируется северо-западная прямоу- гольная пристройка со вписанной апси- дой (Bryer, Winfield 1985: fig. 41). Храм св. Анкидина (Кучук Фатих Джами) в цитадели Трапезунда не позднее XII в. также получил северную квадрат- ную пристройку-протесис (Winfield, Wainwaricht 1962: 146-147, 150, fig. 7), а церковь в Киейаны у залива Бада- Дере, которая могла быть монастырской, имела похо- жую квадратную пристройку, но только с юга, так как с севера этого не позволяла сделать крепостная стена (Winfield, Wainwaricht 1962: 153, fig. 11). Вышеописан- ный тип церковных пристроек можно встретить и во Фригии и Каппадокии. Храм средневизантийской эпохи с двумя входами с запада и юга, дополненный северной пристройкой, предположительно с функциями протеси- са, был исследован в Башаре неподалёку от Эскишехира (Oğuz 2010: 9-20). В свете перечисленных памятников стоит упомя- нуть еще один характерный для южной части Малой Азии архитектурный феномен, который может иметь непосредственное отношение к генезису нашего двух- частного храма. Речь идет о серии церквей с северным прямоугольным пастофорием-пареклессионом без ап- сидиального завершения, который имел самостоятель- ный вход с запада и непосредственно сообщался с нао- сом (рис. 14.18). Такие храмы второй половины VI–VII вв., часть из которых была, судя по косвенным данным, перестроена и использовалась в X–XI вв., характерны преимущественно для византийского города Мокисоса в юго-западной Каппадокии (турецк. Вираншехир, про- винция Шанлыурфа, Турция) почти на границе с Сири- ей (церкви №№ 18, 19, 20; Berger 1998: 399-402, Abb. 33, 34, 35). Близкие по планировке церкви c северным паре- клессионом известны и в других регионах Каппадокии: Чавдарлыке, Тилькее-Диокесарии и Гереме (Restle 1979: 28-33, Рl. 10-12, Abb. 24-28, 29-30, 33-34). Не исключе- но, что это может быть связано с влиянием сирийской архитектуры, где протесис как раз мог совершаться в Рис. 14.14. Двойная церковь свт. Иоанна Златоуста и св. вмч. Георгия, остров Самос, XI в., план и поперечный разрез (по: Kienast 2001: 542, Abb. 12). Fig. 14.14. Double church of Sts John and George, Samos Island, 11th century, plan and section. Литургические особенности храма 285 северном пастофории (Descoeudres 1983), хотя извест- ные в сирийских церквах небольшие прямоугольные пристройки V в. (Брад, Хейдар Калота) определённо служили мартириями (Tchalenko, Baccache 1979: 21-22, 313; Tchalenko 1990: 11, 17, 117, fig. 17, 34, 205). Такая особенность региональной архитектуры Малой Азии, связанная с формальным архитектурно- планировочным выделением северного компартимен- та, тем более замечательна, что именно в этом регионе можно увидеть строительные решения, достаточно пол- но соответствующие храму в урочище Еди-Евлер. Так, на территории Понта, в цитадели средневизантийского времени Коралла – Гереле-Бурун на берегу Чёрного моря между селениями Филабинитами и Трихомией, зафик- сирована двухапсидная часовня размерами 6,0×7,0 м, вход в которую предположительно располагался с юга (рис. 14.17: I). Это церковное строение с меньшей по размерам южной апсидой было сложено из небольших плохообработанных каменных блоков (Bryer, Winfield 1985: 165, fig. 31). Еще один двухапсидный храм, на этот раз с уменьшенными северной апсидой и нефом и входами с севера и запада (рис. 14.17: II) зафиксирован в форте средневизантийской эпохи Гантопедин-Мацука (Ламбра, Зана Кале) неподалёку от Копруна Кой-Мачка Дере (Bryer, Winfield 1985: 285-286, 298, fig. 95). В обоих случаях эти двухапсидные храмы не имели внутренней перегородки, однако, как полагают исследо- ватели, этот признак не может быть существенным и ти- пологическим, поскольку сооружение такой переборки диктовалось исключительно площадью, отведённой под строительство (Mirrabella-Roberti 1961; Caprara 1979; Pergola 1979: 99; Кирилко 2012: 45). Возможно, недо- статком пространства, вызванным условиями рельефа или окружающей застройкой, должно объясняться и по- явление дополнительных апсид и компартиментов не с севера, а с юга, как мы это видели у некоторых малоа- зийских церквей. Стоит предположить, что появление двухапсидных храмов на Черноморском побережье Малой Азии яви- лось следствием развития местной архитектурной и богослужебной традиции. По наблюдениям О.М. Ио- аннисяна, единственными регионами в Анатолии, где строительство однонефных храмов сложилось в более или менее устойчивую традицию, связанную с религи- Рис. 14.15. Двухапсидная церковь Учайак, Центральная Анатолия, рядом с г. Киршехир, план (по: Eyice 1968: 145, fig. 8). Fig. 14.15. Double apse church Üçayak, Central Anatolia, Kirşehir, Turkey, plan. Древности Семидворья I286 озной жизнью небольших сельских общин, были Понт, Амастрида и Трапезунд. В последнем случае эта архи- тектурная традиция, характеризующаяся к тому же ку- польным завершением, проявляется здесь не позднее середины Х в. (Ballance 1960: 167-169). В нашей истории Малая Азия вообще призвана сыграть особую роль. Именно здесь можно встретить наиболее близкую «стилистическую и концептуаль- ную параллель» храму у с. Семидворье (определение В.П. Кирилко). Речь идет о двухапсидной церкви сред- невизантийского времени на городище Богазкой (Хат- туса), исследованной П. Неве в начале 1980-х гг. (Neve 1984: 329-381; 1985: 323-352; 1991: 91-111). В этом храме малая северная апсида играла, как очевидно, значитель- ную и активную роль в формировании архитектурно- объёмной композиции всего здания (рис. 14.19-14.21). Выраженная средствами архитектуры подчиненность северного компартимента основному южному объёму, что, по нашему мнению, указывает на несовпадение их богослужебных функций, не позволяет нам согласиться с использованием определения «Doppelkirche» по отно- шению к этой постройке, как и с употреблением равно- значных терминов «церковь» для описания северного и южного компартимента храма в Богазкой. Храм датируется X–XI вв. Младшие монеты, най- денные в его заполнении, относятся ко времени прав- ления Константина X и Евдокии (1059-1067). Верхней датой жизни комплекса традиционно считался 1071 г. – год битвы византийской армии с сельджуками при Ман- цикерте (Neve 1984: 332; 1991: 91-111). Сегодня ранее господствовавшее мнение об одномоментном коллапсе византийских поселений в Малой Азии в результате сельджукского вторжения не разделяется частью иссле- дователей. Очевидно, что упадок местной жизни, как и инфильтрация в регион групп сельджукского населения происходили постепенно. Однако в случае с городи- щем Богазкой археология свидетельствует о достаточно резком прекращении жизни в этом месте, что как раз и могло случиться из-за военной угрозы. В целом, время прекращения существования храма и поселения стоит отнести ко второй половине, возможно, третьей четвер- ти XI в. (Böhlendorf-Arslan 2012: 352, 359). Такая уни- кальная ситуация, позволившая многим элементам ма- териальной культуры того времени сохраниться in situ, сближает характер этого памятника не только с храмом у с. Семидворье, на что уже было указано, но и с ли- тургическими постройками всей Каппадокии в целом, которые также сохранили особенности богослужебной практики эпохи их создания, не претерпев последую- щих перестроек. ла быть построена на месте ранневизантийского святи- лища (рис. 14.21: 2, 3), поскольку при её строительстве были вторично использованы архитектурные элементы предшествующей эпохи (рис. 14.21: 4). Однако новый вход в основной объём храма осуществлялся через се- Рис. 14.16. Двухапсидная пещерная церковь в районе Чанлы Килисе, Турция, план (по: Ousterhout 2005: 396, fig. 186). Fig. 14.16. Double apse cave church near Çanli Kilise, Turkey, plan. Южная, бóльшая церковь размерами 9,2×4,5 м мог- Литургические особенности храма 287 Рис. 14.17. Двухапсидные средневизантийские церкви в провинции Понт на территории современной Турции: I – цитадель Коралла – Гереле Бурун, план (по: Bryer, Winfield 1985: fig. 31), II – форт Гантопедин-Мацука (Ламбра, Зана Кале) близ Кепруна Кой – Мачка Дере, план (по: Bryer, Winfield 1985: fig. 95), III – Фол Маден (Калинчам) (по: Bryer, Winfield 1985: fig. 35). Fig. 14.17. Double apse middle byzantine churches in ancient Pont province, Turkey: I – Koralla, Görele Burunu fortress, plan, II – Gantopedin fortress (Matzouka, Zana Kale), Labra, Maçka Dere, near Köpruna Köy, plan, III – Fol Maden, Kalinçam, plan. Древности Семидворья I288 верную пристройку размерами 2,0×2,0 м, которая имела апсиду и два входа – с севера и с запада (рис. 14.21: 1, 5). Эта ситуация отчасти напоминает планировку хра- ма в урочище Еди-Евлер на протяжении первого этапа в жизни церкви. Помимо близкой богослужебно-планировочной структуры, оба храма объединяет значительное коли- чество найденных здесь вотивных крестов (см. главу 5 «Металлические кресты» настоящей книги; рис. 5.10: 8). К югу от храма находилось кладбище, где было рас- крыто более 500 погребений, однако зафиксированные при археологических исследованиях кресты происходят преимущественно из храмового пространства (Neve 1984: 342, Abb. 16a-c; 1983: 435, Abb. 8a-b; 1991: 99, 104, tab. VII, X; Böhlendorf-Arslan 2012). Следовательно, ри- туалы, совершаемые как в анатолийском храме, так и в церкви на холме Тузлух, были в высокой степени сопо- ставимы. Византийские древности городища Богазкой к на- стоящему времени полностью не опубликованы, что пока не позволяет провести детальное сравнение двух церквей. Непосредственному сопоставлению не спо- собствует и различный характер социальной и культур- ной среды, в которой возникли оба святилища, что на- шло отражение в их размерах, а также в архитектурных и технико-строительных особенностях. Однако в обоих случаях мы имеем дело с памятниками «провинциаль- ной» византийской архитектуры, практически иден- тичными по своей литургической планировке и харак- теризующимися весьма близкой практикой церковного благочестия. П. Неве связывал храм в Богазкой с мемориальным культом, чему в немалой степени способствовало иссле- дованное здесь кладбище (Böhlendorf-Arslan 2012: 353). Однако план этого двухапсидного храма определённо свидетельствует об особой, «предваряющей» основное богослужение функции северного компартимента, ис- ключительно сквозь который и должен был осущест- вляться вход в главную церковь. Такая связь этого хра- мового пространства с началом литургии не оставляет нам иной возможности для его интерпретации как при- знать северный компартимент местом для совершения протесиса-проскомидии. Именно в средневизантийский период эта начальная часть литургии обретает пусть и не окончательную, но существенную формализацию своего ритуального последования. Стоит подробнее остановиться на истории проско- мидии в обряде византийской литургии. Несмотря на существование значительной историографии по этому вопросу, окончательные ответы на него до сих пор не по- лучены (об истории этого обряда в Византии и на Руси см.: Муретов 1894а; 1894б; 1894в; 1895; 1897; Петров- ский 1904; Mandalà 1935; Brightman 1965; Mateos 1965; Bornert 1966; Taft 1975: 413-416; 2000; Арранц 1978: 83-85; 2003: 58-59; Мусин 2000: 215-239; Желтов 2005а: 23-53; 2007; Афанасьева 2007; 2012). Этому существуют объективные причины: протесис-проскомидия как часть литургии, зависящая от общины и связанная с прино- шением верующими в храм своих даров в виде хлеба и вина для Евхаристии, достаточно поздно подверглась регуляции со стороны клира. Средневековые письменные памятники, которые до- статочно давно введены в научный оборот, свидетель- ствуют, что как в Византии, так и на Руси, вплоть до XII–XIII вв. в большинстве случаев литургический хлеб выпекался самими мирянами или приобретался ими на рынке, после чего приносился, как и вино, непосред- ственно в храм, где в «уреченном месте» совершался отбор приношений для последующей службы (Петров- ский 1904; Мусин 2000: 231-235). И сам процесс отбора, и та часть храма, где это происходило, получили впо- следствии именование протесис. Сегодня проскомидия в православном храме оконча- тельно сосредоточилась в руках священно- и церковнос- лужителей и сокрыта от глаз молящихся. Приходящие в храм миряне как участники богослужения лишь вносят свою денежную лепту в это приготовление, оплачивая за свечным ящиком поминальные записки, которые отсю- да вместе с просфорами переносятся в алтарь уже безо всякого ритуала. И вино, и просфоры, на которых совер- шается Литургия, приготовляются в алтаре, точнее в его Рис. 14.18. Церковь VIII с северным прямоугольным пареклессионом, Мокисос-Вираншехир, провинция Шанлыурфа, Турция (по: Restle 1979: Taf. 13). Fig. 14.18. Church VIII with northern rectangular parecclession, Mokissos-Viranşehir, Şanlıurfa, Turkey. Литургические особенности храма 289 Рис. 14.19. Византийское поселение Богазкой (Хаттуса). Верхний город: I – Общий план поселения (по: Rheidt 1993: 480, Abb. 1), II – двухапсидная церковь с окружающими монастырскими постройками, план (по: Neve 1984: 333, Abb. 4). Fig. 14.19. Middle byzantine settlement Boğazköy (Hattusa), Upper City: I – plan of the settlement, II – double church with surround- ing monastic buildings. Древности Семидворья I290 Рис. 14.20. Византийское поселение Богазкой (Хаттуса). Верхний город: 1 – византийский комплекс монастырских построек, южный вход, 2 – двухапсидная церковь с окружающими постройками, вид с востока (по: Neve 1984: 335, 339, Abb. 6, 13). Fig. 14.20. Middle byzantine settlement Boğazköy (Hattusa), Upper City: 1 – middle byzantine monastery, southern entrance, 2 – double church with surrounding buildings, view from east. Литургические особенности храма 291 Рис. 14.21. Византийское поселение Богазкой (Хаттуса). Верхний город: 1 – двухапсидная церковь, северный компартимент, вид с северо-запада, 2 – двухапсидная церковь, южный компартимент, вид с северо-запада, 3 – двухапсидная церковь, южный компартимент, внутренний вид, 4 – двухапсидная церковь, южный компартимент, пилястра – надгробный памятник во вторичном использовании, 5 – двухапсидная церковь, северный компартимент, внутренний вид (по: Neve 1984: 335, 336, 338, Abb. 7a-b, 8, 9, 11). Fig. 14.21. Middle byzantine settlement Boğazköy (Hattusa), Upper City: 1 – double church, northern part, view from northwest, 2 – double church, southern part, view from northwest, 3 – double church, southern part, interior, 4 – double church, southern part, pilaster from Late Antiquity gravestone, 5 - double church, northern part, interior. Древности Семидворья I292 северо-восточной части или апсиде, именуемой сегодня жертвенником, за иконостасом, задернутым завесой- катапетасмой. Начало долгого процесса отчуждения общины от приношения вещества для Евхаристии определённо вос- ходит к иконоборческой эпохе, для которой были харак- терны попытки государства и иерархии утвердить кон- троль над обществом и общиной. Как свидетельствует древнейшая из сохранившихся богослужебных книг кон- стантинопольской традиции Евхологий Барберини (Vat. Barberini Graecus 336, не ранее октября 787 г., Северная Калабрия, издание см.: L’eucologio Barberini 2000, пере- вод в: Евхологий Барберини 2011) в VIII в. в Константи- нополе и в Южной Италии существовала по крайне мере одна молитва в чине литургии свт. Василия Великого над принесёнными и приготовленными к переносу в алтарь вином и хлебом. Она вошла в современную литургию под заглавием «Молитва, творимая иереем в скевофила- кии при положении хлеба на дискос»: «Боже, Боже наш, небесный хлеб, пищу всему миру, Господа нашего и Бога Иисуса Христа пославший, Спасителя и Искупителя и Благодетеля, благословляющего и освящающего нас, Сам благослови предложение это и прими его в прене- бесный Твой жертвенник. Помяни, как Благой и Челове- колюбец, принесших, и тех, за кого принесли, и сохрани нас неосужденными в священнодействии божественных Твоих тайн» (Арранц 1978: 89-90). Эта молитва и может рассматриваться как первый шаг к контролю над общин- ным и индивидуальным благочестием. В дальнейшем, под влиянием палестинского монаше- ства и через посредство Студийского монастыря в Кон- стантинополе, участие клириков в совершении проско- мидии усилилось. Одновременно около Х в. происходит сложение богослужения современного типа – «литургии двух входов», когда все многочисленные процессии, в том числе и связанные с проскомидией и перенесением даров из протесиса в алтарь, резко сокращаются в про- странстве (Mathews 1982: 128; утверждения о формиро- вании «литургии двух входов» ок. 574 г. на основании интерпретации одного из поучений Константинополь- ского патриарха Евтихия [552-565, 577-582] представля- ются малоубедительными). Это окончательно вводит в норму трёхапсидный храм, где за каждой из апсид за- крепляются самостоятельные функции. В результате этого процесса центральная апсида и становится алтарем с евхаристическим престолом, а се- верная превращается в место совершения проскомидии – жертвенник, который в древнерусской традиции дли- тельное время именовался «сосудохранительницей», по-гречески «скевофилакией». В современной практике южная апсида именуется диаконником, с которым свя- зывается функция ризницы. Ранее, как мы только что видели, миссия «сосудохранительницы» была усвоена месту совершения проскомидии. Впрочем, по нашим наблюдениям сам термин «диаконник» появляется в русском богослужебном обиходе достаточно поздно, в XVII в., а в предшествующее время это храмовое про- странство именовалось «кутейник». Такое наименова- ние было связано с совершением здесь заупокойных служб и приношением в эту часть храма особой поми- нальной каши – кутьи. К XII в. регламентация количества просфор, кото- рые использовались для Евхаристии, приобрела более жёсткий характер. С каждой из них теперь связыва- лось особое молитвословие и посвящение персонажам Священной истории: Спасителю, Богородице, ангель- ским силам, святым, живым и усопшим членам Церкви (Желтов 2005а). Очевидно, к XIV в., когда, как мы уже упоминали, в результате реформы патриарха Филофея совершение проскомидии приобрело достаточно ритуа- лизированный характер (Муретов 1895; 1897; Желтов 2007), право приготовления хлеба и вина для Евхари- стии окончательно перешло к младшим клирикам. Сам процесс сосредоточился исключительно в алтаре. Даль- нейшая эволюция последования проскомидии проис- ходила в направлении унификации ритуала и стирания региональных различий, что окончательно завершилось лишь с появлением печатных богослужебных книг. Судя по всему, изначально протесис совершался непосредственно в храме вблизи алтаря. Впрочем, в науке, особенно отечественной, закрепилось устойчи- вое мнение, что до реформы проскомидии в средневи- зантийский период место её совершения находилось вне храма, возможно, в отдельно стоящем здании – со- судохранительнице или скевофилакии. Именно на этом убеждении в свое время была построена интересная по- пытка «литургической датировки» пещерных крымских храмов (Виноградов, Гайдуков, Желтов 2005: 72-80). Так, отсутствие ниши для совершения протесиса в на- осе пещерной церкви рассматривалось как указание на возможное основание храма до VIII в., поскольку про- скомидия, по определению, должна была совершаться вне храма. Появление особой ниши или вырубленного в скале тетрапода вблизи алтаря могло свидетельствовать об основании церкви в VIII–XIV вв. Создание протесиса непосредственно в алтаре однозначно свидетельствова- ло о позднем времени возникновения церкви. Впрочем, известно, что в истории достаточно разные по характеру литургические последования легко вписывались в раз и навсегда заданные архитектурные параметры, не про- изводя в них революционных изменений, точно так же, как символические толкования храма легко прилагались к различным формам и планам церковных зданий (см.: Красносельцев 1878; 1884; 1885). При оценке перспективности метода «литургиче- ской датировки» необходимо учитывать и тот факт, что его основой является выше упомянутая гипотеза Т. Ме- тьюза об изначальном совершении протесиса вне храма, якобы по примеру храма Святой Софии в Константино- поле. В качестве скевофилакии – места отправления проскомидии, исследователь интерпретировал круглое здание к северу от Великой Церкви (Mathews 1971: 11- 18; ср.: Dirimtekin 1961: 397-400). Однако исследования 1980-х гг. позволили установить, что эта ротонда на са- Литургические особенности храма 293 мом деле служила для совершения Евхаристии, что за- ставило историков богослужения пересмотреть ранее принятую атрибуцию (Türkoğlu 1983: 25-35; Bryer 1982/ Итак, стоит предполагать, что к VIII–IX вв. прино- шение хлеба и вина имело место преимущественно в самом храме, причём, в соответствии с традицией, к се- веру от алтаря. Нахождение протесиса в северном нефе или компартименте храма неоднократно предполагалось исследователями (Teteriatnikovа 1996: 80-94; Asutay-Ef- fenberger 1998: 18-21, 37). Впрочем, Г. 2008: 391-396). 1988: 216; о новых исследованиях см. также: Peschlow Бабич указывала на возможность самого разнообразного использования боковых часовен, отмечая, что функция протесиса вряд ли была для них изначальной (Babič 1969: 62). Подобное разделение функций храмовых компарти- ментов допускалось и для крымской церковной архи- тектуры. Так, в храме св. Апостолов и епископальном архитектурном комплексе на северо-восточном берегу византийского Херсонеса двухчастность алтаря могла быть обусловлена особенностями проскомидии (Со- рочан 2005: 340). Появление протесиса слева от алтаря некоторые исследователи также связывают с миниатю- ризацией церковной архитектуры и монашеским влия- нием на литургическое благочестие, хотя конкретный механизм такой эволюции может быть связан с распро- странением обычая служения частных, «приватных» литургий (Mathews 1982: 127-128). Впрочем, С. Чурчич отмечал, что большие храмы легко пережили реформу проскомидии, поскольку они для целей протесиса мог- ли использовать северные пастофории и апсиды (Ćurčić 2003: 65-84). С учетом выше изложенного, рискнем предположить, что появление уменьшенной северной апсиды с соответ- ствующим компартиментом и наличие двух богослужеб- ных объёмов в семидворском храме были обусловлены именно становлением обряда протесиса-проскомидии, активная фаза которого пришлась на время строитель- ства церкви. Этот вывод может иметь более глобальный характер. Естественно, мы не можем настаивать, что все двухапсидные храмы возникали именно по этой причи- не. В ряде случаев появление второй апсиды могло быть связано с внедрением практики служения заказных зау- покойных литургий, поскольку совершение двух Евха- ристий на одном престоле в один день не допускалось церковным обычаем. Однако нельзя не сопоставить достаточно массовое появление двухапсидных храмов VIII–X вв. в малоазийско-крымском регионе (церковь в Богазкое, храмы Понта, церкви в Семидворье и Сотере) с очередным этапом развития восточно-христианского богослужения, основной целью которого была регла- ментация протесиса. Именно для целей проскомидии в церковной архитектуре указанного времени и мог быть выделен северный храмовый компартимент с соответ- ствующей апсидой, чей служебный, подчиненный ли- тургический характер был выделен во внешнем облике здания архитектурными средствами, связанными с при- данием этому объёму меньших размеров по сравнению с главным литургическом объёмом. Дополнительно эта «служебность» могла обеспечиваться путем создания специального прохода из северного компартимента, где совершалась инициальная часть богослужения, в юж- ный, к месту служения главного церковного Таинства. Возможно, активное строительство двухапсидных церквей в Италии этого времени, которое началось в южных провинциях полуострова, всегда ощущавших влияние греческой культуры, отражает начало этой же реформы протесиса, даже если позднее, в процессе рас- пространения новой архитектуры на север, первоначаль- ный богослужебный смысл двойной композиции храма оказался утрачен. Стоит отметить, что в соответствии с известными закономерностями сохранения культур- ной информации (Афиногенов, Мусин, Торопова 2007), именно периферия византийского мира наиболее полно отразила и сохранила архитектурную форму, связанную с литургическим новшеством, без сомнения обязанным своим происхождением столичным и культурным цен- трам. В то же время мы вынуждены признать, что совре- менное мнение о совершении протесиса в северной ча- сти храма сложилось не в последнюю очередь под влия- нием современной богослужебной практики. Веских археологических оснований для подтверждения такой гипотезы в отношении средневековых церквей до сих пор не существовало. Напротив, исследователи подчер- кивали, что бытовые находки (стекло, керамика и т.д.) в пастофориях практически не выявлены (Buchwald 2010: 52), хотя именно они, как представляется, могли свиде- тельствовать о приношении даров, прежде всего, вина, для Евхаристии. Совершенно иную ситуацию, которая способна дать нам дополнительные основания для подтверждения на- шей гипотезы благодаря археологически выявленным уникальным подробностям религиозного культа, мы на- блюдаем в северной части семидворского храма и вокруг него. Такой возможностью мы обязаны как исключи- тельной сохранности памятника, просуществовавшего около 100 лет и законсервировавшегося на века, так и высокому уровню фиксации археологических исследо- ваний. Особенности археологических слоев северного ком- партимента позволяют предположить, что столообраз- ная конструкция в виде массивного плоского гладкого ромбовидного необработанного камня (см. Приложение 5 «Каталог архитектурно-конструктивных деталей») с подложенными под него фрагментами керамики с самого начала и на протяжении всего первого этапа функционирования храма существовавшая напротив прохода в юго-восточной стене, вероятно, играла роль сегодняшнего жертвенника – тетрапода (рис. 2.39-2.41; 2.43-2.45). Гипотеза о литургических функциях плоского камня в северном компартименте, связанных с совершением здесь протесиса – приношения даров для Евхаристии, Древности Семидворья I294 может показаться слишком смелой и превышающей возможности источника. Кроме специфической плани- ровки храма, подчеркивающей особую роль в богослу- жении его северной части своей индивидуальной ши- риной и открытостью западного входа, ничто, казалось бы, не способствует такому выводу. Однако нельзя не признать, что большое количество артефактов (костей животных, фрагментов амфор, очажков), зафиксирован- ных в северном компартименте вокруг плоского камня, свидетельствует о том, что плита играла какую-то цен- тральную роль в накоплении этих бытовых остатков. Стратиграфические наблюдения позволяют заключить, что камень был водружен на своем место практически сразу после завершения строительства храма во втором строительном периоде. Подложенные под него, возмож- но, с целью фиксации фрагменты керамики принадле- жат тому же слою (№ 7-1), в котором в апсиде зафикси- рованы кости барана (рис. 2.49). Очевидно, эти бытовые элементы в северной части церкви могли являться как остатками евхаристических приношений, так и пара- литургических общинных трапез, которые, в условиях жизни сельской христианской общины эпохи средне- вековья, были неразделимы. Отметим, что здесь же в значительном количестве зафиксированы фрагменты амфор, традиционно используемых для вина. Нам могут возразить, что камень был найден в цен- тральной части северного объёма, а не в его восточной части, где ему следовало бы находиться в соответствии с современными представлениями о месте протесиса в храме византийской традиции. Правда, в самой апсиде северного компартимента могли совершаться некоторые ритуальные действия, характер которых, к сожалению, остается нам не ясен. Так, в нижней части слоя № 6, связанного с первым разрушением храма, были найде- ны фрагменты венчика, днища и стенок пифоса VIII–X вв., днище кухонного горшка, оселок и поперечный скол округлой гальки (рис. 2.40; 2.41; 3.39: 106; 3.31: 105; 6.3, 6.4: 82, 84). В восточной части северного компартимен- та известны и скопления углей, что могло быть связано с разведением огня в богослужебных целях (кадильные угли, приготовление теплоты, которое фиксируется, правда, лишь к XII в., см.: Желтов 2005а), что тради- ционно ассоциируется именно с жертвенником. Однако эти факты не могут быть признаны однозначным под- тверждением нашей гипотезы. Слишком разными при- чинами могло быть вызвано появление рядом с храмом огня в эту эпоху, и археологический контекст обнару- жения этих артефактов достаточно сложен для интер- претации. Против нашей гипотезы могут возникнуть и иные возражения. Для реконструкции престола-тетрапода, а именно так, в соответствии со сложившимися представ- лениями, должен выглядеть жертвенник христианского храма, на месте находки плоского камня явно недоста- точно информации. Материалы раскопок не предостав- ляют нам никаких следов возможной опоры. Отметим, что в пастофориях остатки колонн и других конструк- ций, которые могли служить основанием как для про- тесиса, так и для евхаристического престола, известны благодаря археологическим раскопкам (Babič 1969: 67- 78). Если все же предположить, что под камнем могла существовать некая опора, способная выдержать его тя- жесть, то после упразднения северного компартимента её остатки должны были быть перемещены за пределы храма, а в материке непременно сохранились бы соот- ветствующие следы, что исследованиями не зафиксиро- вано. Все это как будто создает определённые сложности в признании выдвинутой гипотезы о литургических функциях плоского камня правдоподобной. Однако эти сложности существуют лишь в том случае, если мы про- должим считать, что камень был зафиксирован выше уровня земли, как это имело место с классическими высокими престолами-тетраподами городской архитек- турной традиции. В сельских храмах, о литургических устройствах которых мы знаем очень немного, протесис мог быть лишен капитальной опоры и располагаться не- посредственно на земле, как это и принято для трапезы на Востоке. На специфику престольных конструкций пещерных храмах Таврики, существенно отличающую их от традиционных литургических устройств «высо- кой» византийской архитектуры, уже указывалось в на- учной литературе (Гайдуков, Желтов 2006). В случае с храмом в Еди-Евлер конструкция для со- вершения протесиса могла ограничиваться небольшой однослойной вымосткой из фрагментов керамид (рис. 2.49; 2.50). Такие целые черепицы, лежащие симме- трично рядом с плоским камнем (рис. 2.40; 2.43-2.45), могли, конечно же, принадлежать упавшей кровле, а не служить конструкцией, поддерживавшей плиту, однако их расположение рядом с камнем представляется неслу- чайным. Для разрешения наших недоумений стоит обратить- ся к редким письменным источникам, содержащим свидетельства о сельской литургии. Так, в сочинении «Луг Духовный» (Лимонарь или «Синайский патерик») Иоанна Мосха († ок. 622 г. ) рассказывается следующая история, призванная, прежде всего объяснить, почему иерейские молитвы на освящение Святых Даров стали читаться тайно. Около 603 г. Иоанн вместе с Софро- нием Иерусалимским посетил Антиохию, Ливан, гору Росс, Селевкию, Эги, Тарс. Очевидно, здесь он и узнал о том, что в северо-западной части Сирии близ Апамеи в окрестностях местечка Гонаг дети-пастухи задумали отслужить Евхаристию, как это делал священник в их сельском храме. Мальчик, хорошо знавший слова мо- литв, был избран священником, а двое других – диако- нами. Они приготовили хлеб и вино и повторяли все, что видели и слышали в местном храме. Когда дети окончили «литургию» и хотели разделить хлеб для при- частия, с неба сошел огонь и сжег хлеб, вино и то место, где совершалась «литургия». С тех пор на этом месте возник монастырь, а священнические молитвы начали читаться тайно (Иоанн Мосх 1848). Литургические особенности храма 295 В этой истории нас, прежде всего, интересует описа- ние места, куда, как на престол, были поставлены хлеб и вино. Оно было представлено как лежащий на земле…. «гладкий камень». По примеру взрослых, дети могли выбрать для совершения «детской литургии» плоский камень, подобный тому, который служил жертвенником или даже престолом в их сельской церкви. Таким об- разом, мы имеем косвенное подтверждение выдвинутой нами ранее гипотезы о богослужебных функциях пло- ского камня в северном компартименте храма в урочи- ще Еди-Евлер. Элементы других литургических устройств храма остались практически не выявлены средствами археоло- гии. Так, раскопки не обнаружили в южной апсиде ника- ких следов утраченных конструкций престола. Четыре почти квадратных обработанных плиты из туфа, най- денные с внешней стороны юго-западной стены церк- ви, принадлежали не престолу или алтарной преграде, а сводчатым конструкциям, связанным с перекрытием апсиды (рис. 2.9-2.11). Представляется, что отсутствие в алтаре семидворского храма остатков каких-либо кон- струкций не должно нас удивлять. Престол в подобном сельском храме вполне мог быть деревянным, а алтар- ная преграда – состоять лишь из матерчатой завесы. Известно, что в центральной части апсидного полу- кружия южного компартимента (слой № 12) было най- дено значительное количество обломков штукатурки и архитектурных деталей из известкового туфа (рис. 2.19; 2.20; 2.23). Они относятся к концу третьего строитель- ного периода и, скорее всего, имеют отношение к раз- рушенной конхе. Однако у южного заплечика апсиды в этом же строительном периоде зафиксировано не толь- ко скопление плиток из аргиллита и туфа, но и круп- ных фрагментов керамид, аккуратно уложенных друг на друга (рис. 2.21; 2.22), а также фрагментированный стеклянный сосуд и металлический крест (рис. 2.23; 4.3: 201; 5.4: 244). В связи с этим скоплением в самой апсиде были найдены днище и стенки пифосов (рис. 2.24). Не связаны ли эти керамиды каким-то образом с несохранившимися конструкциями неизвестного нам предалтарного устройства, выполнявшего функцию преграды? Находки в том же контексте фрагментов лампады и металлического креста, которые могли на- ходиться на такой преграде, как будто бы не исключают такой возможности. Стоит также обратить внимание на найденную здесь донную часть высокогорлого кувшина (рис. 2.19; 2.20; 2.23; 3.34: 135, 3.37: 135), которая, по мнению автора раскопок, могла использоваться в богос- лужебных обрядах, будучи вмонтированной в пол алта- ря. Литургические устройства такого рода известны и в других церквах Крыма, например, в церкви св. Андрея у с. Улу-Узень, датируемой XI–XII вв., в апсиде которой в алтарное возвышение была вмонтирована донная часть сосуда закрытой формы (Домбровский 1956: л. 4-6) (об этом смотри выше, в главе 2 «Стратиграфия и характе- ристика культурных отложений»). С чем могло быть связано размещение в алтарной зоне открытой керамической ёмкости в виде придонной части сосуда, очевидно предназначенной для жидких и сыпучих тел? В этой связи стоит задуматься о назначе- нии располагавшейся здесь же у южного плеча апсиды впущенной в материк ямы (№ 10) (рис. 1.1; 2.32-2.34; 2.36), близкой по форме к неправильному пятигранни- ку с разновеликими сторонами, скруглёнными углами и прямыми стенками, слегка зауженными ко дну. Заполне- ние ямы никак не указывает на её функции, однако на- ходка здесь фрагментов венчиков стеклянных сосудов, остальные части которых происходят из других слоев, связанных с активной фазой жизни храма, должно сви- детельствовать об использовании этого объекта в цер- ковном быту того же периода. Возможно, некоторые соображения о его роли в храмовом ритуале можно получить, сравнив этот ар- хеологический объект с ямой № 8, расчищенной к юго- востоку от храма (подробнее см. главу 2 «Стратиграфия и характеристика культурных отложений»). Её полукру- глые стенки и скруглённое дно могут указывать, что она предназначалась, вероятно, для установки пифоса, ис- пользовавшегося как резервуар для воды во время стро- ительства храма. По окончании первого строительного периода пифос был убран с этого места, а углубление засыпано и перекрыто нивелировочным слоем, связан- ным с окончанием строительных работ. Однако вода в храме была нужна не только для строительных целей. Она активно использовалась в различных богослужебных обрядах, связанных с идеей очищения, прежде всего во время вхождения в церковь как священное пространство. Выразителен библейский пример: резервуар с водой – «литое из меди море, – от края его до края его десять локтей, – совсем круглое, вышиною в пять локтей», которое стояло «на 12 волах», согласно Третьей книги Царств (7: 23-26) и Второй книги Паралипоменон (4: 2-6), царь Соломон поставил перед построенным им храмом в Иерусалиме. Сегодня в храмах католической традиции чаша со святой водой встречает каждого входящего. В современной право- славной традиции этот обычай оставлен. Роль воды в литургии, особенно в эпоху поздней Античности, была неоднократно засвидетельствована не только письменными памятниками, но и археологи- ческими раскопками как в виде специальных храмовых резервуаров, так и в форме фрагментарно сохранивших- ся водоводных систем. Одним из ярких примеров такой практики является храм в Лабраунде (VI–XI вв.) в ви- зантийской Карии, неподалёку от г. Милас в провинции Мугла в юго-западной Турции, который был водружен прямо на остатки терм римского времени. Вода, посту- павшая в храм, использовалась не только для внутренних нужд, но и, возможно, была объектом паломничества, о чем свидетельствуют находки керамической и стеклян- ной посуды (Hellström 1987: 159-161; Blid 2012a; 2012b; о памятнике в целом см.: Karlsson, Carlsson 2011; об ис- пользовании воды в византийском общественном про- странстве см.: Mango 1995; Hattersley-Smith 1996: 236; Древности Семидворья I296 в церковном контексте см.: Magdalino 1990; Harrison, Firatli, Hayes 1968). Не была ли предназначена эта яма для столь необходимой в церковных ритуалах ёмкости для воды, форма и материал которой остаются нам не- известны, и не служили ли донные части сосудов, най- денные в алтаре, тем же целям? Это тем более вероятно, что поблизости от храма источники воды неизвестны, а ближайшая речка протекает по дну балки Еди-Евлер. Примечательно, что эта яма, которую мы предполо- жительно связали с обустройством резервуара для воды для очистительных ритуалов, была сооружена не только справа от южного входа в храм, но и непосредственно на границе невысокой материковой подрубки, на кото- рой находился алтарь, и наоса. Выше мы уже отмечали отсутствие надёжных археологических свидетельств о существовании алтарной преграды, хотя не исключено, что конструкция из керамид могла иметь отношение как к такой преграде, так и к гипотетическому резервуару с водой. Однако в данном случае не менее важно отме- тить, что сам алтарь ещё в первом строительном перио- де всё же был архитектурно выделен по отношению к основному объёму храма именно благодаря этой мате- риковой подрубке. По сути дела, она играла роль вимы, возвышающей алтарь над наосом и указывающей на границу, проходящую между сакральным и общинным (рис. 2.33; 2.34; 2.36). Зафиксированные в храме особенности литургиче- ского ритуала, прежде всего, вотивные приношения кре- стов и выделение северной части храма для совершения проскомидии, заставляют задуматься о социальной и культурной среде, в которой сформировались эти цер- ковные традиции. Кодификация обряда проскомидии пришлась на иконоборческую и постиконоборческую эпоху, которая, с одной стороны, характеризовалась взлётом частной инициативы и ростом самосознания византийского гражданина, а с другой стороны, воз- растанием влияния монастырей на жизнь общества. В соответствующем разделе настоящей монографии (см. главу 5 «Металлические кресты») мы предположили монастырскую инициативу в сложении практики прине- сения в храм вотивных крестов за живых и усопших, в результате которой можно было поставить под контроль проявления индивидуального благочестия. Считаем допустимым предположить, что в создании двухапсидного храма также воплотилась монашеская традиция, хотя никаких прямых свидетельств о су- ществовании на холме Тузлух или в его окрестностях монастыря вроде бы не существует. Однако стоит об- ратить внимание на монастырский характер церквей, привлеченных в качестве аналогий храму у с. Семидво- рье. Двухапсидный храм в Богазкой (Хаттуса), который был окружен комплексом небольших построек, сопо- ставимых с кельями, согласно гипотезе П. Неве (Neve 1984: 332), определённо был монастырским. Впослед- ствии эти наблюдения получили дальнейшее развитие в результате сравнения синхронных церковных комплек- сов в Хаттусе и Пергаме, которые объединяет не только сложная структура окружающих строений, но и ритуал приношения вотивных крестов, известный и в пергам- ской церкви (Rheidt 1993: 483). В этой связи в качестве богослужебных аналогий храмам на городище Богазкой и на холме Тузлух сто- Рис. 14.22. Монастырь средневизантийской эпохи Кислешукуру, Анталия, Турция (по: Akyürek, Tiryaki, Kızılkayak 2003: 18, res. 8). Fig. 14.22. Middle byzantine monastery Kisleçukuru, Antalia, Turkey, plan. Литургические особенности храма 297 ит привлечь не только ярко выраженные двухапсидные храмы, но и церковные постройки с архитектурно вы- деленным северным компартиментом, который также мог использоваться для совершения протесиса. Такие памятники достаточно хорошо исследованы профессо- ром Стамбульского университета Э. Акюреком (Турция) в юго-западной части Малой Азии вблизи современной Анталии. В постройках монастырского комплекса в урочище Паламутдзю в Юго-Западной Анатолии ника- ких литургических особенностей, кроме южного вхо- да в главный храм, не прослежено (Akyürek 2008: 304, 307). Однако руины монастыря в урочище Кислешукуру позволяют увидеть интересующую нас богослужебную специфику (рис. 14.22). Здесь существовал крестово- купольный храм средневизантийского периода с пря- моугольной пристройкой в своей северо-восточной ча- сти. Попасть в эту пристройку можно было как с запада, так и из основного объёма храма. Автор исследования предположил литургическое использование этого ком- партимента, который он сравнил с пастофорием и риз- ницей. С юго-восточной стороны к зданию примыкала двухэтажная трапезная, к югу от него располагались небольшие помещения, предположительно – монаше- ские кельи (Akyürek 2001a: 13–27; 2001b: 37; Akyürek, Tiryaki, Kızılkayak 2003: 17-22, res. 8; Tiryaki 2007). Похожие особенности планировки имел средневи- зантийский церковный комплекс на городище Иниш- диби рядом с Истладой в районе Кекова – Мира/Демре в Центральной Ликии, возможно связанный со святым источником (рис. 14.23). Северный компартимент хра- ма, предположительно монастырского, буквально «втиснулся» между церковью и скалой, что и опреде- лило его неправильную форму. Однако наличие здесь ниши позволило интерпретировать этот компартимент как место для совершения протесиса (Marksteiner, Nie- wöhner, Yener-Marksteiner 2009: 94, 96-97, 101-102, Аbb. 6, 13, 15). Подобным образом одноапсидный крестово- купольный храм в Тослак-Аугай, провинция Алания, был дополнен в северо-восточном углу пристройкой с отдельным входом, в которой возможно видеть как ме- сто совершения проскомидии, так и мемориальную зону (Doğan 2005: 135-146, çiz. 9; 2008: 381-394, çiz. 1). Вообще, средневизантийский период отмечен ак- тивным монастырским строительством как в Крыму (строительная надпись 906 г. игумена Никиты в Парте- ните, строительство монаха Георгия на г. Панаир, соз- дание храма монахом Нилом у пещеры Данильча-Коба; обзор см.: Виноградов 2010: 8-10), так и в Малой Азии. Монастырские храмы в византийской провинции ха- рактеризуются их особым расположением по отноше- нию к поселениям. Если общинные церкви находились в среде обитания, монашеские, как и кладбищенские, строились вне поселения (Gerstel 2005: 166). Очевидно, представители византийского монашества прибывали сюда с определённой внутренней миссией. Начиналась, если угодно, «вторая волна» христианизации ромейско- го общества, становление новой постиконоборческой культуры. Считаем нужным упомянуть еще одну особенность семидворского храма. Азимут его оси сориентирован на 47 градусов, что лишь на 6 градусов отличается от точки восхода солнца в день летнего солнцестояния в этих широтах, которое приходится на 20-22 июня. Не- смотря на существующую полемику в отношении до- стоверности связей между азимутом храма и днем его основания или посвящения (см. по этому поводу: Рап- Рис. 14.23. Церковь средневизантийской эпохи на городище Инишдиби, Истлада, близ Кекова – Мира/Демре, Турция, план (по: Marksteiner, Niewöhner, Yener-Marksteiner 2009: 94, Аbb. 6). Fig. 14.23. Middle byzantine sanctuary in İnişdibi fortified settlement, Istlada, near Kekova – Myra / Demre, Turkey, plan. Древности Семидворья I298 попорт 1974; Гаряев 1978; Раппопорт 1994: 110-113; За- граевский 2011), подобные сопоставления продолжают оставаться характерными для современных исследо- ваний церковных комплексов эпохи поздней Антично- сти в Южной и Центральной Европе. Так, ориентация базилики Тоновцева града в Словении, совпадающая с азимутом восхода солнца 2 февраля, на которое прихо- дится празднование Сретения Господня, стала причи- ной отдельного разыскания о степени распространен- ности этого праздника в эпоху основания храма (Čaval, Šprajc 2011: 247-255). В случае с семидворским храмом мы считаем небезынтересным сопоставить полученную дату с 24 июня – празднованием Рождества св. Иоанна Предтечи – наиболее почитаемого святого в Студийской монашеской традиции. С монашеской культурой могли быть связаны и захо- ронения в могиле, расположенной к востоку от южной апсиды и относящейся к первому этапу существования храма (рис. 1.1; 2.62-2.66) (см. главу 2 «Стратиграфия и характеристика культурных отложений»). Здесь были обнаружены останки двух взрослых мужчин, располо- женные друг над другом. Несмотря на то, что погребе- ние сопровождалось определёнными действиями, сле- ды которых зафиксированы в засыпи могильной ямы и имеют некоторые параллели в ритуалах расположенно- го неподалёку некрополя предшествующей эпохи, неко- торые особенности обряда могут найти свое объяснение в монастырской погребальной практике. Оба погребения принадлежат взрослым мужчинам. Какой бы то ни было погребальный инвентарь в захоро- нениях отсутствует. Из находок зафиксированы только остатки двух шаровидных пуговиц-подвесок, которые были частью одежды одного из погребённых. В одном случае руки согнуты в локтях и скрещены в области жи- вота, в другом случае левая рука вытянута вдоль тела, а правая слегка согнута в локте. Однако такое положение рук не свидетельствует о «нецерковности» погребён- ных. Несмотря на традиционные представления цер- ковной культуры о необходимости погребения усопших христиан со скрещёнными на груди руками (Michael Psellos 2006; Никифор 2007: 482), археология средне- векового погребального обряда как в Византии, так и на Руси опровергает это устоявшееся мнение (Мусин 2002а: 46-47; Poulou-Papadimitriou, Tzavella, Ott 2012). Наиболее важной для наших выводов является сле- дующая особенность нижнего погребения. Череп по- гребённого поддерживался в вертикальном положении с помощью помещённого рядом небольшого камня. Похожие погребальные конструкции встречаются до- статочно редко, но в Крыму они известны. Так, в погре- бении, обнаруженном в одном из средневековых храмов горы Аю-Даг, череп был зафиксирован с двух сторон каменными плитками, а его нижняя часть была покрыта крупным фрагментом стенки амфоры XII–XIV вв., на внутренней поверхности которого, обращенной к лицу погребённого, по обожжённой глине было процарапано граффити в виде надписи IC/X[C]/N[I]/К[A] ([K]A?), вписанной между ветвями креста (Тесленко, Лысенко 2006: 132-144, рис.4). Исследователи этого комплекса не только справедливо интерпретировали это погребение как захоронение иерея, сопоставив фрагмент керамики с христианской символикой с литургическим покровом – «воздýхом», которым покрывают лицо усопшего свя- щенника, но и нашли близкие аналогии фиксации го- ловы погребённого с помощью каменных и плитяных обкладок в погребальном обряде монастырей Афонской горы (ср.: Смирнов 1997: 88). Похожий элемент погребального обряда встречается и в кодифицированной практике Студийского монасты- ря. Древнейший сохранившийся в древнерусском пере- воде Студийский типик конца XII в., принадлежавший Благовещенскому монастырю на озере Мячине под Новгородом, в главе, посвященной иноческому погре- бению, упоминает «возголовице мало», которое следо- вало положить под голову усопшему (Горский, Невос- труев 1869: 263-264; Мансветов 1882: XXVII-XXVIII; Сводный каталог 1984: 159-161, № 138; Пентковский 2001: 384). Такое «возголовице» известно в археологии погребального обряда Древней Руси в виде каменных подушечек в саркофагах и захоронениях (Макаров 1981; Беляев 2005), что следует расценивать не как «аскети- ческую редакцию» обряда, характеризующую мона- шеские идеалы погребённых, а как исполнение пред- писаний собственно монашеского устава. Естественно, небольшие валуны или даже россыпи камней, положен- ные в изголовье покойному, встречаются в сельских по- гребениях Древней Руси (Спицын 1896: 9), очевидно, безо всякой связи с монашеством. Однако в свете все- го вышеизложенного погребения при храме в урочище Еди-Евлер представляется возможным соотнести с мо- настырской традицией. Таким образом, не только сложение традиции во- тивных крестов, но и установление и последующее рас- пространение обряда проскомидии-протесиса в IX–XI вв., воплотившегося в какой-то момент развития цер- ковной архитектуры в создании двухапсидных храмов, стоит связать с монастырским богослужением. В этом явлении возможно увидеть средство контроля над ин- дивидуальными приношениями мирянами хлеба и вина в церковь для Евхаристии. Ритуализация проскомидии в монашеском богослужении привела впоследствии к архитектурному обособлению северного компартимен- та или созданию прямоугольной пристройки. Стоит отметить отсутствие какой бы то ни было унификации в этом процессе, связанном с архитектурным воплоще- нием литургического обряда. Идея особого помещения для совершения протесиса находила самые различные архитектурно-планировочные решения. Не исключено, что семидворский храм, как и церковь в Сотере, явился одним из первых подобных опытов привнесения мона- шеских греческих ритуалов на территорию Таврики. Однако история развития византийской архитектуры свидетельствует, что такой тип храма не прижился в литургическом быту. Проскомидия логично вписалась в Литургические особенности храма 299 наиболее распространённый вид христианского святи- лища – трёхапсидную церковь. Однако храм в урочище Еди-Евлер был связан не только с привнесёнными монашескими традициями, но и с местными реалиями. Его деятельность, очевид- но инспирированная переселенцами, во многом ори- ентировалась на местную общину и связанную с этим местом историческую память. Читателю уже известно, что южная апсида перекрывает культовое сооружение (кенотаф?) эпохи бронзы. Ниже по склону располагался могильник предшествующего времени (VII (?) – VIII/ IX (?) вв. (Лысенко, Тесленко 2012: 104-110, рис. 1, 2), однако вопрос о том, существовали ли на некотором от- далении от храма и другие погребения, кроме известной нам предположительно монашеской могилы, уточнить в настоящее время не представляется возможным. Та- кое преемство сакральных мест и культовых объектов сквозь века и поколения не является чем-то исключи- тельным (ср. похожую ситуацию на памятнике Тонов- цев град в Словении, описанную в: Milavec 2012: 475- 487; см. также: Ciglenečki, Modrijan, Milavec 2011). Связь семидворского храма с заупокойным культом была не единственной формой отношений духовенства, возможно монашествующего, с местной общиной. Об этом свидетельствуют многочисленные остатки риту- альных трапез, сопровождавшихся жертвоприношением животных, что зафиксировано в культурном слое обоих храмовых компартиментов, на пространстве к югу от церкви и в кладках стен в виде скоплений и отдельных костей птиц, млекопитающих, рыб и створок моллю- сков. Подобные ритуалы, иногда совершавшиеся имен- но в боковых пастофориях, уже становились предметом научной фиксации (Babič 1969 : 45-46). Парадоксальным образом эти паралитургические трапезы не противоре- чат изначально монастырскому характеру комплекса и не свидетельствуют ни о «языческом мировоззрении» местных жителей, ни об их северо-кавказском проис- хождении. Некоторые из таких празднеств могли быть связаны с одноразовыми действиями, конкретными богослужеб- ными событиями, как, например, освящение одноапсид- ного храма в начале третьего строительного периода. С этим событием стоит соотнести кострище и остатки трапезы к востоку от южного входа в храм (слой № 5б, см. главу 2 «Стратиграфия и характеристика культур- ных отложений»). Не исключено, что более ранние три очага, зафиксированные у северного и южного входа в южный компартимент и у западного входа в северный компартимент (квв. 2С; 2E-F; 3-4C, слои №№ 7, 7а [оча- ги №№ 1, 2, 3]) (рис. 2.17) и относимые к началу функ- ционирования храма во втором строительном периоде, также могли отражать ритуалы, связанные с освящени- ем церкви. Мы затрудняемся однозначно определить роль этих костров, расположенных напротив церковных дверей и тем самым условно ориентированных по сторонам света, в предполагаемых ритуалах. Стоит, однако, от- метить, что в современном чине освящения храма со- хранился не только момент возжжения новой свечи в ал- таре, но и помазание миром всех стен храма в четырех местах: в алтаре и по центру западной, южной и север- ной стены непосредственно над церковными дверями (Никольский 1894: 792-794). Таким образом, этот обряд носит явно охранительный, апотропеический характер, мистически защищая церковные входы. Стоит предпо- ложить, что зафиксированное раскопками возжжение трёх огней перед входами в храм и современное пома- зание миром над церковными дверьми могли обладать единым смыслом. С этим же освящением двухапсидного храма во вто- ром строительном периоде и последовавшей за этим об- щинной трапезой могли быть связаны слой № 7б – сна- ружи храма и слой № 7-1 – в апсидной части северного компартимента, где зафиксированы кости черепа барана с элементами посткраниального скелета, возможно – жертвенного (рис. 2.49; 2.51; 2.52). Как уже было отме- чено (см. главу 3 «Керамика»), обломки как минимум двух афмор (рис. 3.34: 90, 127; 3.37: 90, 127) были най- дены на значительном удалении друг от друга как вну- три северного компартимента, так и с внешней стороны храмовых апсид (группы слоев I, II и IV), что позволяет предположить связь этих сосудов с первыми ритуаль- ными действиями в церкви, возможно с её освящением в начале первого этапа функционирования. Стоит отметить железные кресты (рис. 5.4: 237; 5.3: 238), которые располагались на пороге прохода в северо-западной стене, заложенного в третьем строи- тельном периоде (рис. 2.25; 2.26), а также еще один в районе дверного проёма с северной стороны (рис. 5.1, 5.5: 211). В южном проёме главного компартимента в слое № 12а найден рог молодого барана. Не исключено преднамеренное размещение этих предметов и останков жертвенных животных в значимых местах – в апсиде и на пороге, с охранительными целями (см. также главу 5 «Металлические кресты», где приведены соображения о подобной функции железных крестов, найденных в закладке проёма между храмовыми компартиментами). Как мы видим, одной из характерных черт культур- ного слоя семидворской церкви является присутствие здесь многочисленных костей животных, что может быть связано с общинными трапезами и жертвопри- ношениями. Считается, что такие жертвоприношения характерны, прежде всего, для Армянской церкви, где известен подобный обряд и последующая общинная благотворительная трапеза – «матах» (Sharf 1982: 417- 449), или для традиции народов Северного Кавказа и Закавказья, как об этом свидетельствуют уже упоминав- шиеся миссионерские наблюдения, сделанные в XVII в. Арканжелло Ламберти в Мингрелии (Ламберти 1877: 205), или костные останки, зафиксированные, например, при раскопках Таргимского храма в Ингушетии (Мужу- хоев 1980). Однако подобные общинные трапезы и жертвопри- ношения практиковались и в византийской традиции, Древности Семидворья I300 что зафиксировано еще письменными и каноническими памятниками VI–XII вв. Так, каноны V–VI Вселенско- го (Трулльского) собора 691-692 гг. (правила 74, 76, 88, 99) запрещают общинные трапезы в храме и принесе- ние мясной пищи к алтарю в качестве пожертвования клиру (Pitra 1868: 59-60, 64-65, 70; см. также: Никодим 1994). Равным образом эти же правила воспрещают вво- дить в храм животных, что косвенно возможно связать с общинными жертвами, которым предшествовало обя- зательное посвящение жертвенного животного святому или иконе. Проблема подобных жертвоприношений оставалась актуальной и для епископов Фессалоник в Греции в XII в. (Павлов 1895: 378-387; Barmine 2000: 231-243). Дополнительную информацию предоставляют этно- графические наблюдения XIX–XX в., которые фиксиру- ют греческое празднество, именуемое «курбани». Так, проживающие на Кубани греки приносили в жертву св. вмч. Георгию в надежде исцеления от болезни или в знак благодарности молодого быка, барана или пету- ха (Раевская 1996: 124). Стоит отметить, что очевидно речь как раз идет о греческих переселенцах из Крыма, традиция прихрамовых жертвоприношений у которых имела глубокие корни и не прекратилась и после пере- селения в приазовские и причерноморские степи в 1778- 1780 гг., после завоевания Крыма Россией. А.Л. Бертье- Делагард, в связи с этим переселением, сообщает, что жители деревень Мегапотам, Микропотам, Ксеропотам (совр. Генеральское, Малореченское, Солнечногорское Малореченского сельсовета, г. Алушта), Фуны (ныне с. Лучистое Лучистовского сельсовета) и самой Алушты отправились в путь совместно и на землях Мариуполь- ского уезда основали общее поселение, названное Кон- стантинополь (Бертье-Делагард 1920: 6-10, прим. 4). Столь пышное название селу было дано последним ми- трополитом Готским («Готфейским») Игнатием (Хаза- диновым, 1715-1786), возглавившим переселение хри- стиан из Крыма, поскольку местные жители принесли в дар новой церкви этого села в день её освящения в 1780 г. обильные приношения – множество овец и до 200 го- лов крупного рогатого скота. Церковь была освящена во имя св. вмч. Феодора Стратилата, как и храм в селении Фуны (Бертье-Делагард 1920: 8-10). В связи с этой информацией заметим, что среди останков животных, обнаруженных в храме в урочи- ще Еди-Евлер, встречены и кости домашнего быка, представленные одной или двумя особями, забитыми в возрасте 1,5-2 лет. Исследование показало, что как ми- нимум один бык был приведён непосредственно к хра- му, где и подвергся ритуальному закланию (см. главу 9 «Млекопитающие»). Стоит обратить внимание на то, что кости быка в слоях, соответствующих первому эта- пу жизни храма, были найдены перед западным входом в северный компартимент, тогда как останки животного этого вида, обнаруженные перед южным входом, соот- носятся со вторым этапом существования церкви. Не исключено, что эти останки были перемещены в про- цессе слоеобразования. Однако, поскольку абсолютной уверенности в том, что в материалах раскопок представ- лена лишь одна особь Bos taurus нет, нет и ничего неве- роятного в предположении, что мы имеем дело с двумя жертвоприношениями быков, соответствующими двум освящениям храма. Отголоски традиции храмовых жертвоприношений отражены также в одном из местных крымских преда- ний, зафиксированном П.И. Кеппеном 24 ноября 1833 г. в крымском селе Улу-Узень (Мегапотам), ныне – с. Ге- неральское Малореченского сельсовета Алуштинского горсовета: «К востоку от деревни на бугре, именуемом Хурусть4… видно основание церкви весьма малой. Тата- ры говорят, что это монастырь Ай-Сохрав… Из Сартаны … греки приходили сюда молиться … По существую- щему преданию каждогодно ко времени богослужения приходил сюда олень (сугун) для жертвы. Как-то он опоздал. Греки убили его тотчас по приходе, не давши отдохнуть, с того времени уже их нет» (Материалы…, л. 22 об; об истоках традиции и других примерах см.: Лысенко 2012). В настоящее время в отечественном византинове- дении наиболее полный обзор средневековой традиции прицерковных жертвоприношений был сделан Н.Д. Ба- рабановым (Барабанов 2002: 22-50; 2004: 89-113), кото- рый справедливо отказывается видеть в этом банальное «язычество» или его пережитки. Однако он отмечает, что подобные жертвоприношения так и не стали полно- правной частью православного богослужения. Стоит напомнить основные положения трудов Н.Д. Барабанова. Для жертвоприношений отбирались преимущественно мужские особи телят и баранов, само жертвоприношение было увязано со временем совер- шения литургии, а присутствовавший здесь священник читал соответствующую молитву, кадил жертвенное животное и кропил его святой водой. Иногда, как это описано в житии св. Николая Сионского, возглавляв- шего монастырь в малоазийской Ликии, духовенство, в том числе и монастырское, выступало инициаторами подобных приношений. Эти свидетельства письменных источников служат дополнительным подтверждением как «каноничности» происходившего в семидворском храме, так и возможного участия монашествующих в общинных ритуалах. Архимандрит монастыря св. Сиона сам организовал путешествие по часовням горных селений с принесени- 4 Холм находится на юго-восточной окраине современного села. Ин- тересно отметить, что археологические исследования позволили зафиксировать на его вершине выход культурного слоя с большим количеством деструктированного известкового раствора и облом- ками архитектурных деталей из известкового туфа. Здесь же от- мечены оплывшие, овальные в плане углубления, возможно, следы погребальных сооружений. Видимо, на этой возвышенности рас- полагался храм с прилегавшим к нему некрополем. Среди находок встречаются мелкие обломки гончарной простой и поливной посу- ды XIII–XIV вв. На склонах этого же холма обнаружен подъёмный материал IX–X вв.: обломки красноглиняных керамид, калиптеров, амфор «причерноморского» типа (Тесленко, Лысенко 2003: л. 272). Литургические особенности храма 301 Жертвоприношения повсеместно завершались об- щинной трапезой. Обычно заклание жертвенного жи- вотного, которое могло вводиться во храм и поставлять- ся перед иконой святого, которому оно посвящалось, или даже проводить в храме всю ночь, происходило на площади перед деревенской церковью. Однако извест- но, что в некоторых удалённых греческих общинах, на- пример, в местности Фарасса в Каппадокии (Феке, про- винция Адана, Турция), вплоть до XX в. (!) жертвенное животное закалывали на специальном камне, который находился в храме напротив алтаря (Georgoudi 1979: 275; Буркерт 2000: 409; см.: Burkert 1983; 1997; см. так- же о местной религиозной жизни: Λουκόπουλου, Πετρό- πουλου 1949). Подобная практика позволяет расширить гипотети- ческие функции плоского камня в северном компарти- менте семидворского храма. Он мог служить не только для совершения протесиса, но и быть жертвенником в первоначальном смысле этого слова, поскольку архи- тектоника северной пристройки обеспечивала беспре- пятственный доступ к предполагаемому месту ритуаль- ного заклания животных извне. Таким образом, материалы раскопок церкви на хол- ме Тузлух предоставляют нам уникальную возможность археологического комментария к информации письмен- ных источников и данным ново-греческой этнографии о существовании храмовых жертвоприношений в Ви- зантии и в «ромейской традиции». Распространённость такого обряда как среди греческого византийского на- селения, так и среди кавказских племен существен- но усложняет вопрос об этнической принадлежности местной общины. Как мы уже видели, особенности совершавшегося в храме на холме Тузлух ритуала, как и планировка самой церкви, не позволяют однозначно связать его с северо-кавказскими традициями. В этой ситуации нельзя исключить и принадлежность местных жителей к ромеям-грекам, о чем дополнительно свиде- тельствуют как малоазийские истоки храмового устрой- ства, так и каменное домостроительство с использова- нием керамической черепичной кровли и передовые технологии гончарного производства, которые отмече- ны на раскопанных по соседству поселениях (см. главу 3 «Керамика»). Археологические исследования семидворской церк- ви позволяют увидеть не только возможные свидетель- ства ритуала освящения храма, но и материализацию обряда возжжения огня для богослужения. В этом от- ношении весьма показательно скопление с внешней стороны у южного входа в храм угольков очага, фауни- стических останков, фрагментов стеклянных сосудов и кремнёвых чешуек (слой № 5, см. главу 2 «Стратигра- фия и характеристика культурных отложений»). Трасо- логические исследования позволили заключить, что че- шуйки образовались от удара кремня о металлический предмет (см. Приложение 7), который должен был быть ни чем иным, как кресалом. Очевидно, все эти артефакты появились здесь в тре- тьем строительном периоде в результате регулярно со- вершаемых действий. На наш взгляд, их стоит связать с возжжением «нового» или «священного» огня, до- бываемого специально для богослужения при помощи кремня и кресала, предположительно перед вечерней службой. Стоит отметить, что кресала уже встречались при исследовании храмов византийской традиции. Так, кресало было найдено в храме на горе Ниф (Олимп) в Западной Анатолии (район Кемальпаша, провинция Из- мир, Турция) (Yalçın 2011: 23; Baykan 2011). Еще пять кресал известно в культурном слое средневековых хри- стианских храмов VIII–XII вв. на месте античного свя- тилища на Гурзуфском Седле (Новиченкова 2005: 18). Однако лишь в Семидворье тщательность археологиче- ской фиксации позволила выявить кремнёвые чешуйки. Сегодня возжжение огня за богослужением доста- точно регламентировано (Никольский 1894: 44-51), од- нако оно совершается от «негасимых» храмовых лампад без специальной молитвы. Торжественное возжжение «нового огня» для вечернего богослужения, сопрово- ждавшееся особым ритуалом, осталось в прошлом, хотя и закрепилось в виде литургического рудимента – вы- носа свечи на входе Великой Вечерни (Успенский 2008: 60-65). Профессор Санкт-Петербургской Духовной ака- демии И.А. Карабинов справедливо предположил, что в основе древнего и ныне неупотребляемого чина «вечер- него» огня «лежит древнехристианский обычай, перене- сенный из еврейства, – вечером при зажжении светиль- ника благодарить Бога за созданный Им для освещения ночного мрака огонь» (Карабинов 1910: 59). Еще одним пережитком этого чина, причём доста- точно специфическим, является обряд возжжения и освящения огня Великой Субботы в храме Гроба Го- сподня в Иерусалиме, который в массовом сознании превратился в сверхъестественное «схождение Благо- датного Огня» (Успенский 2008: 45-83). В древности особый чин нового пасхального огня, также выросший из чина «вечернего благодарения», существовал повсе- местно. Паломник Добрыня Ядрейкович, будущий ар- хиепископ Новгородский, упоминал, что в начале XIII в. в Константинополе в Воскресенской церкви было особое место, «идеже свеща возжигаются на великий день» (Савваитов 1872: 151). Подобный обряд, утрачен- ный сегодня в украинском и русском Православии, со- ем в жертву быков ради избавления местных жителей от эпидемии чумы. Местные жители отправлялись к часов ням крестным ходом, где и приносились жертвы, а затем имело место общее вкушение жертвенного мяса (Šev čen ko I., Ševčenko N. 1984). Очевидно, что здесь мы имеем дело не с язычеством или его ренессансом, а с тем, что можно назвать христианизацией явлений местной куль туры, поскольку речь идет не об «устойчивости» и «лега лизации» языческих традиций в христианском обществе, а об их десемантизации, переосмыслении и включении в новый культурный контекст. Согласно определению Н.Д. Барабанова, здесь имела место лишь определённая «ли тургическая легализация» общинных обычаев. Древности Семидворья I302 хранился как в греческой, так и в римской приходской практике Великой Субботы. Пасхальная свеча здесь за- жигается от разведённого вне храма костра. Иногда ка- толический священник пред вечерним богослужением самостоятельно высекает огонь из камня, от которого зажигается пасхальная свеча (ср.: Sposób odprawiania 1894: 197-199). Подобное добывание «чистого» огня не стоит сме- шивать с этнографически известными весенними об- рядами получения «живого» или «Божьего» огня, которое так же достигается архаическими, ныне не упо- требляемыми способами, преимущественно трением, что известно у славянских народов (Tyszkiewicz 1976: 591-597; Сумцов 1889: 408-410). В данном случае при- внесённая христианская традиция пересекается с древ- ними индо-европейскими верованиями и даже замещает их. Стоит отметить, что следы добывания огня трением от церковной стены известны в Польше (Lewandowska, Mietz, Woźny 2008: 58-74, 80-86, 113-131, rys. 1-6, 11, ill. II. 1-2, 7-11), где зафиксированы округлые углубле- ния (рис. 14.24), оставшиеся от подобных манипуляций преимущественно на южной стороне (sic !) или у глав- ного западного входа (Lewandowska, Mietz, Woźny 2008: 64, tab. II). Подобные выемки можно встретить и в дру- гих европейских странах: во Франции, в частности, в Нормандии, в Германии и т.д. Очевидно, мы имеем дело с общерелигиозным феноменом. В любом случае, даже если наше суждение о преи- мущественной связи зафиксированного на холме Тузлух ритуала «добывания огня» с вечерней службой пока- жется кому-то слишком категоричным, скопление крем- ня и стекла однозначно указывает, что именно здесь регулярно совершалось возжжение огня для храмового богослужения. Люди средневековья не знали «негаси- мых лампад» в сельских храмах, а употребляемое масло стремились экономить. При этом само действие оказывается достаточно ритуализировано. Непосредственно в контексте ма- териализации этого ритуала были найдены не только вотивные кресты, но и подвеска из клыка животного (рис. 6.2: 238), которая также могла быть принесена в храм с определёнными целями как вотив. Стоит также сравнить феномен, зафиксированный на холме Тузлух, с результатами исследования храма, располагавшегося на горе Пахкал-Кая. Анализ находок у юго-восточной стены церкви свидетельствует, что именно здесь совер- шались регулярные действия, связанные с вотивным приношением крестов и иных предметов, а скопление фрагментов лампадок и осколков кремня совершенно аналогично картине, зафиксированной в Семидворье (Лысенко 2011: 224). Гора, на которой располагалось древнее святилище, предшествующее храму, занимает ключевое положение на перевале между двумя долина- ми и с давних времен могла восприниматься как свя- щенная. Массовое скопление фрагментов лампад у южного входа в храм в контексте совершавшихся здесь ритуа- лизированных действий заставляет задуматься, не явля- ются ли эти осколки следствием некоего обряда, связан- ного с разбиванием стеклянных сосудов? Несмотря на то, что ответ на этот вопрос нам видится отрицатель- ным, нельзя не упомянуть, что в восточно-христианской практике, по крайней мере в XI–XVII вв., действительно существовал обряд «сокрушения скляницы». Во время совершения Таинства венчания практиковалось разби- тие общей чаши с вином, из которой предварительно жених и невеста отпивали трижды. Исторически чин венчания был связан с причаще- нием новобрачных за литургией, однако практикуемая сегодня «общая чаша», которая носит неевхаристиче- ский характер, не может рассматриваться как рудимент свадебного причащения. Истоки «общего потира» стоит искать в общинной традиции, в «светском» свадебном пире и домашней церемонии. Общая чаша могла вос- ходить как к римским гражданским обрядам, так и быть заимствованной из иудейской практики, возможно, че- рез христиан Малой Азии. Воцерковление этой чаши было связано с появлением специальной молитвы, в ко- торой священник просил освятить её «благословением духовным», что присутствует и в современном церков- ном последовании брака. Возможно, к VIII–IX вв. этот эпизод в чине венчания уже сформировался. Сложнее прояснить вопрос со смыслом и происхо- ждением обычая, требующего разбить этот сосуд после совместного троекратного приобщения. Впервые он за- фиксирован в начале XI в. в тексте греческого Евхология (Paris. Coislin. 213) – богослужебного сборника священ- нических молитв, составленного в 1027 г. и отражавше- го столичную константинопольскую практику (Duncan 1983). Впоследствии этот обычай был свойственен как греческой и сербской, так и древнерусской практике вплоть до появления в XVII в. печатных богослужебных книг. Зачастую в тексте чина подчеркивается, что общая чаша должна быть стеклянной («потирец склян исполнь вина»), очевидно, для удобства её «сокрушения», кото- рую священник дает «кому любо да сокрушают ю» (о «сокрушении скляницы» см.: Одинцов 1881: 163; Дми- триевский 1884: 389, 396-397; о последовании «общей чаши» см.: Петровский 1908: 1602-1603, 1613-1615; Желтов 2004; 2005б; 2009: 119-120; 2010: 27-28). Интересные подробности этого обычая в Москов- ском царстве сообщают письменные памятники XVI– XVII вв. Согласно «Извещению о чине свадебном», составившем 67-ю главу «Домостроя» в его Старшей редакции, восходящей к середине XVI в., чаша, подле- жащая разбитию, должна быть без ручек. Разбивать её предписывалось не швыряя вниз, а просто выпуская из рук на землю, после чего осколки следовало растоптать ногою. Адам Олеарий, посетивший Россию в 1633-1634 гг., сообщает, что на свадьбе «попу подают деревянную позолоченную чашу или же только стеклянную рюмку красного вина: он отпивает немного в честь брачующих- ся, а жених и невеста три раза должны выпивать вино. Затем жених кидает рюмку оземь и, вместе с невестою, Литургические особенности храма 303 растаптывает её на мелкие части, говоря: «Так да падут под ноги наши и будут растоптаны все те, кто пожелает вызвать между нами вражду и ненависть» (Домострой 1994; Олеарий 2003: 196). В связи с последним изве- стием интересно отметить разницу между устоявшимся обычаем и церковными требованиями. Богослужебные книги XVI в., содержащие чин венчания, категорически воспрещают разбивать брачную скляницу ногой (ср.: «Взем иерей тую чашу сокрушит некаковым орудием, а не ногами, и погрузит с каменем в воду, да не будет в попрание, ни в послужение ино», см.: Дмитриевский 1884: 397). История обряда «сокрушения брачной скляницы», казалось бы, обретает некоторые археологические реа- лии в материалах раскопок храма в урочище Еди-Евлер. Однако, на наш взгляд, массовые находки обломков сте- клянных сосудов перед южным входом в храм хоть и могут быть сопоставлены с «демографическим бумом» на южных берегах Крыма в эту эпоху, но вряд ли количе- ственно сравнимы с семейными парами, обвенчанными на холме Тузлух. К тому же, факт опубликования импе- ратором Алексием Комнином новелл об обязательности цер ковного обручения и венчания (1084 и 1095 гг.) сви- детельствует, что и в конце XI в. церковное благосло- вение брака не было повсеместным и было более свой- ственно византийской аристократии, нежели сельской общине (о подобной ситуации того же времени на но- вообращенных землях Древней Руси см. канонические правила митрополита Киевского Иоанна: Иоанн 1880: 18, № 1: 30). К эпохе существования церкви в урочище Еди-Евлер относятся лишь первые попытки императо- ра Льва VI (886-912) утвердить социальную значимость Таинства венчания (см.: Meyendorff 1990). Стоит доба- вить, что согласно нашим наблюдениям, стеклянные со- суды в семидворском храме являлись осветительными приборами. Очевидно, перед нами – археологическое свидетельство естественной «гибели» хрупких изделий в процессе неосторожного обращения. Итак, в результате проведённого исследования нам удалось, как представляется, установить истоки и при- чины появления двухапсидных храмов в Таврике в кон- це VIII–IX вв. – речь, прежде всего, идет о церквах в урочище Еди-Евлер и в Сотере. Говорить о буме воз- ведения двухапсидных храмов в Крыму (Сорочан 2005: 1009-1010) все же не приходится. «Вторая волна» их появления может быть связана уже непосредственно с влиянием итальянской архитектуры. За двухапсидными крымскими храмами IX в. сто- ит, по нашему мнению, новая монастырская практика совершения проскомидии в северном компартименте церкви. К этой же монашеской практике относится и появление в храме вотивных металлических крестов. Сама идея вынесения проскомидии в отдельный север- ный объём хорошо вписывается в тенденции архитек- туры средневизантийского периода, столичные в своих истоках. В результате основной объём наоса – средо- точие Царствия Божия, начинает окружаться дополни- Рис. 14.24. Следы добывания «святого огня» на стенах костелов, Польша: I – костел св. Войцеха, Костелец Калишский, воеводство Великопольское; II – костел св. ап. Фомы, Новое Место Любавское, воеводство Варминско- Мазурское (по: Lewandowska, Mietz, Woźny 2008: 114, 128, ill. II. 7, 13). Fig. 14.24. Traces of making of „holy fire” on church walls, Poland: I – church of St Wojciech, Kościelec Kaliski, wojew- ództwo wielkopolskie; II – church of St Thomas, Nowe Mi- asto Lubawskie (Neumark in Westpreussen), województwo warmińsko-mazurskie. Древности Семидворья I304 тельными пристройками, символизирующими окру- жающую это Царство мирскую жизнь (Hadjitryphonos 2006). Одновременно здесь сказалась и отмеченная А.Л. Якобсоном и Т. Мэтьюзом «приватизация», миниатюри- зация архитектурных форм этой эпохи (Якобсон 1983, Mathews 1982). Появление «монашеской традиции» в Крыму в по- стиконоборческую эпоху заставляет по-новому взгля- нуть на тему «иноческой миграции» в Таврику. В свое время, основываясь на не вполне точной интерпретации Жития прп. Стефана Нового (VIII в.), исследователи предположили, что Крым в это время испытал массовое переселение иконопочитателей, представленных преи- мущественно монахами, которые занимались здесь цер- ковным строительством. Об этом писали В.Г. Васильев- ский, Ю.А. Кулаковский, А. А. Васильев, А.Л. Якобсон и др. Позднее А.Г. Герцен и Ю.М. Могаричев справедливо показали, что создание пещерных монастырей на полу- острове византийскими монахами-иконопочитателями – не более, чем историографический миф (Герцен, Мо- гаричев 1992; новые переводы жития и исследования см.: Auzépy 1997; 1999; 2007). Сегодня, опираясь на сделанные в настоящем ис- следовании выводы, возможно уточнить роль монаше- ства в сложении христианской культуры Таврики IX–X вв. Анализ материалов храма на холме Тузлух показы- вает, что в это время в Крыму определённо возникали сакральные комплексы, которые принадлежали «мо- нашескому мейнстриму» эпохи и стали во многом го- сподствующими в X–XI вв. Однако в дальнейшем этот «литургический эксперимент» оказался невостребован. В то же время быстрое распространение монашеской культуры в восточных областях Империи показыва- ет готовность византийского иночества к внутренней миссии в ромейском обществе в эпоху сложения новой культурной модели. Интересно отметить важные параллели между се- мидворским храмом и некоторыми памятниками Малой Азии, прежде всего в Богазкой (Хаттуса). Весьма веро- ятная связь общины или лиц, основавших храм, именно с Малой Азией подтверждается и передовыми строи- тельными и ремесленными технологиями. Не отрицая факта активного переселения в Крым общин из других регионов, в том числе из Восточного Причерноморья (Сазанов, Могаричев 2004: 90-92; о социально поли- тической ситуации в Таврике в эту эпоху см.: Майко 2010б: 428-437; Майко 2010а: 266-272; Науменко 2011: 165-187), мы склоняемся в пользу связи местной общи- ны с ромейской культурой. Появление этой общины в Крыму могло быть связано с утверждением фемного строя не только в Таврике, но и в Малой Азии. Новые исследования надёжно соотносят создание фем не толь- ко с формированием армейских подразделений, но и с созданием широкой инфраструктуры, в том числе рас- считанной на товарное производство (Brubaker, Haldon 2011: 752-753; Brubaker 2012). Характерно, что это население практически сразу утрачивает активные связи с митрополией. Среди ке- рамики семидворского храма практически отсутствуют импорты. Лишь в слое разрушения храма найден фраг- мент константинопольского белоглиняного поливного сосуда Х в., а единственный обломок днища высокогор- лого кувшина был помещён в алтаре, что свидетельству- ет об особом отношении к нему в повседневной куль- туре. Можно говорить о своего рода «варваризации» греческого населения в Крыму. Однако эта «варвариза- ция» никак не связана с восприятием зафиксированных на холме Тузлух обычаев «народного православия» с его жертвоприношениями и общинными трапезами. Их наличие ни в коем случае не способно охарактеризовать этнический состав местной паствы как негреческий (ср.: Пищулина 2007a; 2007б). Историко-археологический контекст церкви в уро- чище Еди-Евлер говорит о вполне цивилизованном христианстве местной общины, для которой были характерны литургические традиции и новшества ро- мейской культуры, связанные с чином проскомидии, вотивными приношениями и возжжением богослужеб- ного огня. Эти обычаи в целом совпадают с обычаями византийского благочестия (Gerstel, Talbot 2006: 79- 100). В дальнейшем их можно будет проследить в кон- тинуитете традиции местных вотивов, пусть и в иной форме. Речь идет об уже известных нам серебряных «очах» Панаира (Адаксина 2002: 111, рис.140). Конец религиозно-общинной жизни вокруг храма на холме Тузлух в первой половине-середине Х в. естественным образом совпадает с упадком окрестных поселений с некогда активными гончарными центрами. Однако не исключено, что память о храме, воздвигнутом на хол- ме, который традиционно мог восприниматься как свя- щенный, сохранялась и позднее, о чем свидетельству- ют найденные здесь обломки керамики XIV–XV вв., принесенной кем-то из окрестных жителей на место древнего святилища.

Литургические особенности храма

Institution

Ähnliche Einträge