Автобіографічні спогади Григорія Світлицького

Автобіографічні спогади Григорія Світлицького

Hryhoriy Svitlytsky (1872–1948) is a famous Ukrainian artist, teacher and musician. In the history of the Ukrainian Fine Arts he is known as an author of lyric landscape. His painting is inspired by musical impressions as music influenced all his creative works. The author offers a complete text of...

Ausführliche Beschreibung

Gespeichert in:
Bibliographische Detailangaben
Datum:2009
1. Verfasser: Новійчук, В.
Format: Artikel
Sprache:Ukrainian
Veröffentlicht: Інститут мистецтвознавства, фольклористики та етнології iм. М.Т. Рильського НАН України 2009
Schriftenreihe:Студії мистецтвознавчі
Schlagworte:
Архів
Online Zugang:http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/27592
Tags: Tag hinzufügen
Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
Назва журналу:Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Zitieren:Автобіографічні спогади Григорія Світлицького / В. Новійчук // Студії мистецтвознавчі. — К.: ІМФЕ НАН України, 2009. — № 1(25). — С. 118-134. — Бібліогр.: 23 назв. — укр.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
id irk-123456789-27592
record_format dspace
spelling irk-123456789-275922011-10-10T12:04:20Z Автобіографічні спогади Григорія Світлицького Новійчук, В. Архів Hryhoriy Svitlytsky (1872–1948) is a famous Ukrainian artist, teacher and musician. In the history of the Ukrainian Fine Arts he is known as an author of lyric landscape. His painting is inspired by musical impressions as music influenced all his creative works. The author offers a complete text of Svitlytsky’s memories named Colours and Sounds, Sounds and Colours. Svitlytsky recollects his studying at Murashko’s drawing school, meeting outstanding artists at the end of the 19th and beginning of the 20th centuries, notably M. Vrubel, I. Repin, A. Kuindzhi, O. Benua, М. Khuznetsov, P. Chystyakov. 2009 Article Автобіографічні спогади Григорія Світлицького / В. Новійчук // Студії мистецтвознавчі. — К.: ІМФЕ НАН України, 2009. — № 1(25). — С. 118-134. — Бібліогр.: 23 назв. — укр. 1728–6875 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/27592 75.03 СВІТЛИЦЬКИЙ uk Студії мистецтвознавчі Інститут мистецтвознавства, фольклористики та етнології iм. М.Т. Рильського НАН України
institution Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection DSpace DC
language Ukrainian
topic Архів
Архів
spellingShingle Архів
Архів
Новійчук, В.
Автобіографічні спогади Григорія Світлицького
Студії мистецтвознавчі
description Hryhoriy Svitlytsky (1872–1948) is a famous Ukrainian artist, teacher and musician. In the history of the Ukrainian Fine Arts he is known as an author of lyric landscape. His painting is inspired by musical impressions as music influenced all his creative works. The author offers a complete text of Svitlytsky’s memories named Colours and Sounds, Sounds and Colours. Svitlytsky recollects his studying at Murashko’s drawing school, meeting outstanding artists at the end of the 19th and beginning of the 20th centuries, notably M. Vrubel, I. Repin, A. Kuindzhi, O. Benua, М. Khuznetsov, P. Chystyakov.
format Article
author Новійчук, В.
author_facet Новійчук, В.
author_sort Новійчук, В.
title Автобіографічні спогади Григорія Світлицького
title_short Автобіографічні спогади Григорія Світлицького
title_full Автобіографічні спогади Григорія Світлицького
title_fullStr Автобіографічні спогади Григорія Світлицького
title_full_unstemmed Автобіографічні спогади Григорія Світлицького
title_sort автобіографічні спогади григорія світлицького
publisher Інститут мистецтвознавства, фольклористики та етнології iм. М.Т. Рильського НАН України
publishDate 2009
topic_facet Архів
url http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/27592
citation_txt Автобіографічні спогади Григорія Світлицького / В. Новійчук // Студії мистецтвознавчі. — К.: ІМФЕ НАН України, 2009. — № 1(25). — С. 118-134. — Бібліогр.: 23 назв. — укр.
series Студії мистецтвознавчі
work_keys_str_mv AT novíjčukv avtobíografíčníspogadigrigoríâsvítlicʹkogo
first_indexed 2025-07-03T07:19:29Z
last_indexed 2025-07-03T07:19:29Z
_version_ 1836609354262904832
fulltext АвтобіогрАфічні спогАди григорія світлицького Валентина Новійчук Архів Archives Серед багатьох архівних документів, пов’язаних з історією мистецтва України, що зберігаються в Наукових архівних фон- дах рукописів та фонозаписів Інституту мистецтвознавства, фольклористики та етно логії ім. М. Т. Рильського НАН України (далі – НАФРФ ІМФЕ), значний інтерес ста- новлять матеріали архіву Григорія Петро­ вича Світлицького – фонд 32, 63 одиниці зберігання. Г. Світлицький (1872–1948) – відомий український художник, педагог і музикант, народився в Києві в родині музиканта­ валторніста. Першим його вчителем му- зики був батько. Згодом він учився грати на скрипці та на роялі в різних вчителів, які пророкували йому неабияку музичну кар’єру. Г. Світлицький навчався в рису- вальній школі М. Мурашка (1886–1891), в Санкт­Петербурзькій академії мистецтв у М. Кузнєцова, А. Куїнджі, І. Рєпіна (1894– 1900), упродовж 1896–1918 років був учас- ником багатьох виставок: Товариства пе- ресувних художніх виставок, Товариства ім. А. Куїнджі, весняних виставок в залах Імператорської академії мистецтв, осінніх виставок картин товариства художників в залах Імператорського товариства за- охочення мистецтв та ін. У 1919 році він переїхав в Україну і невдовзі став одним із засновників нової художньої спілки – Асоціації художників Червоної України. У повоєнних роках був професором Київського художнього інституту, 1946 року йому було присвоєно звання Народного худож ника України. Г. Світлицький був однаково обдаро- ваним і художником, і музикантом. У сво- їх «Записках из автобиографии»1 він про себе пише: «С шести лет начал учиться музыке, к которой, как и к живописи, имел одинаковые влечения»2. І далі: «Рядом с занятиями по живописи шло занятие и музыкой. В 15 лет я был уже готовым оркестровым музыкантом. Принимая учас- тие в симфонических концертах, я мог уже зарабатывать себе на хлеб. Насколько мать желала, чтобы я был музыкантом, настолько отец был против. Не против музыки, которую он любил, а против того ремесла музыканта, который не творит, а выполняет созданное другими»3. Музика супроводжувала художника впро довж усього його життя. Живопис Г. Світ лицького, безперечно, навіяний му- зичними враженнями. Внутрішній зв’язок із музикою позначився на всій його творчості. В історію українського образотворчого мис- тецтва Г. Світлицький увійшов передусім як автор ліричного пейзажу, творчість його відзначається великою емоційністю, глиби- ною й витонченістю почуттів. У НАФРФ ІМФЕ зберігається кілька са- мостійних текстів автобіографічних спога- дів Г. Світлицького. «Записки из автобио­ графии»4 написані на аркушах зошита в лінійку, заповнені текстом з обох боків олівцем, без дати; «Заметки из автобио­ графии»5 є незавершеним фрагментом авто біографії на окремих аркушах в клі- тинку, без закінчення, без дати написан- ня; «Из моих воспоминаний. Картинки из автобио графии»6 написані синім чорни- лом на аркушах різного розміру, без дати. Рукописи не ідентичні за змістом, про- те загальна біографічна канва спогадів зберігається в усіх варіантах. Згадуючи своє навчання в рисувальній школі 118 УДК 75.03 СВІТЛИЦЬКИЙ Валентина ноВійчук. аВтобіографічні спогади г. сВітлицького 119 М. Мурашка в «Записках из автобиогра- фии», Г. Світлицький так описує враження від зустрічі з М. Врубелем: «В те време- на шла роспись Владимирского Собора, и нас, нескольких учеников, пригласил Врубель помогать писать по его эскизам орнаменты. Какое грустное впечатление произвел на нас тогда Врубель. Маленький, тщедушный, в коротком рыжем пиджаке, из под которого выглядывали заплаты на брюках, казался нам ужасно жалким. То ли дело Котарбинский 7 или Сведомский 8, нарядные, чуть ли не во фраках, с белыми бантами на сверкающих белизной руба- хах – вот где настоящие художники, к ним страшно было приблизиться, мы только из- дали могли наблюдать, как они пишут изо- бражения святых. Помню, как мы пошли жаловаться Прахову на Врубеля, который не платил нам денег. Бедный художник, никто не понял тогда гениальнейшего твор- ца Демона, чужд он был и непонятен стоя- щим тогда во главе росписи Владимирского Собора»9. Деякі особисті моменти, нові враження й відчуття художника мають місце в кожно- му з текстів спогадів. Щирі і дружні стосун- ки зв’язували Г. Світлицього з А. Куїнджі: «Больше всех из профессоров, с которыми я встречался, был Архип Иванович Ку ин­ джи. Он был долгое время председателем комитета жюри Весенних выставок, где я на протяжении 22 лет принимал участие своими произведениями. Я его любил за его лучезарные краски, так сдвинувшие палитру рыженького колорита. В моих гла- зах он был магом и волшебником, да и в самом деле, кто из художников так застав- лял светиться и гореть лучезарным светом никчемные наши слабенькие по отношению к природе краски. Я никак не могу забыть его света заходящего солнца, горевшего на бе- лой стенке хаты с падающей на нее тенью от дерева. Красок вы не видите, а видите свет, все насыщено настолько сиянием, что вы начинаете не верить, да краски ли это, а ничто другое. Репин называл его Гением. Да, это был необыкновенный че- ловек. Его могучая и величественная фигу- ра с пронизывающими большими глазами и короткими фразами. – Это я сказал, – [эта фраза] убеждала вас, что действительно иначе и не могло быть. Вступать с ним в спор не приходи- лось. – Это я сказал! – крикнет и кончено. – Архип Иванович, как вы находите эту картину? – часто мы к нему обращались, следуя за ним по выставке. Павза. Ждем, что скажет. – Это… дайте папироску.., – и больше ничего. Очень редко остановится надолго перед каким­нибудь произведением, долго смотрит, а потом отчеканит: – Это да! … – и больше ничего. Один раз на выставке произошел курьезный случай: я и несколько товарищей остановились пе- ред картиной его ученика, удивляясь как сильно он передал свет заходящего солн­ ца на снегу и желтой стены какого­то дома. – Вот молодец! Вот здорово! Как он двинулся вперед, до этого еще ни разу не удавалось ему так сильно передать свет. Мы были поражены и искали глазами са- мого автора, чтобы поздравить его с успе- хом, но тут слышим: «Да это я ему сде- лал». Эту тайну выдал Архип Иванович, находившийся здесь незамеченный нами. Хороший был педагог […] его ученики […] увековечили его имя своими работами, пронизанными палитрой великого учите- ля. Некоторые считают меня тоже уче- ником Куинджи, но, к сожалению, я в его группе не состоял»10. В Академії мистецтв Г. Світлицький навчався безпосередньо у класі проф. М. Кузнєцова. Про своїх учи- телів Г. Світлицький згадує з теплотою й сердечністю: «О Чистякове можно много рассказывать, но кто не знает, что это был великий и талантливый педагог. Последний раз я его встретил на нашей Весенней выставке в Академии. 1918 г. Еле двигая ногами, полуживой, приполз еще посмот­ реть, что создала молодежь. Это был единственный из старых ху- дожников, который не пропускал ни одной устраиваемой в Петербурге выставки, и всегда находивший какого­нибудь таланта. – Да вот подите посмотрите, здорово ри- сует, но краски видит, как животное»11. Пропонуємо найповніший варіант авто­ біографічних спогадів Г. Світлицького з архіВ 120 наз вою «Краски и звуки, звуки и краски», датований 1944 роком 12. У повному обсязі мовою оригіналу автобіографія друкується вперше 13. Спогади написані в інвентарній книзі з твердою обкладинкою на аркушах розміром 30 см х 21 см. Аркуші заповнені тек- стом із обох боків синім чорнилом. У цій кни- зі окремим нарисом також уміщено спогади про І. Рєпіна «Памяти Репина». Вважаємо за доцільне подати ці матеріали разом. Тексти подаються в авторському напи­ санні. Змінено лише використовувану в тогочасному правописі форму займенника «ея» на «ее»; розставлено необхідні роз- ділові знаки; скорочення розкриваються у квадратних дужках. «крАски и звуки, звуки и крАски» Мои воспоминания. Май [1]944 год. Под № 33 по Дегтярной ул. стоит и до сих пор домик, в один этаж, в три окна по фасаду. Ничего как­будто по наружному виду не изменилось. Те же серые ставни и, кажется, те же в окнах стекла, через которые я глядел на ярко освещеный лу- ной дворик, заросший сорными травами. За домом высится гора, густо покрытая деревьями и кустами. На обнаженной вер- шине этой горы я запускал змея. В этой усадьбе я провел свое детство. Семья у моих родных была большая – 12 человек детей. Жили в груcтной обстановке: ели с одной тарелки, спали на полу. Мой отец по профессии музыкант. Служил зимой в опере, а летом играл в симфоническом оркестре. Получаемое отцом скудное жа- лование, конечно, не могло прокормить такую компанию, ему помогала моя мать торговлей. Сейчас мне 72­й год и часто, когда я прохожу около этой усадьбы, то на- долго останавливаюсь и вспоминаю свою детскую жизнь, прожитую в этом уголке. Вот окошко, возле которого я сидел и на- пряженно глядел на дорожку, по которой должен возвращаться с репетиции отец. Он сказал, что непременно уже сегодня принесет мне скрипку. Правда ли, что он сегодня мне ее принесет? Ведь который день он все обещает. Каждый раз, когда он возвращался без скрипки, я горько плакал. На этот раз моя заветная мечта осуще- ствилась. Увидя, что отец несет скрипку, я сорвался, как с цепи, к нему навстречу, выхватил из рук инструмент, залез в сарай и пилил на ней до тех пор, пока не сорва- лись струны. Отец долго смеялся, глядя на мой экстаз и сказал, что так ничего не выйдет, нужно учиться. Учиться на скрип- ке я начал бывши 5­ти летним ребенком. Скрипочка была очень маленькая, но хоро- шей работы, и я с большой охотою стал за- ниматься с учителем. Учителя моего звали Ребешко. Не знаю, была ли это его фами- лия или вымысел. Ходил он в неизменном сером костюме из какой­то, как говорили, чортовой ткани. Бритый и суровый, своим видом внушал мне страх. Жил холостяком и готовил для себя сам обеды. Позднее, когда я уже был в Академии, мне хотелось его зарисовать. Однажды попросил его по- позировать, дабы на память сохранить его портрет. – Я не хочу знать, каков я, в зеркало никогда даже не гляжу. Ушел. После этого я долго с ним не встречался. Страсть к живописи одновременно про- явилась у меня со страстью к музыке. На горе, где пластами лежала цветная глина, я растворял ее водой и мазал этой глиной раскаленную от солнца крышу, лежа на ней на животе. Смотря в даль, воображал, что пишу с натуры картину. Отец часто брал меня с собою в театр. Для меня всегда было это большим праздником. Приближаясь к те- атру, я сильно волновался и, входя, вдыхал с особым наслаждением его воздух. Особый воздух театра, который мне казался совсем другим, необыкновенным, сказочным. Театр для меня был особенный мир, в нем я жил особой жизнью. На сцене я подхо- дил к декорациям, не понимая, что на них изображено, с наслаждением вдыхал их Валентина ноВійчук. аВтобіографічні спогади г. сВітлицького 121 краски. Как казалось странно, что, глядя на эти декорации из оркестра, где я сидел рядом с отцом, я видел красивые деревья, горы, селения, что вблизи было ни на что не похоже. Как сейчас, помню занавес, где изображена была баллюстрада, увитая розами, а за нею река. Звонок. Входят из под сцены в оркестр музыканты, все, как один, в черном, в сверкающих белизной ру- бахах и галстуках. У каждого свой инстру- мент. Садятся, открывают ноты. Строят инструменты, и когда появляется дирижер, мгновенно все обрывается и впечатление такое, что как бы уши сразу потеряли свою способность слышать. Начинается опера. Внутри все замирает от всего, что вокруг тебя происходит. Чарующие звуки музыки наполняют неизведанным счастьем твое су- щество. Я уже не на земле, а где­то далеко­ далеко, в другом мире. Запомнилась мне ярко фигура музыканта­ литавриста. Меня он поражал тем, что никогда не открывал нот. Сядет, тихонько настроит литавры и слушает ход оперы. Потом сразу как за- гремит, подобно грому с его раскатами от сильного f до неуловимого p. Погремев, ложит палочки, которыми стучал, уходит совсем из оркестра. Он обращал на себя внимание тем, что не переставая мотал головой. Отец говорил, что это у него от зелья, которым лечила его баба от какой­ то болезни. В антрактах я лазил под сце- ной, наблюдал, как по рельсам двигались декорации, как подымались провалы, все это меня очень интересовало. Под сценой была т[ак] н[азываемая] комната­подвал с обнаженными кирпичами, в одной из стен на стержне горел газ. Здесь в антрак- те музыканты отдыхали и курили. С семи лет я начал учиться. Будучи от природы очень болезненным и хилым ре- бенком, я, сидя за уроками, страдал голово- кружением, капли крови из носа падали на тетрадь, и я должен был прекращать свои уроки. С трудом прошел приходскую шко- лу и двухклассное училище, равнявшееся по программе четырем классам гимназии. Музыка и живопись – вот чем я был напо- лнен, одновременно мне хотелось насытить себя тем и другим. Отец покупал гравюры и давал мне их срисовывать, как я не ста- рался, не в силах был одолеть сложный рисунок. Рисуя как­то лошадь, я не мог изо- бразить копыто; долго я страдал над ним, но, кроме дыры от слез и резинки на бума- ге, ничего не получалось. Глина, которой я мазал воображая, что краска меня уже не удовлетворяла. Захотелось иметь хотя бы один флакон, но флакон белила стоил 15 коп., где их достать? Сколько раз со сле- зами на глазах я обращался к родным дать мне эти копейки, отвечали, что нет. Видно, что каждый грош был на учете, и 15 коп. составляли для моих родных большие деньги. Но желание было настолько силь- но достать краску, именно краску во фла- коне, которой пишут художники, что я сам решил достать денег. Тайком от родных я вытащил из рамки грифельную доску, на- клеил на нее бумагу и на ней углем и ме- лом нарисовал картину. Насколько помню, картина эта должна была изображать зим- ний пейзаж. Рано утром в воскресенье, когда родные ушли в церковь, я с картиной пошел на базар. Надежда моя на продажу своего произведения не осуществилась. Как не молил покупателей дать 15 коп., никто, кроме трех копеек, не давал. – Разве это картина! Запачкал углем бумагу и вообразил, что художник. Рамка хорошая и вот за нее бери три копейки. Заливаясь слезами, с тоской и печалью я возвращался домой. Сжалилось, видно, Провидение надо мной и послало мне большое счастье и радость иметь в этот день то, о чем мечтал – заветную краску. От родных я получил наконец 15 коп. Сло­ мя голову побежал к красочному магази- ну Миллера, который находился на углу Александровской улицы. Было еще очень рано (магазин по праздникам открывался в 12 часов). Вечностью показалось время, которое пришлось затратить до открытия магазина. Наконец эта драгоценность, этот флакон белила у меня в руках. Отвинтив шляпку флакона я целую дорогу наслаж- дался запахом краски. Пахнет ведь худож­ ником, великие ведь художники пишут вот такими красками. Игрался я с этим фла- коном очень долгое время; чистил его ме- лом и ложил в коробку, обгорнув ватой. Однажды тетка мне принесла от маляра архіВ 122 несколько порошков краски, которые я развел с лампадным маслом и тогда толь- ко начал выдавливать с флакона белило. Вечером однажды я начал писать этими красками зиму. Не зная, что цынковая жел- тая при свете лампы имеет вид белой, я ею вместо белой, так как жалел флаконную, написал пейзаж. Повесив на стене свое произведение, я только взглянул на него, когда пришел из школы. – Что за ужас, – это ты выпачкал мою картину яичницей? С этими словами я бросил ся на своего меньшего брата и начал его тузить. Когда настал вечер и за- жгли лампу, я увидел свою картину преоб- разившуюся, она стала опять такою, как была. Я только тогда понял, что краски при свете искусственном меняют свой тон. – На вот нарисуй мне этот образ, – ска- зала однажды мать, давая мне литографию Св. Николая. – Если хорошо сделаешь, по- лучишь деньги. С особенным чувством я приступил к работе. Из всех сил старался, страдал, мучился и сильно волновался, когда не получалось. Так хотелось сделать что­то необыкновенное, убедить своих родных в своих способностях к живописи. Долго я сидел над этим заказом и наконец сделал. Сделал, как мне тогда казалось, необыкновенное произведение, шедевр. Потухли краски оригинала. Засверкала моя картина ярким светом, каким­то чудом явившемся. Что скажут родные, увидевши такой образ? С такими мыслями я подо­ шел к столу, за которым сидели и о чем­ то спорили отец с матерью. Мать держа- ла на руках ребенка, который барахтался, кувыркался и кричал. Приподняв доску с изображением, я хотел крикнуть: «Смотри­ те!» Но слова этого я не успел сказать, дос­ ка хлопнула меня по лбу. Ребенок, увидя яркие краски, набросился на рисунок и своими рученками уничтожил мой шедевр. Мою работу не видели. Что стало со мной? Отец рассказывал, что я стоял очень блед­ ный, с дико устремленными куда­то вдаль глазами и жевал, вымазанный краской, какую­то бумажку. Оказалось, что я, буду- чи в ненормальном состоянии, съел свой шедевр. Отец долгое время вспоминал эту историю. Когда с кем­нибудь речь заходи- ла обо мне, он говорил: «Это будет у меня знаменитый маляр, он съел Св. Николая. Отец был замечательно добрый и в душе большой художник. Страстный поклонник живописи расходовал деньги на покупку гравюр, за что от матери ему влетало, да и следовало, так как дети оставались без ботинок. Много позже, когда появилась в продаже олеография украинской ночи Куинджи, он в тот же день где­то одолжив денег, ее купил. С нее написана была мной большая картина. Играл отец на медном инструменте – волторне. Вспоминая о Чай­ ковском, когда первая была репетиция Евгения Онегина, Петр Ильич поцеловал его за соло в письме Татьяны. На этой репетиции был и я. Первый раз встретил Чайковского при входе у дверей зритель- ного зала. С благоволением и волнующим чувством подошел к нему, устремив гла- за на его облик, и должно быть, я в своем экстазе был смешон, так как он, поглядев на меня, улыбнулся. Его образ я сохранил на всю свою жизнь. В своей картине, где Чайковский в окружении осеннего пейзажа сидит на скамье, вслушиваясь в шелест листьев, создавая, может быть, ту же осен- нюю песню, я хотел передать тот облик ве- ликого и гениального человека, создателя дивной красоты чарующих мелодий. – Картина эта начата в 1938 г. и до сих пор не окончена. Возможно, что это будет лучшее произведение из всех, написанных мною в течении всей моей жизни. Одно­ временно с живописью и рисованием шло занятие музыкой. Заинтересовал и рояль, так хотелось и на нем играть. Где же мне его достать? Я знал, что этот инструмент доро- гой, и родные никак не могут его купить. Я начал думать, как бы его самому сделать. Достав в сарае ящик, я начал обдумывать конструкцию. Нанизав на толстую проволо- ку сделанные т[ак] н[азываемые] клавиши, прикрепил внутри ящика. К ним на прово- локе приделал молоточки. Над молоточ- ками были натянуты две прочных нитки, и на них положены стекла. Нажимая клави- ши, молоток ударял по стеклу и получался звук. Чтобы получить определенный тон, я надламывал постепенно стекло щип- цами. Делал я все это в сарае, где были Валентина ноВійчук. аВтобіографічні спогади г. сВітлицького 123 необходимые инструменты. Когда было все сделано, я понес в квартиру. – Зачем несешь в комнату ящик? – спро- сил отец, увидя меня, тащившего свой «ро- яль». Этот вопрос меня обидел. – Это не ящик, а пианино. Отец снача- ла заинтересовался, но когда услышал звуки, приказал при нем не играть, так как стеклянные звучания он слышать не мо- жет. Не долго я играл на этом инструменте. Гамма была тональная, не хроматическая и, кроме «чижика», ничего больше из песен не получалось. Я решил сделать настоя- щий уже «рояль» с полутонами, что было сложнее ввиду особых клавишей. Достав большой ящик, я принялся за работу. От отца мне за это влетало – сердился, что не учу уроки, а занимаюсь чепухой. Трудился я очень долго. Сделаны были уже клавиши и так хорошо, что казалось как у настоя- щего рояля: белые и черные. Вот теперь я буду играть все то, что мне захочется. Не пришлось мне играть на этом рояле. Отец его поломал и сжег в печке. Я горько пла- кал, так было жаль своего труда. – Не горюй, завтра пойдем и я тебе ку- плю настоящий рояль. Этим словам отца я не поверил, так как знал, что стоит этот инструмент. Целую ночь я не спал, и чуть стало светлеть я начал тормошить отца, чтобы подымался и шел со мною за по- купкой. Как мне тогда казалось, время без- конечно. Как долго пришлось ждать, пока отец собрался. Мне поверилось, что это правда. Что у меня будет настоящий ро- яль. И теперь часто, когда прохожу мимо усадьбы, где во дворе стоял покосивший- ся старый деревянный домик, заглядываю туда и вспоминаю пережитые счастливые минуты в моей жизни. В этом домике (ко- торого давно уже нет) был куплен моим отцом за 22 руб. 50 коп. рояль. Это был истрепаный, старый, изъеденный шашелью, грандиозной величины инструмент. Когда его привезли, мать не хотела пускать в квартиру. Началась ссора. Много было истрачено нервов, пока его втащили и по- ставили в комнату, где он занял почти всю ее площадь. Я был на высоте блажен- ства, у меня был настоящий и, как мне тогда казалось, необыкновенный и, глав- ное, собственный рояль. Отец пригласил учителя, которому платил 50 коп. за урок. Старый, затертый жизнью человек про- изводил жалкое впечатление. Помню, что каждый раз просил денег. Как музыканта, отец видно его хорошо знал. Приходил два раза в неделю, задавал уроки и оставал- ся доволен моим исполнением. В корот- кое время я изучил гаммы, легкие этюды и пьески. Написал для рояля галоп, который назвал «Весенний разлив», по труднос- ти сам еще не мог его играть, но видно в нем кое­что было, так как он был напеча- тан в музыкальном приложении к журналу «Родина», издававшемуся в С.­Петербурге. С этой поры я начал увлекаться компози- цией. Надоел отцу приставаниями, чтобы объяснил, как строятся инструменты орке- стра, какой у каждого регистр. Вообразив себя композитором, начал писать партиту- ру для оркестра выше указанного галопа. Долго я над ней провозился, не по силам была эта работа. Не зная гармонии, теории и понимания природы каждого инструмен- та, конечно вышла смехотворная вещь. Когда отец попросил музыкантов оркестра сыграть, то получилась необыкновенная какафония, от которой музыканты хвата- лись за животы. – Да ведь он такие понаписывал ноты, которых нет на наших инструментах, ну и композитор, для его произведения нужны особые инструменты. Больше я этим де- лом не стал заниматься. В Киеве была хоро шая музыкальная школа Тутковского14, куда меня отец определил научиться тео- рии и гармонии музыки. За год, который я там был, не мог, разумеется, приобресть положительных знаний, пришлось оста- вить эту школу за неимением у родных средств. Сто двадцать рублей, которые нужно было платить в год, составляли для родных невозможную сумму. Отец, видя, что я хватаюсь и за живопись, и за музыку, в душе решил дать мне профессию худож- ника. Как не противилась этому моя мать, которая в противоположность моему роди- телю, была практичной и знающей жизнь, ничего не могла поделать с настойчивостью отца. В 15 лет я уже играл скрипичные концерты, участвовал в симфоническом архіВ 124 оркестре, мог свободно уже самостоятель- но существовать. Вспоминая все это, ду- мается иногда, а что если бы я учился не живописи, может, вышел из меня музыкант лучше чем художник. Когда родные сна- ряжали меня в Петербург, в день отъезда пришел мой учитель по скрипке. Узнав, что я еду, думая, что в консерваторию, поздра- вил родных. – Прекрасно делаете, рад за хлопца, из него выйдет хороший музыкант. – Да он едет не в консерваторию, а в Академию Художеств, – сказал отец. Учитель вытаращил глаза, дико посмотрел на родных и дрожащим негодующим голо- сом сказал: «Вы губите талант». Схватив шапку, плюнул и быстро побежал не по- прощавшись. Был решающий день в моей жизни – пойти по пути тернистому, пути художника. День этот был воскресенье, числа и месяца не помню, помню только, что снега не было, возможно, что было лето, год, кажется, [18]85 или [18]86, хоро- шо не помню. – Пойдем в рисовальную школу, я там покажу твои рисунки, может быть, тебя при- мут, – сказал отец. Я собрался, и мы пошли на Владимирскую ул[ицу], где помещалась рисовальная школа Николая Ивановича Мурашко. Домик в два этажа, небольшой, но приятный по своей архитектуре, показа- лось, что улыбнулся мне. С волнением по- днялся с отцом на второй этаж, где встре- тился со своим будущим наставником. Высоко подняв голову (была у него манера при разговоре держать вверх ее), посмо- трел данные отцом рисунки, сказал: «Ну что­ж, пускай ходит, у нас по воскресеньям занятия бесплатные. Знаете, что художни- ком не каждый может быть, а учиться, чтобы быть мазилой, не стоит. Садись, бери бу- магу и рисуй». Я сел рядом с каким­то уче- ником, рисующим гипсовый орнамент. Так началась моя карьера художника. В следу- ющее воскресенье я встретился здесь уже с художником Пимоненко 15, который был преподавателем этой школы и оставался в ней до конца ее существования. В этой школе я пробыл 5 лет. С чувством благо- дарности вспоминаю ко мне отношение Н. И. Мурашко. Платить за учение нужно было каждый месяц, от меня же он никог- да не требовал денег. Сам почти не препо- давал. Преподавателями были художники: Платонов 16, Селезнев 17 и Пимоненко. Чаще всех посещал классы Н. К. Пимоненко. По своей фигуре и одежде выделялся И. Ф. Селезнев. Шикарно всегда одетый, полный, с большими приподнятыми к вер- ху усами, скорее всего, походил на какого­ нибудь министра. О Селезневе мы знали, что он написал какую­то картину, за что получил золотую медаль. Рисовали с гип- сов. Натурщиков не было. Натюрмортов для красок почти не ставили. Я написал, помню, красками, только копию с картины Лемоха. Мурашко давал фотографии с известных картин и заставлял делать с них копии. Так мной была нарисована мо- крой тушью, довольно удачно, большой величины, с фото картина Гебгарта «Локи и Сигуна». Особо выдающихся талантов сре- ди учащихся не было. Говорили об ученике Костенко 18, но этот был уже художником. На Киевской выставке я видел его картину «Мороженщик». Она там среди экспонатов выделялась своей композицией и ярким колоритом. Александр Мурашко в школе ничем не отличался от остальных. Замечен он был только в Академии, где в натурном классе после многих уже писаных им на- турщиков, написал как­то сразу натурщика, особо выделившегося своим колоритом и рисунком. Бывши в фигурном классе, я написал картинку­композицию «Хуторок», которую выставил на выставку Киевских художников. Принимали на этой выставке участие: Светославский 19, Орловский 20, Пимоненко, Платонов, Менк 21 и другие знаменитости Киева. Первый раз я увидел свою фамилию среди больших художни- ков в каталоге, не верилось, что это я, что становлюсь в ряды тех, которых называют художником. Этот первый мой дебют озна- меновался тем, что картина была прода- на, я получил за нее вместо назначеной суммы 25 р. – 30 руб. Покупатель, видно, оценил по­своему. Размер картины был всего 12 см х 20 см. Второй раз я уже уча- ствовал на Академической выставке в Петербурге. Это был 1896 год. В мастер- ской проф. Н. Д. Кузнецова я писал го- Валентина ноВійчук. аВтобіографічні спогади г. сВітлицького 125 ловку натурщицы, которая понравилась Кузнецову, предложившему ее выставить, я конечно с радостью согласился. – Дайте я сам ее отнесу. Он ко мне отно- сился, я чувствовал, с особенным внима- нием. Приходит как­то и говорит: «Вчера было заседание Совета Академии, и я для вас устроил стипендию в 25 р.» Я не знал, как его благодарить и как вы сказать ему то, что мною переживалось. Жаль, что недолго он пробыл с нами, его заменил Ковалевский, художник, который был нам не по душе. Это было пресмыкающееся существо. Когда я был на конкурсе и пи- сал картину «Мелодия», он зашел, по- смотрел и сказал: «Знаете, что Репин в последнее время все придирается к след- кам, все ему кажется, что малы, сделайте их у своих фигур побольше». Я, конечно, не стал этого делать, так как находил, что они пропорциональны. В школе, помимо рисования, читались лекции по истории искусств, анатомии и перспективе. По ис- тории читал проф. Павлуцкий 22. Это был сухой, желчный и слишком ученый ари­ стократ. Читал он слишком по­ученому, что для нас учеников, было непонятно. Мы всегда старались улепетнуть от его лек- ций. И если бы не жена Н. И. Мурашко, ко- торая нас всегда насильно задерживала, то приходилось бы лектору оставаться без слушателей. Проф. Натансон по анатомии был неживой, без темперамента, вялый и скучный. Лекции были его неувлекательны и мы, хлопая ушами, не особенно в них разбирались. С удовольствием слуша- ли лекции по перспективе Фабрициуса. Среднего роста, в неряшливом костюме, почти всегда пяненький, с торчащим как­то особенно усом, как бы связывающим его с фамилией, особенно был нам симпатичен. С отрадным и глубоким чувством вспоми- наются годы моего пребывания в школе. Много хорошего и сердечного пережито. Помнятся ученические вечера, где ставили спектакли и любительские концерты, ими заведовал сын Мурашко, Евгений, с ним часто я игрывал дуэты. Хороши и чарующи дни юности, но и они омрачены зловещими событиями. 1899 * год, 30, август, особен- но мне памятен. Это день Св. Александра Невского. Праздновался он всегда торже- ственно. Город был иллюминирован и в садах пускали фейерверки. Я решил тоже устроить фейерверк. Достав разных меди- каментов, как сера, селитра, уголь, сахар, бертолетовая соль и еще что­то, принялся за изготовление ракеты. Усевшись на полу с чугунною ступкою в ногах, я хотел расте- реть вышеуказанное снадобье чугунным толкачем. Но только нажал толкач и сде- лал один поворот, как почувствовал, что меня кто­то швырнул и в голове сильно за- звенело. Получился сильный взрыв, от ко- торого вылетели стекла в коридоре. Ступку разнесло, и ее мелкие кусочки глубоко вошли с материей от брюк в стены; остав- шийся круг влез в пол, а толкача не нашли. Каким же чудом я уцелел? Да, только чу- дом. Взрыв произошел поверх меня, я был кем­то опрокинут, иначе осколки должны были быть в голове и груди. Схватившись, как сумашедший, я побежал к зеркалу по- смотреть, есть ли у меня голова. Костюм был изорван, из левой ноги, в которую влез глубоко осколок, сочилась кровь. Лицо, и в особенности лоб, были покрыты влезши- ми в кожу кусочками серы. Брови опалены. Говорили, что выстрел был очень сильный, как из большой пушки, но я помню, что только зазвенело в голове. Полгода я ле- жал в постели с согнутой ногой и почти сов­ сем глухой. Военный врач, который был приглашен отцом, долго мучил меня, ища ланцетом в ноге осколок. Ногу я держал в согнутом положении, малейшее желание ее выпрямить вызывало острую боль, все же со скрежетом зубовным я приводил ее в нормальное положение, так не хотелось оставаться калекой. Нервы мои вконец раз- винтились, я начал чего­то бояться, мне все казалось, что кто­то стоит неведомый за спиной и хочет схватить. Я требовал, чтобы кто­нибудь был возле меня, и не один, а не- сколько человек, в кругу которых я бы на- ходился. Впоследствии осколок, сидевший под коленком, сам выполз от выправления раненой ноги. За время своей болезни, лежа в постели, писал дуэты для скрипок. Музыка брала перевес над живописью. Долго я пролежал в постели. Сильнее все- го пострадали уши, болезнь их осталась на архіВ 126 всю жизнь. Как не лечили, дефект какой­то остался и, благодаря этому, я сейчас очень плохо слышу. Для родных я был в тягость, со мной вечно возились. Болезненый, малокровный по ночам кричал от гал- люцинаций, и бедная мать просиживала иногда возле меня ночи. Любовь их ко мне сказывалась больше, чем к другим детям, благодаря чему переживали слу чившиеся со мной болезни очень остро. Много я отнял здоровья у родных своей безумной выходкой – взрывом. Покоя в жизни моим родным не было. Болезни, недостатки, а то еще какие­нибудь неожиданные каверзы не давали тихо и мирно существовать. Был собственный домик, который постро- или на земле, доставшейся в наследство, и он рухнул, благодаря подземным клю- чам. Другой с трудом держался, покуда отец служил. Сгорел театр. Средств не стало и пришлось этот домик, который так нам всем нравился, продать. С нашей стороны помощи никакой не было. Позже только, когда была куплена усадьба на Дегтярной, 30, где по предписанию свыше, должны были доживать пройденную жизнь родные, в постройке дома я уже участво- вал. В этот год, а это был 1897, я работал у В. П. Верещагина, который расписывал Лавру – заработал 1200 руб. После моего не совсем полного выздоровления я про- должал посещать школу Мурашко, а также участвовать в симфонических оркестрах. Так, лето 1894 г. перед своим выездом в С.­Петербург я играл в саду Шато де­флер (теперь стадион). Дирижировал симфони- ческим оркестром тогда выписанный из Петербурга немец Шредер. Низкорослый, толстый и глуповатый, в цилиндре с сига- рой, казался Бог весть какой величиной. На самом же деле, как потом стало мне известно, это был заурядный скрипач, по- двизавшийся в качестве дирижера орке- стра в 12 человек Немецкого клуба. В это число двенадцати соблаговолил принять и меня, не такой уже, как раньше думалось, популярный, а главное из Петербурга, ди- рижер. Все же я ему очень благодарен за материальную поддержку, давшую мне возможность существовать без посто- ронней помощи. Получая 12 р. в месяц + иногда помощь из Академии, я был обес- печен относительно, что требовалось для скромной жизни, средствами. В Академию я поступил в 1894 году, когда произошла смена профессуры. Сюда вошли: Репин, Куинджи, Маковский. В натурном классе, где руководил Репин, я пробыл 2 года. Что же собственно он мне дал? Абсолютно ни- чего. Ведь никогда не взял кисть в руки, чтобы показать, как нужно писать, а что с того, если преподаватель скажет плохо на- рисовано, или тон не тот. Это я сам вижу. Рассказывают, как однажды П. П. Чистяков разносил в натурном классе ученика за неверный тон. – Дайте­ка сюда палитру, – обратился профессор к погрузившемуся в уныние ученику. Этот, конечно с радостью вручил требуемое. Собралась смотреть вся ау- дитория на то, как великий учитель пока- жет, какой именно должен быть тон. Долго пришлось ждать волшебного мазка, крас- ка которго мешалась в течении 15 минут. Наконец профессор подошел к полотну и еще долго смотрел на натуру и палитру. Жадно глядевшие во все глаза ученики ждали чуда. Положив мазок на холст, учи- тель, возвратив палитру, сказал «не по- пало» – ушел. Поэтому, наверно, и Репин не брал палитру, да, как помню, никто из профессуры этого не делал. Приходишь к тому заключению, что учишся и развива- ешся благодаря среде более способных и талантливых учеников. Сравнивая себя с другими, видишь все свои недостатки. Так было с моей первой картиной, выставленой на Весенней выставке «Из осенних моти- вов», которую в числе выставленных кар- тин я не мог отыскать. Долго я бродил по выставке, решил, что не принята. Когда мне указали на нее, то мне не поверилось, что это моя картина. Она была уничтожена окружающей средой. Вот где была школа, вот где ты себя увидел и начал учиться т[ак]н[азываемому] колориту. Ведь никто никогда не говорил об отношениях красок, которые играют главную роль. Я не умел, не знал, как смотреть. – Да, когда пишешь небо, смотри на зем- лю, а когда землю, смотри на небо. Эти, как бы в шутку сказанные Чистяковым слова Валентина ноВійчук. аВтобіографічні спогади г. сВітлицького 127 сыграли большую роль в моем колорите. Когда я с натурного класса был переведен в мастерские, то нужно было выбирать профессора. Самой популярной была, ко- нечно, мастерская, руководимая Репиным, в которую я и намеревался поступить. Товарищи начали меня уговаривать, чтобы я туда не шел, так как из­за массы учени- ков там положительно негде развернуться. – Вот идем к нам в мастерскую проф. Н. Д. Кузнецова, увидишь как там хорошо, как свободно, какой чудный профессор. Действительно, когда я вошел, то сразу по- чувствовал себя, как дома. Светлая боль- шая мастерская была свободна. Сидела, как сейчас помню, модель в испанском кра- сочном костюме с веером в руке. Недолго думая, выбрал место, принес холст и начал работать. Вошел Кузнецов, который своей фигурой величественной и добродушной улыбкой сразу расположил меня к себе. – Как ваша фамилия? Я сказал. Вытащив из кармана книжку, что­то в ней написал. Просмотрев работы, сделав замечания, ушел, обещая прийти в следующий раз с артисткой для модели. С этого момента я начал считаться учени- ком мастерской Н. Д. Кузнецова. На жаль, этот чудный как художник и человек не- долго был с нами. Живя в Одессе, в своем собственном дворце на берегу моря, ему не особенно улыбалась эта служба. В мас- терской было весело. Часто устраивались вечеринки с музыкой и комическими кон- цертами. Так, например, один из учеников, Берингер, белобрысый, растительность, которая не была заметна на лице, наря- жался в костюм натурщицы, оголял выше колен ноги, намащивал несоразмерной величины грудину, в дамской шляпе, что скрывала прическу, высоким женским голо- сом пел «голубка моя, умчимся в края». На расстоянии трудно было определить пол и годы певицы, производившей впечатление заправской шансонетки. В один из таких номеров, в часы, когда нужно было рисо- вать натурщицу, вошел Кузнецов. Я сидел за пианино, аккомпанируя «певице», зали- вающейся соловьем. – Друзья, все это прекрасно, но для этого есть другое время. Мгновенно, ко- нечно, картина изменилась, на место «певицы» стала модель, и принялись мы с подавленным чувством за работу. Окончил я Академию в 1900 году, по- лучивши звание художника за картину «Мелодия». Много волнений и много как хороших, так и плохих переживаний было испытано за годы моего пребывания в Академии. Поступил я в нее вольнослуша- телем. Экзамен был лишь 2 часа. Нужно было нарисовать углем гипсовый бюст. Держали, как помнится, экзамен человек 200. Рисовали в двух аудиториях. Принято было 40 чел., которые должны еще быть несколько месяцев на испытании. Что я должен был пережить, когда подошел к вывешенному списку фамилий, кто принят. Как стучало мое сердце. Да! Минута была роковая. А что, если придется ехать обрат- но? Слава Богу, все обшлось благополучно, я был принят и в этот день чувствовал себя счастливейшим человеком. Первым моим рисунком в Академии была гипсовая ана- томическая голова, которая удостоилась быть первым номером с наградой 15 руб. Обступившие меня ученики поздравляли. Петербург. Академия. Первый номер. Всем этим так было наполнено мое существо, что я от счастья ходил, как одурелый. В следу- ющем месяце я был переведен в фигурный класс, а еще через месяц в натурный класс, где я и встретился с Репиным. При новой Академии гипсовые классы уже не суще- ствовали. Будучи в натурном классе, я по- дготовился к сдаче экзаменов по истории искусств, три курса. Анатомии два курса. Перспективе и эстетике. После всех этих испытаний меня зачислили действительным учеником Академии. На конкурс я выступил в 1898 году, в год моей женитьбы, которая имела большое влияние на творческую мою работу. Не имея гроша в кармане, при- ходилось жить в тяжелых условиях, что не минуя должно было отразиться на картине «Ожидание поезда», которую я должен был приготовить к конкурсу 1899 года. Картина, хотя и была хорошо скомпонована, но, бла- годаря трудной задаче (сумерки), не совсем удалась за малой к ней подготовкой. Я ее оставил и принялся за картину «Мелодия», которую я писал уже при более сносной жи- архіВ 128 тейской обстановке. Эта картина была при- обретена Академией для музея за 600 руб. За нее я получил звание художника. Итак Академия [о]кончена, пройдены все ее этапы. Что же дальше делать, как суще- ствовать? Над этим вопросом приходилось думать много, но ничего не придумывалось. Мои товарищи по Академии поустраива- лись преподавателями рисования учебных заведений. Быть чиновником, учителем ри- сования – для этого не нужно было кончать Академию. Меня тянуло к выставкам, хо- телось быть художником в полном смысле этого слова. Как сказано было выше, я на- чал свою выставочную деятельность с 1896 года, которая в Петербурге продолжалась до 1918. Весь этот период, не пропуская ни одного года, я участвовал на Весенней выставке, которая устраивалась в залах Академии. Выставка по характеру своему была не групповая, чисто демократичес- кая, сюда мог приносить свои произведе- ния, кто желал. Все, кто принес картины, выбирали из своей среды баллотировкой жюри в 9 человек, которым вручалась судь- ба творчества художника. Из 2000 картин попадала на высавку только десятая часть. Много было ошибок и случайностей, иног- да попадала плохая вещь, а лучшая не до- пускалась. Был, помню, такой инцидент: подают жюри картину небольшого разме- ра. Во главе жюри, в котором был я, пред- седательствовал А. И. Куинджи. Я первый подымаю руку. – Светлицкий! – закричал Куинджи. – Как вы можете принимать такое произве- дение? – Неплохое, Архип Иванович, оно не бросается в глаза, но все­таки в нем есть что­то хорошее. – А это кто еще там подымает руки! Оказалось, что, помимо меня, подняло руку еще трое из жюри. Произведение по- пало под сомнение. Прошло несколько дней. Главная работа окончена, картины отобраны, но нужно еще просмотреть сомнительные. Снова подают произве- дение, за которое мне влетело. Куинджи первый подымает руку. – Архип Иванович! – закричал я. – Как это вы можете принимать такое произведение. – Это, это, что вы кричите, ведь это же хорошая вещь. Мы конечно все расмея- лись. – Это же, Арх[ип] Ив[анович], та карти- на, которую вы забраковали. – Да не может быть, видите, как можно ошибаться. А такие ошибки всегда были. Конечно, среди слабых картин это произ- ведение показалось хорошим. Среди же сильных оно терялось. Принимал я участие еще на выставках: Передвижной, Осенней, О­ва Куинджи и Акварельной. На послед- ней я выставлялся в течении 10 лет. Эта выставка поддерживала меня материаль- но. Акварели мои, большею частью цветы, все продавались. Помню, какие скандалы были в первые годы моего участия на этой выставке. Рядом с моими акварелями ник- то не хотел вешать своих картин. Яркость и цветистость моей живописи превращала и подчеркивала черноту и грязь картин, которые в другой бы обстановке не так бросались в глаза. Мне дали отдельный щит, что для меня и было желательно. Здесь я располагался, как хотел. Средства позволяли ежегодно ездить с семьей в Мотовиловку, находящуюся в 42 верстах от Киева. Красивые поля, луга, сосновый лес, заросший пруд со своею бывшей рекой Стугной, по которой когда­то ходили кора- бли, все это как­то особенно располагало к творчеству. Волнистая местность, поре- занная двухколейной железной дорогой, по которой любил в сумерках уходить далеко, порождала образы будущих моих картин. «Взошла луна», «Светлая ночь», «Путевой огонек», «Ждет пассажира», «На даче», «Летний вечер», «Музыканты», «Марусина хатка», «Корчма», «Где гнутся над омутом лозы», «Июльские ночи», «Настала ночь» – все это навеяно этим чудным уголком украинской природы. Иногда ночи проси- живал, изучая неуловимые краски лунной ночи. Понять и разгадать ее трудно, нужна особая впечатлительность, чтобы ее со- здать. Передать первое впечатление, когда выйдешь из темной комнаты, белой стены или берез, освещенных луной, была моя задача. Краска тогда звучит во всей силе и думается, что не найти на нашей палитре таких тонов, которыми можно было пере- Валентина ноВійчук. аВтобіографічні спогади г. сВітлицького 129 дать виденное. А. И. Куинджи чувствуя, как никто другой из художников, силу света и не имея возможности передать доступными средствами того, что чувствовала его ге- ниальность, прибегал к свету искусствен- ному, освещая свои картины лампами. До 1918 года были написаны картины, которые выставлялись: «Из осенних моти- вов», «Листья осыпаются», «Тихий уголок», «Вечерняя зорька», «Reverie», «Дачники», «В город», «Над городом», «Листья ше- лестят», «Музыканты», «Светлая ночь», «Корчма», «Взошла луна», «В ожидании пассажира». После 1918 года картины: «Большая станция», «Из осенних песен», «Последний бал», «Огни Железноводска», «Симфония», «Душистая ночь», «Над Днеп­ ром», «В ожидании парохода», «Кол хоз в цвету», «Вечерние мелодии», «Поэма», «Лунная соната», «Грезы», «На краю се­ ла», «Элегия», «Adagio», «В сумерках», «Лесная песня», «Утро весны», «В рефлек­ сах», «Стрелочник на посту», «Весна», «Крепостное село», «Шевченко в Ново­ петровске», «Этап», «Последний луч», «В чаще леса», «Жар свалил, повеяло прохладой», «Над колхозными полями», «Чайковский» и цикл «Лунные ночи». Сейчас пишутся картины: 1. «Изгнанники», 2. «Без крова», 3. «Зимние грезы», 4. «Род­ ной край». Начиная с 1908 по 1918, без перерыва выставлял на Акварельной выставке в большинстве цветы, которые пользовались особенным вниманием. Излюбленный цветок – это белые розы. К сожалению, ничего не сохранилось, за исключением сирени. Лейтмотив моих тво- рений – это в основном лиричный пейзаж. На него нельзя смотреть, как на нечто взя- тое целиком с натуры. Все мои картины композиционны. Изучая природу и ее крас- ки, в своих картинах был реалистом, но этот реализм проходил через внутреннее чувство, которое подсказывало мне еще что­то неуловимое и насыщенное звуками. Так, например, в осеннем шуме листьев мне всегда слышится красивая певучая мелодия, в ней много грусти, но это грусть необыкновенная, особая, ее выразить сло- вами нельзя, я бы ее назвал – радостная грусть. В картине «Листья шелестят», ко- торая находится в галлерее гор. С.­Фран­ циско я изобразил молодого юношу осенью, сидящем на скамье в запущенном парке и слушающем шум листьев, которые ветер, срывая с деревьев, кружит возле. Этот юноша наполнен моими чувствами. Он слышит музыку, которая связывает его с его творчеством. В цикле картин «Из осенних песен» мне хотелось передать то неуловимое в природе настроение, которое можно только чувствовать. Я всегда любил эту пору времени года. Бывши еще маль- чиком, я забирался в сад и наслаждался окружающей красотой природы. То, что было красиво в смысле красок – это само собой, но шум, особый шум осенних лис- тьев, срываемых с деревьев безпощадным ветром, я воспринимал с величайшим са­ мозабвением. Вот и я, как тот листок, со- рвет меня ветер и унесет в беспредельные пространства мира. Как хорошо и вместе с тем и страшно. Кто я? Откуда пришел? И зачем это все, что вокруг меня делает- ся? На все это ответа нет. Мировая загад- ка, и никогда не разрешит ее та тля, ко- торая называется человек. В картинах из цикла «Вечерние мелодии» мне хотелось запечатлеть гармонию звучащих красок. Вечер прячет детали, и общность тонов ярко выявляется во всей их силе. Каждый отдельный тон в картине соответствует от- дельному звуку оркестрового инструмента. В сочетании гармоничных красок, как и в сочетании гармоничных звуков, создается мелодия или симфония, которая рисует определенную картину. Т[ак], н[апример], в 1­й симфонии «Зимние грезы» Чайковский изображает зимний пейзаж безбрежного поля, по которому движутся лошадки, ве- зущие в санях путника, погрузившегося в грезы. Люблю я музыку Баха, Мендельсона, Бетховена, Грига, но Чайковский восприни- мается мною особо, он, как никто, своими чувствами, выраженными в звуках, вол- нует и пробуждает во мне чувства особой непостижимой красоты, которой всюду так насыщена природа. Под впечатле- нием его романса «За что я люблю тебя светлая ночь» написана картина в 1914 г. «Светлая ночь». Эта картина памятна тем, что я во время ее создания перестал сов­ архіВ 130 сем спать. Нервы мои вконец измотались и приглашенный врач посоветовал на время оставить картину и лечь в постель. Влияние музыки, и в особенности музыки Чайковского, сказывается во всех моих произведениях. Бывало так: напишешь картину и думаешь, как же ее назвать? На вопрос: «Как эта картина называется? – отвечаю: А я вот сейчас вам это сыграю». И мне легче передать в звуках название картины, чем словами. Звуки и краски. Краски и звуки, все это так связано одно с другим, что спора, конечно, не может быть никакого. Я говорю спора, касаясь лично только моих творений. Ведь в большин- стве мои картины мало массе понятны. Вних нет рассказа, нет беллетристики, они построены исключительно на личных пе- реживаниях и поэтому понять или, вернее, чувствовать их может только родственная мне натура. Я поступил в Академию тогда, когда памяти и. Е. репина произошла смена профессуры. Это был 1894 год. Вместо Пожалостина, Лаврецких и Верещагина В. П. влились новые, све- жие молодые силы: Репин, Куинджи, Маковский 23. Громкие имена этих художни- ков импонировали духу молодежи, на них возлагалась надежда, что только они смогут научить тому, что называется искусством. Как необычайно прислушивались и как остро воспринимали каждое сказанное ими слово. С Репиным я встретился первый раз в натур- ном классе, где он руководил. Являлся он не часто, видно, не по душе ему было учитель- ство. Завидя его издали, уже волновались. Короткие и меткие были его замечания, иног- да резкие. Как например: «Зачем вам зани- маться живописью?» или «Ну что ж, зато вы капитан». Сказанное удручающе действова- ло на учеников. Это приговор, который был равносилен смерти. Влияние Репина было распространено не только на учеников, но и на профессуру. Когда я писал свою про- грамму, зашел в мастерскую ко мне проф. Ковалевский, посмотрев картину сказал: «А знаете, что Илья Ефимович в последнее время все придирается к следкам, все ему кажется, что малы, сделайте вы у своих фи- гур следки, но побольше». Странным мне по- казалось такое подобострастное замечание. Я, конечно, это не сделал. На выставке мы толпой ходили за Репиным, прислушиваясь к его замечаниям, с остро волнуемым чув- ством. Подходя к картине худож[ника] Роота он сказал: « Ах это Роот, это два раза Роот. – Что за следки, что за голова, какие краски». Долго не распространялся на счет картины, быстро проходил выставку, как бы находя, что не стоит тратить времени. Строго при- держивался чисто реалистической школы, к новаторству относился не враждебно, но подойдет к одному, другому, молча постоит, посмотрит как­то загадочно, улыбнется и про- ходит дальше. Мы старались по лицу узнать, что ему кажется хорошо, а что плохо. Много потрудился этот великий че- ловек для искусства, создав множество гениальных произведений.Сила чувства, вложенная в картины, действовала на зрителя во всем своем могуществе. Не удивительно, что один из посетителей Третьяк[овской] Гал[лереи] набросился с ножем на картину «Иван Грозный» и раз ре зал ее. О глубокой психологии изображаемых им лицах, не приходится го- ворить, это так всем известно. Каждая ви- денная картина оставляет в памяти надолго, что было близко душе, что соответствовало психологии зрителя, ложилось в его суще- ство на всю жизнь. Одной из всех картин по драматизму и глубокой ярко выраженной психологии является, несомненно, его картина «Убийство сына Грозным». Противоположная по лиричности – это его программа «Воскрешение дочери Иаира». Мне более всех по душе последняя. Она со- звучна моей душе по колориту и красочной гармонии. Бывая на собраниях художников, Илья Ефимович читал свои воспоминания, Афіша літературно-музичного вечора, в якому брав участь Г. Світлицький. – НАФРФ ІМФЕ, ф. 32, од. зб. 32 архіВ 134 Hryhoriy Svitlytsky (1872–1948) is a fa- mous Ukrainian artist, teacher and musician. In the history of the Ukrainian Fine Arts he is known as an author of lyric landscape. His painting is inspired by musical impressions as music influenced all his creative works. The author offers a complete text of Svitlytsky’s memories named Colours and Sounds, Sounds and Colours. Svitlytsky rec- ollects his studying at Murashko’s drawing school, meeting outstanding artists at the end of the 19th and beginning of the 20th centu- ries, notably M. Vrubel, I. Repin, A. Kuindzhi, O. Benua, М. Khuznetsov, P. Chystyakov. Summary живо изображая свою прошлую жизнь. Последний раз я видел Репина в О­ве имени А. И. Куинджи в 1917 г. Он тогда про извел на меня странное впечатление. Неестественно подвижный и маленький, походил на юношу, которому очень весе- ло живется. Многим он показался тогда необыкновенным. Говорили, что это отто- го, что ест сено. Слухи были, что его в Финляндии, где живет, кормят супом из сена. Знали, что он стал заядлым вегетарианцем и для него в этот вечер делали особый ужин. Память о нем, как о великом живописце, глу- боко живет у всех тех, кто с ним соприкасал- ся. А его так называемый «Репинский холст» и «Репинский мазок» оставили глубокий след в современной живописи. * Дійсно – 1889 рік. 1899 рік Г. П. Світлицьким указаний помилково. 1 НАФРФ ІМФЕ, ф. 32, од. зб. 4. 2 Там само, арк 2. 3 Там само, арк. 4–4зв. 4 Там само, арк.1–10. 5 Там само, арк.11–14. 6 Там само, арк.15–24. 7 Котарбінський Вільгельм Олександрович (1849– 1921) – польський і український живописець. Жив і працював в Україні. Брав участь у розписах Володимирського собору. 8 Свєдомський Павло Олександрович (1849– 1904) – російський живописець. Близько п’яти років (з 1887 року) працював над розписами Володимир­ ського собору. 9 НАФРФ ІМФЕ, ф. 32, од. зб. 4, арк. 3–4 зв. 10 Там само, арк. 21–22. 11 Там само, арк. 23. 12 Там само, од. зб. 9, арк.1–12. 13 Фрагменти спогадів з купюрами в перекладі були опубліковані під назвою «Барви і звуки, звуки і барви» (див.: Українська культура – 1993. – № 8. – С. 22–24). 14 Тутковський Микола Аполлонович (1857–1931) – український музичний діяч, піаніст, композитор, педа- гог. Заснував 1893 року в Києві музичну школу, яка проіснувала до 1931 року. 15 Пимоненко Микола Корнилович (1862–1912) – український живописець. Навчався в 1878–1882 ро- ках у Київській рисувальній школі М. Мурашка, у 1884–1900 роках – її викладач. 16 Платонов Харитон Платонович (1842–1907) – український живописець. З 1879 року жив у Києві, викладав у Київській рисувальній школі М. Мурашка (1880–1890). 17 Селезньов Іван Федорович (1856–1936) – україн­ ський живописець. Викладав у Київській рисувальній школі М. Мурашка (1886–1890). 18 Костенко Сергій Петрович (1868–1900) – україн­ ський живописець. У 1889 році закінчив Київську ри- сувальну школу М. Мурашка. 19 Світославський Сергій Іванович (1857–1931) – український живописець, член Товариства пересув- них художніх виставок з 1891 року. 20 Орловський Володимир Донатович (1842– 1914) – український живописець­пейзажист. Брав участь у діяльності Київської рисувальної школи М. Мурашка, один із організаторів Київського худож- нього училища. 21 Менк Володимир Карлович (1856–1920) – україн­ ський живописець. З 1882 року брав участь у вистав- ках Товариства пересувних художніх виставок, з кін- ця 1880­х років проживав у Києві. 22 Павлуцький Григорій Григорович (1861–1924) – український мистецтвознавець, професор Київського університету. 23 Маковський Володимир Єгорович (1846–1920) – російський живописець. Ректор Академії мистецтв з 1895 року.

Ähnliche Einträge