Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым
Авторецензия на статьтю: Кораблев А. Криптография «Мертвых душ» (Поэма прочтения) / Александр Кораблев // Радуга. – 2009. –№ 8. – С. 103–131. Продолжение в №№ 9 и 10.
Gespeichert in:
| Datum: | 2009 |
|---|---|
| Format: | Artikel |
| Sprache: | Russian |
| Veröffentlicht: |
Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
2009
|
| Schriftenreihe: | Гоголезнавчі студії |
| Schlagworte: | |
| Online Zugang: | http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/27883 |
| Tags: |
Tag hinzufügen
Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
|
| Назва журналу: | Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| Zitieren: | Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым // Гоголезнавчі студії. — Ніжин, 2009. — Вип. 18. — С. 296-304. — рос. |
Institution
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine| id |
irk-123456789-27883 |
|---|---|
| record_format |
dspace |
| spelling |
irk-123456789-278832011-10-23T12:18:27Z Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым Рецензії та відгуки Авторецензия на статьтю: Кораблев А. Криптография «Мертвых душ» (Поэма прочтения) / Александр Кораблев // Радуга. – 2009. –№ 8. – С. 103–131. Продолжение в №№ 9 и 10. 2009 Article Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым // Гоголезнавчі студії. — Ніжин, 2009. — Вип. 18. — С. 296-304. — рос. XXXX-0080 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/27883 ru Гоголезнавчі студії Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України |
| institution |
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| collection |
DSpace DC |
| language |
Russian |
| topic |
Рецензії та відгуки Рецензії та відгуки |
| spellingShingle |
Рецензії та відгуки Рецензії та відгуки Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым Гоголезнавчі студії |
| description |
Авторецензия на статьтю: Кораблев А. Криптография «Мертвых душ» (Поэма прочтения) / Александр Кораблев // Радуга. – 2009. –№ 8. – С. 103–131. Продолжение в №№ 9 и 10. |
| format |
Article |
| title |
Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым |
| title_short |
Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым |
| title_full |
Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым |
| title_fullStr |
Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым |
| title_full_unstemmed |
Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым |
| title_sort |
авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «мертвых душ» александром кораблевым |
| publisher |
Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України |
| publishDate |
2009 |
| topic_facet |
Рецензії та відгуки |
| url |
http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/27883 |
| citation_txt |
Авторецензия-шарада на поэму прочтения криптографии «Мертвых душ» Александром Кораблевым // Гоголезнавчі студії. — Ніжин, 2009. — Вип. 18. — С. 296-304. — рос. |
| series |
Гоголезнавчі студії |
| first_indexed |
2025-07-03T07:39:08Z |
| last_indexed |
2025-07-03T07:39:08Z |
| _version_ |
1836611494590021632 |
| fulltext |
296
Авторецензия-шарада
на поэму прочтения КРИПТОГРАФИИ «МЕРТВЫХ ДУШ»
Александром КОРАБЛЕВЫМ*‡
«Это так умно, что мочи нет!
В. Белинский. Собр. соч. в 9-ти томах.
М., 1982. – Т. 9. – С 633.
«Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное
придумали! Оно, может, и умно, но больно не-
понятно. Над вами потешаться будут».
М. Булгаков «Мастер и Маргарита», гл. 1
Эта книга – поэма. Не в литературном смысле – потому что какая же
это поэма? – а в исконном, старинном, когда истоком творения была
душа, и она же становилась делом жизни [c. 104].
Это важно: с самого начала двигаться по неложной дороге, ученически
слушая указания автора, что бы они у нас ни вызывали – улыбку,
недоумение, протест [c. 104].
Кстати, и то, что туалетные принадлежности в чичиковской шкатулке
соседствуют с письменными, вполне согласуется с гоголевскими
представлениями о творчестве: высокое искусство требует духовного
совершенствования; чтобы иметь право писать, надо прежде
очиститься [c. 106].
Пути к тайне охраняются загадками. Подобно сфинксам, они
испытывают читателя. Угадать – значит узнать, перенестись, хотя бы
на миг, из изображенной реальности в изображаемую, и не только
самому перенестись, но и перенести границу художественного мира,
расширив ее до пределов действительности [c. 108].
Загадки – засекречены. Прежде чем разгадывать, их нужно обнаружить –
заметить, заподозрить, распознать в странностях и особенностях
текста: в необязательных, на первый взгляд, подробностях, в
излишних, казалось бы, повторах, в сюжетных завитках, в
«развернутых сравнениях», «лирических отступлениях» – во всем, что
обычно трактуется как своеобразие гоголевского стиля [c. 108].
Единство тайны, загадок и секретов и составляет криптографию
«Мертвых душ», которую мы попытаемся прочитать как особый,
эзотерический текст [c. 108].
* Кораблев А. Криптография «Мертвых душ» (Поэма прочтения) / Александр
Кораблев // Радуга. – 2009. –№ 8. – С. 103–131. Продолжение в №№ 9 и 10.
297
…приходится подозревать в гоголевских типажах конкретных лиц,
которых автор по понятным причинам пожелал скрыть [c. 109].
Передача сюжета могла быть и не спонтанной, если Пушкин «уже
давно» готовил к этому Гоголя. Убеждая взять такой сюжет, Пушкин
тем самым мобилизовал под свои знамена верного и сильного
соратника в литературной борьбе [c. 112].
Пародийность поэмы объясняет, почему в ней так много литературных
заимствований и аллюзий: Гоголь воспроизводил литературную Русь,
с ее типичными обитателями и обстоятельствами, с привычными,
похожими на цитаты, ландшафтами, пространствами, воздухом и, тем
не менее, с ее великой и таинственной перспективой [c. 112].
Все-таки главное в «Мертвых душах» – мертвые души [c. 112].
…авантюрный сюжет у Гоголя наполняется и переполняется такими
могучими смыслами, что становится национальным эпосом [c. 113].
Данте, показывая потусторонние обители, называет конкретные
исторические факты и личности. Стало быть, и Гоголь, воспроизводя
модель этих поэм, должен был поступить так же? Он так и поступает
[c. 113].
Он почувствовал, что обрел коней, которые вынесут его в будущее…
[c. 113].
Чтобы потомки прочитали «Мертвые души» как актуальное
произведение, автор должен был преодолеть время уже в самом
процессе творчества, двигаясь вглубь явлений, к их вневременной и
внепространственной сути [c. 114].
Даже недопонятые, «Мертвые души» взорвали общество. А что было
бы, если бы Гоголь раскрыл тайну своего замысла? Потому он ее и не
раскрыл [c. 114].
Чтобы лучше видеть особенное, Гоголь стал изучать общее… [c. 114].
Сюжет и план важны, но только как способы организации действия и
повествования, собирающие воедино различные лица, которых в поэме
оказалось очень много – вся Русь [c. 112].
Для чего понадобилась Гоголю «вся Русь»? Почему бы ему не
довольствоваться какой-нибудь ее частью? [c. 113].
Кажется, никого не удивило, как это возможно, чтобы на вовсе не
бескрайних полях повествования разместилась «вся Русь» [c. 114].
Город, гостиница, самовар, тараканы – это тоже «вся Русь» [c. 114].
298
История разгадывания гоголевской «тайны» напоминает крими-
нальное расследование, и не только потому, что исследовательские
методы похожи на следовательские (дедуктивный, индуктивный и
проч.), и что смерть души, как и смерть тела, тоже имеет свою
причину, которую необходимо установить. Корни этой аналогии
глубже, и заключаются они в том, что «прочное дело жизни» было
переквалифицировано в дело о «мертвых душах» [c. 115].
Одни утверждали, что гоголевские герои совершенно нетипичны,
другие – что наоборот [c. 115].
Позже, уже в другие времена, стали говорить, что герои Гоголя не
только типичны, но сверхтипичны, архетипичны [c. 116].
Литературность поэмы оказалась такой плотной и тотальной, что
неизбежно возникли вопросы: какой же это реализм? Начались
дискуссии: либо реализм Гоголя какой-то особенный, либо это совсем
не реализм [c. 116].
Уж как вглядывался в Гоголя проницательнейший В. В. Розанов, но и
он не разглядел в «Мертвых душах» никого из современников [c. 117].
Ключ к «Мертвым душам», спрятанный «в душе автора», оказался
перепрятанным и нашелся в его же книге – «Выбранные места из
переписки с друзьями» [c. 117].
…пять подозреваемых, личности, которых нужно уточнить, это далеко
не «вся Русь», обещанная читателю. Да и маршрут героя,
обозначенный его визитами и совпадающий, как оказалось, с историей
русской литературы, тоже «не весь» [c. 117].
То, как был принят и воспринят «Ревизор», несомненно, повлияло на
поэтику «Мертвых душ». Теперь Гоголь пишет не для современников,
а для потомков. Для нас. Он пишет так, чтобы его замысел в полной
мере раскрылся уже после его кончины. Он не собирается ссориться с
друзьями, но и, тем более, не намерен ради них жертвовать своей
будущностью [c. 119].
Литературный подтекст поэмы – это что-то вроде задуманной Гоголем
«Учебной книги словесности для русского юношества»: история в
картинках о том, кто есть кто в русской словесности, если
рассматривать и оценивать ее в свете высшей истины [c. 119].
Но мы ошибемся, если решим, что тайнопись «Мертвых душ» затеяна
лишь для того, чтобы произвести переполох в литературе [c. 119].
299
Если автор хотел не только изобразить, но и скрыть изображаемого,
тогда прототипа надо искать где угодно, но только не среди белокурых
и голубоглазых, а скорее всего – среди черноглазых брюнетов, а лучше
вообще среди лысых. [c. 119].
Если же перед нами не внешний портрет, а внутренний, отображение
главнейших черт характера, и если это – литератор, обладающий
такими характеристиками языка и стиля, тогда имя самого сладостного
и самого мечтательного русского поэта не будет представлять для нас
чересчур сложной загадки: это не кто иной, как Василий Андреевич
Жуковский [1783-1852]. Если смотреть на его изображения – конечно
же, ничего общего с помещиком Маниловым: черноглазый и
чернокудрый романтик у Кипренского, лысеющий, задумчивый
царедворец у Брюллова... Но вспомним, что на одном из портретов
Жуковского написал Пушкин: Его стихов пленительная сладость...
Случайно ли совпали основные характеристики Жуковского и
Манилова? [c. 119].
Чаще всего поэта манит Счастие, Мечта и тому подобные отвлеченные
понятия, но также нечто таинственное, потустороннее: мертвец,
привидение, русалка и др. [c. 120].
Мог ли Гоголь такое написать о Жуковском? Гоголь – мог. Гоголь, для
которого истина дороже дружеских отношений, мог написать и не
такое [c. 121].
Можно подумать, что чубук, который курит Манилов, а также
упоминание его о военной службе как-то не очень органичны в образе
сладчайшего мечтателя. Но мечтатель Жуковский тоже курил трубку и
был участником Отечественной войны 1812 года, о чем все хорошо
знают благодаря его стихотворению «Певец во стане русских воинов»
[c. 121].
Интерес Манилова к античности не уступает интересу Жуковского,
который не только постоянно обращался к античным темам, образам и
произведениям, но и, что примечательно, как раз одновременно с
работой Гоголя над «Мертвыми душами» переводил «Одиссею» [c.
121].
Чичиков обещает Фемистоклюсу и Алкиду, сыновьям Манилова,
привезти соответственно саблю и барабан. В стихах Жуковского таких
игрушек немного, но найдутся:
Пищаль, кольчуга, сабля, лук...
(«К Воейкову»)
300
И в темных гробах барабан
Могучую будит пехоту:
(«Ночной смотр»)
Братья, слышите ли? Слава!
Бьет на приступ барабан.
(«Русская песнь»)
Кстати, у Жуковского тоже двое детей, только их имена, разумеется,
менее экзотичны, хотя звучат так же государственно: Александра и
Павел.
Женился Василий Андреевич Жуковский на дочери своего друга
Елизавете Рейтерн, хоть и поздно, 58-летний на 18-летней, но еще до
выхода в свет поэмы, так что автор «Мертвых душ» мог отметить
идилличность их отношений [c. 121-122].
Прощаясь, Чичиков и Манилов высказывают пожелание жить вместе:
...под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза
пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..
Почему именно под вязом? Возможно, оттого, что Жуковский дважды
переводил «Сельское кладбище» Томаса Грея, так располагающее к
философским размышлениям:
Под кровом черных сосн и вязов наклоненных...
Кстати, сосновый лес тоже виднеется в окрестностях Маниловки [c.
122].
Ho для того, чтобы система прототипов была действительно не
произвольной, Гоголь должен был обратиться к тому, что считал
главнейшим выражением духовной жизни – к классическим
проявлениям русской поэзии и оценить их не столько эстетически и
даже не столько этически, сколько духовно-мистически, с высоты
христианского воззрения и в перспективе предстоящего Суда Божьего
[c. 122].
Поэтому аллегорическое присутствие Жуковского в «Мертвых душах»
– художественная неизбежность [c. 122].
Этот стиль, отчасти привнесенный из европейской литературы,
отчасти взращенный российской мечтательностью, был присущ, как
мы знаем, и молодому Гоголю, но довольно скоро был преодолен.
Возможно, это был первый опыт его личной духовной корректировки.
Не оттого ли свой первый визит Чичиков нанес именно Манилову? [c.
123].
301
Но Жуковский, не уступая Карамзину в литературной значимости, был
Гоголю более близок и понятен, во всяком случае, достаточно близок и
понятен, чтобы решиться писать портрет его души [c. 123].
Сильно уклонившись от намеченного пути и к тому же попав под
ливень, Чичиков оказывается в гостях у помещицы Настасьи
Петровны Коробочки. Если наша догадка о литературности пути,
которым следует герой, верна, тогда это уклонение просто
необходимо, поскольку во времена Гоголя женская проза находилась
далеко в стороне от столбовой литературной дороги [c. 123].
Среди русских женских писательских фамилий начала XІХ века
(Вельтман, Волконская, Ган, Глинка, Дурова, Жукова, Закревская,
Зражевская, Кологривова, Кульман, Лисицына, Марченко, Теплова,
Толстая, Хвощинская, Шахова и др.) созвучна фамилии «Коробочка»,
хоть и очень отдаленно, пожалуй, только одна: Ростопчина (1811-
1858). Правда, имя у нее слишком узнаваемо, чтобы его использовать в
секретных целях – Евдокия, зато отчество в точности такое же, как у
Коробочки: Петровна. Да и по сути: хозяйка литературного салона и
хорошая знакомая Гоголя – почему бы ей не стать образом в его поэме,
пусть даже таким? [c. 123].
Гораздо более, полагает он, Коробочка похожа на поэта Баратынского.
Аргументы? Их два: во-первых, жену поэта зовут тоже Анастасия; а
во-вторых –случай с табакеркой… [c. 124].
Сама по себе эта аллюзия мало что доказывает, но она может оказаться
доказательной в единстве с другими [c. 124].
… «дубинноголовость» Коробочки можно трактовать как намек на
сумасшествие Батюшкова, а уединенность ее бытия – на
затворничество поэта в Вологде, где тот провел последние годы жизни
[c. 124].
Может, Батюшков и присутствовал в замысле Гоголя, но чем-то его не
устроил – то ли оказался недостаточно колоритным, то ли не очень
характерным. Замысел требовал полноты и панорамности русской
литературной жизни, а что для нее характернее: одинокий безумец или
хозяйка литературного салона? Впрочем, кажется, автор попытался их
соединить [c. 124].
Кто муж Коробочки – мы не знаем, а вот муж Ростопчиной – граф
Андрей Федорович Ростопчин (1813-1892) – известный, между
прочим, коллекционер живописи, владелец обширной картинной
галереи, включающей не только шедевры Дюрере, Рембрандта,
302
Рубенса, Пуссена, Тициана и др., но и собрание современных
портретов русских и европейских деятелей XVIII – начала XIX вв.
…и этим отчасти объясняется выбор картин в домашнем собрании
Коробочки, поскольку граф Федор Васильевич Ростопчин (1763-1826)
– это тот самый московский главнокомандующий, кто приказал
поджечь Москву в 1812 и тем самым довершил разгром Наполеона,
начатый светлейшим князем Михаилом Илларионовичем
Голенищевым-Кутузовым (1745-1813). Поэтому в общественном
сознании имена Ростопчина и Кутузова находятся рядом – как и в
поэме Гоголя. [c. 125].
Нам не удалось разглядеть в коробочкином хозяйстве походную
военную палатку, которую в знак своего расположения Суворов
подарил Ростопчину, но показался подозрительным петух, слишком
уж близко подошедший к окну, где почивал Чичиков [c. 125].
Наверное, нам было бы намного легче признать в одинокой помещице
хозяйку светского салона, если бы мы увидели в ее поместье хотя бы
намек на этот салон [c. 126].
А может, салон – это салоп?.. Случайно ли это созвучие? Может, и
случайно, но почему так подробно и печально описывается
непригодность этого салопа?.. [c. 126].
Будь «Мертвые души» басней, мы бы, пожалуй, довольствовались
такими символически-аллегорическими обобщениями, открывающими
в животном, птичьем или вещном мире свойства мира человечьего. Но
это не басня. Это поэма преображения, в которой даже распоротый
салоп может стать платьем [c. 127].
А что если соседи Коробочки – это и есть посетители салона
Ростопчиной? [c. 127].
Если же искать прообраз с тотемной фамилией среди гостей графини,
тогда это Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) – поэт, светский
богослов, философ-славянофил. Правда переименование «Хомякова» в
«Свиньина» смотрится слишком уж оценочно и чересчур снижающе
(вспомним свинью на коробочкином подворье, проглотившую, не
заметив, цыпленка), но примерно так к нему относилась и хозяйка
салона [c. 128].
Харпакин. – Похоже, эта фамилия производна от рядом стоящей
(Харпакин, Трепакин...) – для созвучия и общей фонетической
компактности. Если искать звуковой эквивалент среди фамилий
русских литераторов, посещавших салон Ростопчиной, то, возможно,
303
это Загоскин Михаил Николаевич (1789-1852), автор исторических
романов, а кроме того, директор Императорских Московских театров
(с 1837-го) и Оружейной палаты (с 1842-го). Гоголь познакомился с
ним по собственной инициативе и в дальнейшем старался
поддерживать отношения, которые сам же и подвергал риску –
например, когда Хлестаков приписывает себе роман Загоскина «Юрий
Милославский» [c. 128].
Мы не знаем, что такое «харп»; но прочитав это слово с конца,
получим «прах»: возможно, это аллюзия на исторические романы
Загоскина, и в особенности, на его «Аскольдову могилу» (1833).
Трепакин. – Созвучие фамилий «Харпакин» и «Трепакин» может
указывать на близость прообразов. Поэтому если первый – Загоскин,
то второй, скорее всего, – Вельтман Александр Фомич (1800-1870),
который тоже писал исторические романы и тоже служил в
Оружейной палате, сначала помощником директора, т. е. Загоскина, а
после кончины начальника занял его место.
Плешаков. – Если следовать семантическим ассоциациям, то это
может быть кто угодно, а если фонетическим – то это Плетнев Петр
Александрович (1791-1866), литературный критик, профессор
российской словесности, а потом и ректор Петербургского
университета [c. 129].
…Чаадаев и графиня Ростопчина, жившие по соседству, были хорошо
знакомы и даже, говорят, дружны. Тем самым удостоверяется
результативность подобных расследований и укрепляется уверенность,
что Коробочка не так проста, как принято о ней думать.
Коровий кирпич. – Кажется, ясно, какая фамилия имеется в виду:
Глинка, только неясно, чья: то ли это Михаил Иванович (1804-1857),
автор не только Национальных опер, но и романсов на стихи
Е. П. Ростопчиной, то ли Федор Николаевич (1786-1880), автор духов-
ных стихов и, между прочим, популярной ямщицкой песни «Вот мчит-
ся тройка удалая». Оба бывали гостями графини, и трудно сказать,
кого из них Гоголь имел в виду. Может быть, и обоих [c. 129–130].
…внешне уединенное существование Коробочки таит в себе неявные
черты салонной жизни. Кстати, такая же двойственность была
характерна и Ростопчиной, которая то надолго уезжала в свои имения,
Вороново или Анну, то снова блистала в Петербурге или Москве [c.
130].
304
Дополнительным доводом может служить историко-литературная
логика, согласно которой после Манилова мы встречаемся с
Коробочкой. Если первый персонаж выражал «сладостный русский
стиль», то второй – «салонную литературу», заключенную, словно в
коробочке, в границах светских приличий, привычек, воззрений и т. д.
[c. 131].
Среди портретов кисти Ореста Кипренского, помимо Жуковского,
хорошо известны и портреты четы Ростопчиньх. Графиня в чепце, с
фланелью (или что там у нее?) на шее – как и гоголевская помещица...
И все-таки как не усомниться: точно ли это Коробочка? [c. 131].
(Продолжение не следует)
Павел Михед (Нежин)
О ПОИСКАХ ГОГОЛЕВСКИХ ПРОТОТИПОВ
Попытки найти гоголевские прототипы «Мертвых душ»
предпринимались многажды. Укажу в хронологической последова-
тельности лишь на наиболее известные.
В 1964 г. иллюзию поиска прототипов посеял ни кто иной, как
ак. Д. С. Лихачев. В статье «Социальные корни типа Манилова» он
высказал предположение, что «маниловщина была в высшей степени
свойственна лицемерному бюрократическому слою империи Николая
I, и в первую очередь самому Николаю I». Правда, академик был
осторожен: «Николай I, конечно, не был непосредственным
прототипом Манилова (соблазн увидеть в Николае I прототип
Манилова велик), но между ним и Маниловым намечается отчетливое
типологическое сходство». (См.: Лихачев Д. С. Избранные работы
в 3-х тт. – Л., 1967. – Т. 3. – С. 245–256). А дальше Д. С. Лихачев привел
целый ряд любопытных фактов и доказательств, с жесткой логикой и
ссылками на текст, без эзотерики и буйства фантазии. В результате
автор обогатил наше знание о Николае I, Манилов остался Маниловым,
а авторитетный ученый деликатно избежал соблазна «открытия».
В начале 90-х гг. в нескольких изданиях, в т.ч. и
многотиражных, на сходство героев «Мертвых душ» и современных
Гоголю писателей указал И.Виноградов (см. комментарии к 5-му тому
Собрания соч. в 9-ти томах. – М., 1994. – С. 492–493, а также в ст. к
изд. «Мертвых душ» в серии «Новая школьная библиотека». – М.,
1995. – С. 23–32). Тираж последней – 30 тыс. экз. Адресуя свои мысли
|