Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века

Збережено в:

Бібліографічні деталі
Дата:	2008
Автор:	Садыкова, Л.В.
Формат:	Стаття
Мова:	Russian
Опубліковано:	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України 2008
Назва видання:	Русская литература. Исследования
Теми:	Проблемы изучения литературы рубежа XX – XXI веков
Онлайн доступ:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31013
Теги:	Додати тег Немає тегів, Будьте першим, хто поставить тег для цього запису!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Цитувати:	Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века / Л.В. Садыкова // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2008. — Вип. XII. — рос.

Репозитарії

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-31013
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-310132012-02-19T12:45:40Z Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века Садыкова, Л.В. Проблемы изучения литературы рубежа XX – XXI веков 2008 Article Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века / Л.В. Садыкова // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2008. — Вип. XII. — рос. XXXX-0092 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31013 ru Русская литература. Исследования Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Проблемы изучения литературы рубежа XX – XXI веков Проблемы изучения литературы рубежа XX – XXI веков
spellingShingle	Проблемы изучения литературы рубежа XX – XXI веков Проблемы изучения литературы рубежа XX – XXI веков Садыкова, Л.В. Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века Русская литература. Исследования
format	Article
author	Садыкова, Л.В.
author_facet	Садыкова, Л.В.
author_sort	Садыкова, Л.В.
title	Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века
title_short	Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века
title_full	Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века
title_fullStr	Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века
title_full_unstemmed	Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века
title_sort	особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей хх века
publisher	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
publishDate	2008
topic_facet	Проблемы изучения литературы рубежа XX – XXI веков
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31013
citation_txt	Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века / Л.В. Садыкова // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2008. — Вип. XII. — рос.
series	Русская литература. Исследования
work_keys_str_mv	AT sadykovalv osobennostidialogizmavrusskojésseistikerubežejhhveka
first_indexed	2025-07-03T11:24:01Z
last_indexed	2025-07-03T11:24:01Z
_version_	1836624738068201472
fulltext	Л.В. САДЫКОВА (Горловка) ОСОБЕННОСТИ ДИАЛОГИЗМА В РУССКОЙ ЭССЕИСТИКЕ РУБЕЖЕЙ ХХ ВЕКА К числу актуальных направлений современного литературоведе- ния относятся исследования жанровой специфики эссе, поскольку, с одной стороны, это широко представленный в русской литературе жанр (он существенно актуализирован в литературе ХХ века), кото- рому принадлежит «роль экзистенциального зонда», «авангардного, разведывательного жанра» (Е.Зыкова, Д.Урнов, И.Щербакова, Е.Плоткина), с другой, он мало изучен, пока отсутствует его целост- ная теория, которая бы позволяла определить особенности динами- ки, функционирования эссе в русской художественной словесности (проблема ставилась в работах К.Зацепина, Т.Ю.Лямзиной, Н.Б.Ру- женцевой, Арк.Эльяшевича). Одной из ведущих жанровых доминант эссе учеными признается диалогичность (см. работы О.Б.Вайнштейн, О.И.Дуровой, В.Я.Кан- торовича, Г.Померанца, И.В.Тихомировой, М.Г.Хелая, М.Эпштей- на), особенности проявления которой, тем не менее, изучены не- достаточно и представляют одну из актуальных проблем для ис- следователей. Так, российский литературовед Г.Померанц определя- ет диалог как неотъемлемую часть стиля эссеизма, с другой – как «основу современной национальной традиции» [9:264]. Последняя особенность в трудах ученого не проиллюстрирована, но она под- тверждается нашими наблюдениями. Можно дискутировать о наяв- ности именно национальной традиции, но очевидно совпадение жанровых принципов эссе с общими интенциями русской литерату- ры ХХ века к диалогизму и активном переосмыслению интеллекту- ального опыта. Цель настоящей статьи – проследить специфику диалогизма в русской эссеистике ХХ века. Особенности актуализации диалогичности в эссе могут быть опи- саны с помощью термина «монодиалог», который определяется на- ми как ведущий текстоорганизующий принцип и рассматривается как тип высказывания, обеспечивающий, во-первых, размышления и 2 рассуждения самого автора-эссеиста, во-вторых, его обсуждение обозначенных проблем совместно с реальными и потенциальными участниками, чем обеспечивается сохранение паритета двух равно- действенных структур «Я» автора-эссеиста и «Я» другого, участника коммуникации. Необходимость выделения предложенного понятия представля- ется нам вполне логичным, и уже в определенном смысле оно наме- чено учеными. Так, российский литературовед И.В.Нестеров отме- чает, что произошло «...изменение роли, характера и наполнения диалогов и монологов, что естественно ведет за собой появление но- вых понятий в науке о литературе» [8:48]. Безусловно, ученый раз- вивает теорию Бахтина, отмечавшего что: «Обновление монологиче- ских жанров происходит за счет диалога» [2:207], то есть «на диало- ге лежит печать не одной, а нескольких индивидуальностей» [2:211]. Безусловно, литература ХХ века дает примеры эффективной работы именно этого механизма обновления жанров, и эссеистика в силу своей природы (ведь сюжет мысли развивается именно в диалоге) в первую очередь отражает данное явление. Потребность в изучении диалогичности с новых позиций нашла свое воплощение в ряде теоретических положений. Так, показатель- ной является предложенная В.Шмидом модель «диалогизированного нарративного монолога». [20:57]. В ее рамках рассматривается в едином контексте диалог, монолог и нарративность как качества ли- тературного произведения. Несомненно, данная модель является привлекательной и для нас, но представляется достаточно услож- ненной, поскольку и монолог, и диалог предполагают определенную форму наррации. Отечественный ученый Э.Шестакова оперирует понятием «моно- диалог», включающем «попытки утверждения Я за счет себя-чужого [...]: «Я, осложненное «группой спасения», в поисках общения с Другим все более и более (незаметно для себя) переходит на моно- диалог» [17:86], при этом, «Другость» есть внутреннее напряженное представление, глубинное трансцендентальное ощущение, которое дает, точнее, открывает вероятность для последующих модификаций Я» [17:87]. Наиболее близкими нашим представлениям о моно-диалоге яв- ляются суждения В.Библера о диалоге, о логике мышления, о миро- 3 вой и европейской культуре, о «многоместном множестве». Соглас- но концепции ученого, «единый субъект мышления выступает как некий размышляющий коллектив, некий «многоместный субьект», некий внутренний микросоциум» [3:56], что и подмечено нами в эс- сеистике. То есть организующим началом эссе, точкой отсчета во всех перипетиях эмоционально-напряженного общения эссеиста с реципиентом является единое сознание автора (монологический ас- пект), для которого принципиально важным является обеспечение корректного диалога этих множественностей (диалогический ас- пект). Имеется ввиду множество культурных кодов, к которым апел- лирует автор эссе с целью углубления инициируемых им смыслов, обеспечивая тем самым более сильное интеллектуальное воздейст- вие на реципиента, и эти смыслы «образуют потенциальный гори- зонт читателя» [5:146]. В определенном плане эта традиция была намечена еще в Антич- ности, но развивалась в ином ключе. По утверждению А.Усмановой, «С античных времен основной формой выражения собственной точ- ки зрения являлось цитирование Авторитетов – так контрабандными способами «протаскивалось» свое мнение. Эти конвенции представ- ляют собой не что иное, как узаконенную форму передачи (репре- зентации) иного опыта и трансляции чужих идей» [15:59-60]. В эссе эти конвенции – активная цитация философов Античности с легкой руки родоначальника французского эссе М.Монтеня приобрели не- сколько иное назначение – стали мощным и действенным инстру- ментом реализации интенций автора-эссеиста в утверждении той или иной истины, ради достижения объективности которой автор- эссеист и вступает в полемику, организует дискуссию вокруг инте- ресующей его темы или проблемы. Эти интенции обретают особую динамику и наполненность в ХХ веке, в силу специфики художественного мышления этого столетия. По глубокому убеждению А.Зверева, «в ХХ веке все эти эпохи ожи- вают, наполняясь непосредственным и важным значением для со- временного художника, часто ведущего диалог, как бы минуя близ- кое по времени и устремляясь, наоборот, к хронологически далекому или экзотическому. Так заявляет о себе новое культурное сознание, для которого действительно существует единовременный соразмер- ный ряд, а не выборочные звенья. Подобный синкретизм, вероятно, 4 следует признать важнейшей приметой культуры ХХ века, поставив его в связь с окрепшим в этом столетии ощущением нашего времени как завершения какого-то огромного этапа в истории человечества» [6:52]. Эти общие особенности повлияли и на эссе, стимулируя его диалогизм. В отличие от античных философов и Монтеня современ- ные эссеисты в интеллектуальный диалог включают не только идеи всех тех последующих философских и мировоззренческих систем, которые оказываются в том или ином смысле полезными для целей эссеистов. То есть мы полагаем, что на развитие имманентного свойства эссе существенно повлияли общие интенции ХХ века к диалогу, интегрированию всего предшествовавшего интеллектуаль- ного и художественного опыта. Наиболее ярко это отразили тексты рубежей ХХ века, то есть тех периодов, когда русская эссеистика развивалась особенно интен- сивно, выходя с периферии в центр литературного процесса. Попы- таемся сопоставить особенности эссеистики Серебряного века и по- стмодернистские тексты конца ХХ столетия с целью прояснить осо- бенности проявления диалогичности эссе на этих двух этапах рас- цвета данного жанра в русской литературе. Эссеистика Серебряного века находится на грани философии и литературы. Примером тому могут служить тексты А.Белого, Н.Бердяева, О.Мандельштама, М.Цветаевой, Л.Шестова, П.Флорен- ского. В эссе «Мораль и пессимизм» Л.Шестов поднимает глобальную тему, автор излагает свои размышления о том, что является перво- причиной добра и зла. «Откуда добро и откуда зло?» – ставится во- прос и в качестве возможных ответов предлагаются авторитетные высказывания мыслителей прошлого – первого эллинского филосо- фа Анаксимандра: «... зло пошло оттого, что отдельные вещи вырва- лись из лона единого бытия и нечестиво захотели утвердиться в осо- бенном, самостном состоянии» и последнего эллинского философа Плотина: «...отдельные индивидуальные души оторвались от Едино- го и, поскольку они отстаивают свою независимость, они живут во зле» [18:37]. Понимание проблемы зла, истоков его появления и су- ществования философами-эллинистами, весьма отдалённое во вре- мени, остаётся весьма актуальным для его современной рефлексии: «Особенное, самостное состояние», «отдельные индивидуальные 5 души» – это проявление эгоцентристского, индивидуалистского от- ношения к миру, сосредоточенного на собственном «Я», порождаю- щее зло на земле и причиняющее глубокие страдания близким лю- дям и т.д. В своих размышлениях Шестов чаще всего отталкивается от какой-либо авторской мысли и ведет с ней диалог (спорит, остра- няет, развивает). Таким образом, он продолжает традицию, идущую от античности и кристаллизировавшуюся в классическом эссе Мон- теня, Паскаля. Фактически обсуждая, дискутируя, прилагая сентен- ции прошлого к современности, Шестов высвечивает те особенности своей эпохи, которые ему представляются доминантными и кризис- ными одновременно. В эссе «Истина и добро» Шестов обращается к высказыванию Спинозы из его «Этики»: «... если бы люди рожда- лись свободными, у них не было бы понятия о добре и зле» [18:45]. В эссе «Сократ и бл. Августин» приводится высказывание Цицерона о том, что «Сократ первый свёл философию с неба, поселил в горо- дах, ввёл в дома и заставил рассуждать о жизни и нравах, о добре и зле» [18:63]. То есть, реализуемый в эссе моно-диалог обнаруживает множественность «Я» философа, сосуществование его собственного «Я» – со множеством «Я» Другого – философов Античности – Пла- тона, Аристотеля, Сократа, Анаксимандра, Плотина, в ряде других эссе – европейских мыслителей разных исторических эпох – Б.Паскаля, Р.Декарта, Г.Гегеля, И.Канта, Э.Гуссерля, С.Кьеркегора, Ф.Ницше, Ф.Шеллинга, писателей – В.Шекспира, И.Гете, Ф.Досто- евского, Л.Толстого, А.Чехова. Моно-диалог представляет собой ин- теллектуально-философскую дискуссию эссеиста и суверенных ме- таструктур, эстетико-философских систем, представляемых разно- образными культурно-историческими парадигмами человеческой цивилизации. Те же интенции мы обнаруживаем в текстах современных эссеи- стов. В частности, в современной эссеистике актуализируется ком- плекс проблем, который решался писателями и мыслителями Сереб- ряного века. Например, в 2000-е годы получила новое осмысление проблема Россия-Запад, это сохранение национальной идентичности в условиях экспансии западной массовой культуры. Однако специ- фика интерпретации этих проблем, а также модели организации ме- тадиалога отличают тексты двух рубежей ХХ века. 6 Размышлениям о такого рода отношениях «Я» и «Другого» по- священо эссе Георгия Авдошина «Русские классики в пыли». Автор использует традиционную для эссе форму моно-диалога, построен- ную на соединении точек зрения авторитетных мыслителей и собст- венного комментария. Например, его размышления о сакральности слова и литературоцентричности русской культуры получают свою динамику именно в таком столкновении позиций, в остранении про- блемы. «Дмитрий Сергеевич Лихачев писал о древнерусской литера- туре: «Литература – священнодействие. Читатель был в каком-то от- ношении молящимся. Он предстоял произведению, как и иконе, ис- пытывая чувство благоговения». Уверен, эти слова можно отнести не только к древнерусской, но и к классической литературе. Поэт в России до недавнего времени был больше, чем писатель, но власти- тель дум – и прочее, и прочее. Ныне отношение к литературе и писа- телю изменилось. «Да не како [sic] ты писака?» – хочется обратиться к тому же Владимиру Сорокину, утверждающему, что ничего такого особенного в писателе нет. Впрочем, еще тихий и чуткий Василий Васильевич Розанов начал развеивать миф о значительности и вели- чии писателя и писательского труда. И девушкам не советовал вы- ходить замуж за писателей, лучше за обычных людей, чиновников, служащих, а еще лучше – за ремесленников. Писатели же – эгоисты, и толку от них мало (если только они не зарабатывают этим денег, как сам Василий Васильевич)» [1:120]. В этом контексте роль клас- сиков, авторитетов, от мнения которых отталкивается эссеист игра- ют не античные философа, как было у Шестова, а мыслители Сереб- ряного века (Розанов) и современники (Лихачев), выступающие хра- нителями национальной идентичности. Охарактеризованная форма организации моно-диалога имеет свои глубокие традиции и является наиболее распространенной. Од- нако в последнее время особую популярность приобрела формы «вымышленных диалогов» (О.Дурова), опробованных и в русской эссеистике рубежей ХХ века. Благодаря им «эссе обретает черты по- знавательной формы, сохраняя при этом литературно-художест- венную «упаковку»: не прибегая к специфической философской терминологии предельно заостряет мысль читателя именно на этом философском осмыслении рассматриваемых проблем, при этом де- монстрируется великолепное владение диалектикой спора. Жанр эс- 7 се становится в таком случае «жестко» вопрошающей формой, по- степенно снимающей с истины покров за покровом» [4:152]. Если обратиться к традиции эссеистики, заложенной Серебряным веком, то ярким примером могут служить глубоко полемичные и ироничные вымышленные диалоги в эссе В.Розанова, которые отра- жают встревоженность писателя состоянием русской жизни и рус- ской литературы и направлены на активизацию нашего внимания относительно этих глубоко волнующих писателя проблем: «В самом деле, «почему»? Почему «век Николая» был «веком Пушкина, Лер- монтова и Гоголя», а не веком Ермолова, Воронцова и как их еще. Даже не знаем. Мы так избалованы книгами, нет – так завалены кни- гами, что даже не помним полководцев. Ехидно и дальновидно по- эты назвали полководцев «Скалозубами» и «Бетрищевыми». Но ведь это же односторонность и вранье. Нужна вовсе не «великая литера- тура», а великая, прекрасная и полезная жизнь. А литература мож. быть и «кой-какая» – «на задворках». Поэтому нет ли провиденци- альности, что здесь «все проваливается»? что – не Грибоедов, а Л. Андреев, не Гоголь – а Бунин и Арцыбашев. Может быть. М.б., мы живем в великом окончании литературы» [10:468]. На наш взгляд, именно эссеистическая проза В.Розанова побуди- ла российского литературоведа Г.Померанца к заключению относи- тельно «всплеска» русского эссе в ХХ веке, что отразилось и в ши- роком применении писателями диалогов. По словам ученого, «фило- софские размышления и диалоги вырываются с подчиненного места в повествовании. Все больше становится эссе, свободных от повест- вовательных задач, написанных художниками слова, – жанра, стоя- щего где-то между статьей и поэмой в прозе» [9:262]. Укрепляется эта традиция в эссеистике русской литературной эмиграции. В эссе Саши Соколова «На сокровенных скрижалях» мы отмечаем ту же, что и у Розанова, напряженность внутреннего со- стояния писателя, глубоко переживающего за судьбы русской куль- туры и широкое использование вымышленных диалогов: «На чем мы остановились? Что мы умозаключили в наших тысячелетних до- сугах? Что было и будет вначале: художник или искусство? И нали- чествует ли наше прекрасное, если мы не имеем его в виду, отверну- лись и очерствели. Или ударились в безобразное. Положим – в без- образие благополучия, небытия – в этот кромешный стыд; в безобра- 8 зие сплетен об истине. Где там, кстати, в каком балу влачится ее драгоценный шлейф, отороченный благородным скунсом? Что нам делать без этой сиятельной дамы, ведь в наших собратьях повисла масса вопросов.... Вопросы пленяют нас» [13:374]. В своих эссе писатель размышляет о современном русском обще- стве, о проблемах, с которыми сталкивается русский человек, о его полном бесправии в сравнении с соблюдением прав человека в иных странах, в частности, в Америке, куда он был вынужден эмигриро- вать: «И, взирая на годы, прожитые моим народом до и после меня, я не могу не заметить, что вся история России есть история подавле- ния прав ее граждан и граждан, соседствующих с ней государств – ее правителями» [13:368-369]. Утопической и ироничной представ- ляется его позиция относительно преодоления этого состояния «я полагал, что из сложившейся ситуации у нас в стране есть приблизи- тельно один выход: «массовая эмиграция» [13:371], но, увы, «массы не оправдали моих надежд» [13:371]. О своей собственной судьбе он размышляет в эссе «В доме пове- шенного»: «Пытаясь осмыслить свое понимание прав человека, я в качестве образца человека не мог отыскать никого конкретней себя и задал этому человеку ряд наводящих вопросов. Какое обстоятель- ство твоей биографии, спросил я его, представляется тебе наиболее неудачным? Не считая рождения как такового, ответил он, самым огорчительным я полагаю факт моей изначальной причастности к бесправному обществу» [13:366]; «...на вопрос о самом отрадном об- стоятельстве я отвечаю: оно приходится на шесть часов вечера восьмого октября семьдесят пятого года, когда самолет, на котором я вылетел из Москвы, приземлился в Вене. [...] свобода почти мате- риализовалась... я не перестаю поздравлять себя с убытием из замо- роченной родины» [13:366]. Задается Соколов вопросами относи- тельно того, почему ему позволили эмигрировать и отпустили его из России: «Почему меня отпустили, думаю я, именно меня – из столь- ких желающих, страждущих и ненавидящих?» и проводит очень яр- кую параллель с героем его романа «Палисандрия» – Лаврентием Берия «Почему меня? спрашивал знаменитый соратник Сталина и враг народа Лаврентия Берия. Тот же вопрос, но в иной ситуации: министра влекли на расстрел» [13:367]. 9 Наиболее ярко эта тенденция к моделированию вымышленных диалогов проявилась в постмодернистском эссе в связи с усилением диалогического, а также игрового начала, созданием ситуации ин- теллектуального испытания, которое должен пройти читатель. В эссеистике в связи с этим усиливается также домысел и автор- ская фантазия. Примером может служить текст известного писателя Василия Конецкого, соединяющий черты эссе и рассказа, – «Огурец на вырез (Из старых сундуков)». Фантастическим допущением в нем становится воскресение и визит в Санкт-Петербург писателя Арка- дия Аверченко, с которым автор и странствует по городу – (пивным, дворам, кладбищам, на коих мечтал бы лежать захороненный вне родины литератор-эмигрант). Выбор персонажа кажется не случай- ным, ведь Аверченко является автором знаменитой книги «Дюжина ножей в спину революции», следовательно, его появление (чудес- ное) и взгляд на современность заведомо остраняют «достижения» социализма и подталкивают читателя к подведению социальных и нравственных итогов. Символический характер может иметь назва- ние эссе – «Огурец на вырез», приобретающее семантику испыта- ния, пробы, постижения сущности. В сюжете оно обосновывается так: один из завсегдатаев пьяной компании, в которую органично вливаются Конецкий и Аверченко, предлагает купить у него в каче- стве закуски огромный огурец, на что возможные покупатели отве- чают предложением попробовать, надрезать его, как арбуз. История с огурцом остается не завершенной, следовательно, она интересова- ла автора не сама по себе, вырез приобрел символический смысл «распробывания». Образ достаточно органичен в контексте алко- гольных мотивов эссе: не зная, что делать с ожившим, рассказчик его бесконечно угощает, а учитывая, что нетрезвы в произведении многие, создается впечатление, что нетрезвость – это своего рода коллективная протестная позиция, своего рода «эскейпизм», как в тестах Вен. Ерофеева. Образ повествователя моделируется как максимально близкий автору: называются реальные фамилия, имя, отчество, написанные художественные произведения, факты биографии (странствия по морям и др.). Однако сам образ «Я» несколько утрируется: в нем подчеркивается легкомыслие, тяга к спиртному и простому грубому общению с самой разношерстной публикой, а также комичный со- 10 ветский патриотизм, не столько искренний, сколько связанный с чувством неловкости за абсурдные проявления советской действи- тельности (например, кладбище закрывают якобы на просушку), а на самом деле его работников посылают в колхоз на прополку, такси найти невозможно, люди охотятся за туалетной бумагой и ходят об- вешанные низками с раздобытыми рулонами, одного из таких «сча- стливчиков» Аверченко даже принимает за юродивого и т.п.). Все это рассказчик пытается скрыть от «иностранца» Аверченко (то есть дважды чужого: и эмигранта, и мертвеца одновременно). Аверченко же показан как носитель «старого» сознания, норм, памяти. Именно столкновение этих позиций рождает диалоги, в которых обсуждается комплекс проблем: современная цензура, историческая память, современное юродствование, защита от властей и др. Толч- ком к диалогу становится и посещение знаковых мест, странствова- ние по Ленинграду, что позволяет исследователям квалифицировать эссе Виктора Конецкого как разновидность «петербурского текста конца столетия» [11:264]. Скажем, посещение Волкова кладбища рождает диалог о памяти (исторической, культурой) и спасительном юродствовании интелли- генции в ХХ веке: « – Хочу Власа проведать, – тихо сказал Аверченко. – Кто такой? – не понял я. – Да был дружок у меня. Дорошкевич, фельетонист. Он перед смертью Чуковского пугал. Тот пришел его навестить и все допыты- вался: «Что, Влас Михайлович, в ближайшее время делать собирае- тесь?» А он помирать собрался и сказал дотошному Корнею, что бу- дет слонов кормить рисовой соломкой, они у него перед дворцом по бархатной дорожке ходят... – Сумасшествие изображал? Аркадий Тимофеевич посмотрел на меня неприязненно и сказал: – Прятался он от НИХ – можно ни о чем не думать, ни за что не отвечать...Спасительный прием. – Вообще-то, – сконфузился я, – этот прием и у нас используют... Правда не по своей воле...» [11:263]. Можно ставить под сомнение интерпретацию образа Аверченко, но нельзя не признать эффективность использованного приема мо- делирования диалога, который является игровым изложением автор- 11 ской позиции (ведь нигде спор между рассказчиком и литератором- эмигрантом не становится непримиримым, принципиальным, а сам Аверченко неожиданно перенимает привычки разгульного рассказ- чика и растворяется не в каком-либо мистическом тумане, а в пья- ной компании). Нельзя не отметить сходство «Огурца на вырез» с классическим постмодернистским эссе Венедикта Ерофеева «Василий Розанов глазами эксцентрика» как на структурном уровне (бесконечно во- зобновляющийся диалог рассказчика, сохраняющего все авторские черты, его «Я», биографию и мировосприятие, и ожившего, явивше- гося в гости Василия Розанова; прогулки двух писателей по Моск- ве), так и на смысловом (мотивы пьянства, юродствования, обсуж- дение темы властей и т.п.). Подробный сопоставительный анализ не входит в наши задачи, мы отмечаем лишь источник влияния, факт развития данной игровой традиции, свидетельствующей об эффек- тивности приема, столь органичного общему качеству эссе – диало- гичности и особенно актуализированного на рубеже ХХ-ХХI столе- тий в постмодернистском эссе, в частности, в текстах Виктора Еро- феева, Вяч. Пьецуха и др. Примечательным нам представляется, что сам диалог и его про- тивоположность – разрыв коммуникации становится предметом ос- мысления в эссеистике, это свидетельствует об осознании авторами важности данного явления вообще и в названном жанре в частности. Примером может служить эссе известной поэтессы Елены Скуль- ской «Молчание», входящее в цикл «Проверить любовь смертью». На материале русской литературы (что вообще характерно для рус- ской эссеистики) строится предположение о том, что разрыв комму- никации всегда понимается в рамках национальной культуры как явление страшное, предвестник смерти, катастрофы. По контрасту с ужасом молчания русская литература названа «болтливой», то есть склонной к диалогу, наведению мостов, спасению. Композиционно эссе построено как набор примеров, цитат, которые также вступают в диалог, но не спорят, а подтверждают концепцию автора. «Ничто не способно так сильно испугать в нашей (болтливой?) литературe, как молчание персонажа. Хома Брут в «Вие» больше всего пугается молчания старушки, а не бесовских превращений. Страх возникает от каждого пробела в диалоге, который философ пытается завязать с 12 ведьмой. Постепенно пробел превращается в пропасть. Сначала Хо- ма спрашивает, что бабусе нужно ночью в хлеве. «Но старуха шла прямо к нему с распростертыми объятиями». Второй вопрос он на- чинает со слова «слушай», проверяя самую возможность разговора. Третий раз он кричит, надеясь, что она всего лишь глуховата... «Но старуха не говорила ни слова и хватала его руками». Полнейший ужас испытьвает Хома, когда и сам лишается голоса; «он с ужасом увидел, что даже голос не звучал из уст его: слова без звука шевели- лись на губах» [12:130]. Далее концепцию катастрофизма разрыва коммуникации под- тверждают эпизоды молчания пленника Иисуса Христа в «Великом инквизиторе», молчаливое шествование призрака отца Гамлета, да- же «Черный квадрат» Малевича воспринимается как «фигура тиши- ны». Все эти литературные и живописные образы накладываются на глубоко личностные (как это и принято в эссе) впечатления от страшного детского наказания, «когда с тобой перестают разговари- вать». Рассуждения о мифическом ужасе молчания как предвестника будущего уничтожения («Может быть, в нас живет генетический страх животных, обретших дар слова: мы боимся, что нас разжалуют в зверье» [12:131] лишь остраняют авторскую мысль о благостном диалоге и моделируют представление о современной культуре как о такой, которая неизбежно, во имя собственного спасения должна быть настроена на общение, разговор, обмен мнениями. Если говорить о целях инициируемых диалогов в эссеистике, то нами отмечено их совпадение с основными целями русской литера- туры: диалог рассматривается и как способ познания самого себя, и как способ познания окружающего мира, и как способ определения национальной и культурной идентичности. Это уже отмечено иссле- дователями: «эссе – это способ самопознания, стремление обнажить самого себя, понять свое время, напряженный диалог с самим со- бой...» [7:78]; «эссеисты задавали не только вопросы времени, но и вопросы вечные» [14:260]. Такое сочетание различных по природе диалогических интенций предопределяет, с одной стороны, расцвет эссеистической прозы, с другой, ее особую роль в формировании новой художественной па- радигмы. 13 Заметим, что спектр проявления диалогизма в современном эссе расширяется. Так, например, автор многочисленных эссе Б.Шрагин пытается ответить на сложные вопросы русской жизни и при этом сторонами диалога избирает не «Я» и «Другого», а разные типы культур. С одной стороны, писатель утверждает, что «непонятное для самого себя, современное русское общество оказывается еще более непонятным для остального мира» [20:16], с другой – задается вопросами относительно гибельного состояния русской жизни и ее безысходности: «Будто придумала история поставить на нас экспе- римент, реализовав крайние дедукции философов, практически и злободневно столкнув нас с безнадежностью, с бесперспективно- стью, с безыдейностью: как-то мы себя поведем? Чем забросаем эту яму? Какой силой удержимся от цинизма и шкурничества, которые устремляются утвердиться на запустелом месте? Да надо ли удержи- ваться? Ради чего? Вопросы эти возникают в современной россий- ской ситуации не социально, не политически, а личностно, экзи- стенциально» [20:17]. Построение эссе в форме вопросов и поиска ответов содействует активизации читателя, вводит конкретные об- суждаемые ситуации в общекультурный контекст. Современный эссеист М.Харитонов пытается понять стремление писателей писать о себе, о своей жизни и вступает в диалог с потен- циальным реципиентом. Он задается вопросами: «А зачем человек тянется рассказывать о себе? Что значит эта потребность связи с другими, «сношения» с чужой душой – пусть и без отклика при жизни? Способ избавиться от одиночества, самоутвердиться? По- пытка противостоять исчезновению, оставляя память о себе, о своем имени – ...?» и предлагает ответ: «Желание лучше разобраться в са- мом себе, в своей жизни...» [16:12]. Ориентироваться на такой ответ было бы слишком просто. Спектр проблем, которые рассматривает писатель в своих эссе, свидетельствует о его намерениях разобраться и с общечеловеческими проблемами, и с многочисленными слож- ными вопросами русской жизни, поскольку заложником именно та- ких сложных, а чаще трагических обстоятельств человек становится в современном обществе. И, безусловно, все это представлено сквозь призму его личной оценки, его личного восприятия всего происхо- дящего, его индивидуального опыта. То есть диалогичность эссе оказывается теснейшим образом связанной с доминантной чертой 14 жанра – открытой субъективностью, ярчайшим появлением лично- стного начала. В результате исследования можно прийти к следующим выводам. Диалогичность как свойство, присущее жанру эссе в целом сущест- венно актуализировалось в русских текстах рубежей ХХ века, отра- зив общие процессы развития культуры ХХ столетия (в частности, пересмотр всего прежнего культурного и интеллектуального опыта), а также высветить роль эссе в процессе обсуждения наиболее на- сущных проблем именно в кризисные периоды. При этом отмечает- ся как преемственность в развитии традиций жанра (например, об- щая модель диалога с классиками в эссеистике Монтеня и Л.Шестова), так и расширение возможностей диалога, в особенности усиление художественной условности, моделирование вымышлен- ных диалогов, в которых роль классиков играют уже не античные философы, а отечественные мыслители и художники слова Серебря- ного века, а также старшие современники писателей-эссеистов. Це- лью моделирования эссе в форме диалога и моно-диалога становится решение общефилософских проблем, определение национальной идентичности, размышление над состоянием современной культуры. При этом русская эссеистика демонстрирует свою литературоцен- тричную природу и характерный для национальной словесности ди- дактический пафос. Моделируется образ адресата – читателя-интел- лектуала, который подключается к размышлениям о кризисном со- стоянии культуры, усиливается прагматическая направленность произведений. ЛИТЕРАТУРА 1. Авдошин Г. Русские классики в пыли // Октябрь. – 2006. – №4. – С.120-123. 2. Бахтин М.М. Из архивных записей к работе «Проблемы речевых жанров» // Собр. соч.: В 7 т. – Т.5. – М.: Русские словари, 1997. – С.207-218. 3. Библер В.С. От наукоучения – к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век. – М.: Политиздат, 1990. – 413 с. 4. Дурова О.И. Норвежское эссе 1960-1990-х годов: поэтика, проблема- тика, гносеологические перспективы жанра. Дисс... докт. филол. наук. Краснодар, 2000. – 255 с. 15 5. Заманская В.В. Экзистенциальный тип художественного сознания в ХХ веке // Наука о литературе в ХХ веке: (История, методология, литера- турный процесс): Сб. ст. / РАН. ИНИОН. – М., 2001. – С.144-159. 6. Зверев А. ХХ в. как литературная эпоха // Вопр. лит. – 1992. – Вып. 2. – С. 3-56. 7. Иванова Т. Точка зрения: О прозе последних лет. – М.: Советский пи- сатель, 1988. – 424с. 8. Нестеров И.В. Диалог и монолог как литературоведческие понятия. Дисс.... канд. филол. наук. – М., 1998. – 235 с. 9. Померанц Г. Способы существования в дрейфе // Континент-94. – 1994. – № 4. – С. 305-325. 10. Розанов В. Опавшие листья. // Розанов В.В. Уединенное: Сочинения. – М.: ЭКСМО-Пресс, 1998. – 912 с. 11. Русская проза конца ХХ века: хрестоматия для студ. высш. учебн. заведений / Сост. и вступ. ст. С.И.Тишиной; коммент. и задания М.А.Черняк. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Издательский центр «Академия». 2007. – 640 с. 12. Скульская Е. Молчание //Звезда. – 2007. – № 4. – С. 120-130. 13. Соколов Саша. Палисандрия. Эссе. Выступления. – СПб.: Cимпо- зиум, 1999. – 432 с. 14. Соловьев В. Блеск и нищета эссеизма // Вопр. лит. – 1990. – №5. – С. 257-263. 15. Усманова А. Репрезентация как присвоение: К проблеме Другого в дискурсе // Топос. – 2001. – №4. – C. 59-60. 16. Харитонов М.С. Способ существования: Эссе. – М.: Новое литературное обозрение, 1998. – 416 с. 17. Шестакова Э.Г. Об одном из парадоксов диалогичности культуры «серебряного века» // Творчість В.Соловьова в контексті культури срібного віку. Матеріали Міжнародної наукової конференцїї, присвяченної 145- річчю від дня народження В.Соловьова. – Дрогобич, 1998. – С. 80-88. 18. Шестов Л. Сочинения: В 2 т. – Т.1. – М.: Наука, 1993. – 298 с. 19. Шмид В. Нарратология. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – 312 с. 20. Шрагин Б. Мысль и действие. – М.: РГГУ, 2000. – 477 с.

Особенности диалогизма в русской эссеистике рубежей ХХ века

Репозитарії

Схожі ресурси