Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик»
Gespeichert in:
| Datum: | 2009 |
|---|---|
| 1. Verfasser: | |
| Format: | Artikel |
| Sprache: | Russian |
| Veröffentlicht: |
Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
2009
|
| Schriftenreihe: | Русская литература. Исследования |
| Schlagworte: | |
| Online Zugang: | http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31045 |
| Tags: |
Tag hinzufügen
Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
|
| Назва журналу: | Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| Zitieren: | Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» / С.Н. Руссова // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2009. — Вип. XIII. — Бібліогр.: 12 назв. — рос. |
Institution
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine| id |
irk-123456789-31045 |
|---|---|
| record_format |
dspace |
| spelling |
irk-123456789-310452012-02-20T12:15:29Z Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» Руссова, С.Н. Современный литературный процесс 2009 Article Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» / С.Н. Руссова // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2009. — Вип. XIII. — Бібліогр.: 12 назв. — рос. XXXX-0092 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31045 ru Русская литература. Исследования Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України |
| institution |
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| collection |
DSpace DC |
| language |
Russian |
| topic |
Современный литературный процесс Современный литературный процесс |
| spellingShingle |
Современный литературный процесс Современный литературный процесс Руссова, С.Н. Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» Русская литература. Исследования |
| format |
Article |
| author |
Руссова, С.Н. |
| author_facet |
Руссова, С.Н. |
| author_sort |
Руссова, С.Н. |
| title |
Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» |
| title_short |
Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» |
| title_full |
Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» |
| title_fullStr |
Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» |
| title_full_unstemmed |
Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» |
| title_sort |
стратегии игрового дискурса в романе л. улицкой «даниэль штайн, переводчик» |
| publisher |
Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України |
| publishDate |
2009 |
| topic_facet |
Современный литературный процесс |
| url |
http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31045 |
| citation_txt |
Стратегии игрового дискурса в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» / С.Н. Руссова // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2009. — Вип. XIII. — Бібліогр.: 12 назв. — рос. |
| series |
Русская литература. Исследования |
| work_keys_str_mv |
AT russovasn strategiiigrovogodiskursavromanelulickojdaniélʹštajnperevodčik |
| first_indexed |
2025-07-03T11:25:53Z |
| last_indexed |
2025-07-03T11:25:53Z |
| _version_ |
1836624855850549248 |
| fulltext |
С.Н. РУССОВА
(Берлин)
СТРАТЕГИИ ИГРОВОГО ДИСКУРСА В РОМАНЕ
Л.УЛИЦКОЙ «ДАНИЭЛЬ ШТАЙН, ПЕРЕВОДЧИК»
Творчество Людмилы Улицкой исследователи относят к «тради-
ционалистскому» [1]. И действительно, ее жанровые предпочтения –
циклы рассказов, романы имеют «признаки семейных хроник» [2,
с. 300]. Однако новый роман Л.Улицкой «Даниэль Штайн, перево-
дчик» (2006), получивший в 2007 г. главную премию конкурса
«Большая книга», показывает, что писательница вполне овладела
технологиями нелинейного постмодернистского дискурса, тяга к
которому была видна уже в предыдущих книгах – в «Медее и ее де-
тях» [3, с. 224] в «Казусе Кукоцкого» [2, с. 300; 4]. Целью исследо-
вания является интерпретация игровых стратегий в романе на всех
уровнях коммуникации – от образа автора до структуры текста и ре-
цепции книги читателем – как доказательство принадлежности тек-
ста новой волне русского литературного постмодернизма. Под игро-
вой стратегией в данном случае мы понимаем сознательное наруше-
ние одного из релевантных постулатов коммуникации, сформулиро-
ванных Р.Якобсоном, а именно конвенций между языками-кодами
адресанта и адресата об общей для отправителя и получателя памя-
ти, одинаковом прогнозировании будущего, информативности тек-
ста, его истинности, семантической связности и неполноте описа-
ния [5].
1.Игра с «образом автора». Из практики анализа постмодернист-
ской поэтики видно, что «homo ludens», автор-»трикстер», модели-
руя свой образ, применяет различные маски. «Чужим» для него, соб-
ственно, становится образ автора-творца, Учителя, несущего читате-
лю гиперморализм и выполняющего в литературном произведении
нелитературные задачи [6, с. 220-294].
Анализ писательского поведения Л.Е.Улицкой, одного из самых
успешных современных авторов России, заставляет предположить
сознательную моделированность ею своего образа в глазах публики.
В литературу Л.Улицкая вошла сравнительно недавно – в вось-
мидесятые годы, хотя ещё подростком публиковала свои первые
2
рассказы в самиздатовском еврейском журнале «Тардат». По обра-
зованию генетик, она была уволена из Академии Наук СССР за пе-
репечатывание очередного самиздатовского текста. С тех пор она
связала свою жизнь с искусством: заведовала литературной частью
Камерного еврейского музыкального театра, писала пьесы и сцена-
рии, занималась переводами. Известность к ней пришла, когда про-
изведения «Сестрички Либерти» (1990 г.) и «Женщина для всех»
(1991 г.) были экранизированы. Л.Улицкая входила в мировую лите-
ратуру во время развала Советского Союза, но в её произведениях не
было ни острых социальных тем, ни диссидентства, ни эротики, ни
крови. Начиная карьеру литератора в пятидесятилетнем возрасте,
она никуда не спешила, ни с кем не соперничала. Её темой была
традиционная женская «тихая» литература. Простая до гениальности
идея достижения известности путём отказа от привычных методов
саморекламы и борьбы с конкурентами оказалась чрезвычайно ус-
пешной и привлекла к ней читателя, как за рубежом, так и на всём
постсоветском пространстве. Её рассказы и романы были переведе-
ны на 25 языков. Повесть «Сонечка», опубликованная в «Новом ми-
ре», в 1994 г. была признана во Франции лучшей переводной книгой
и удостоена литературной премии Медичи. В 2001 году роман
Л.Улицкой «Казус Кукоцкого», впоследствии экранизированный
Юрием Грымовым, получил премию «Русский Букер». Сборник рас-
сказов писательницы «Люди нашего царя» в 2006 году по результа-
там опроса в Интернете был удостоен приза читательских симпатий,
а роман «Искренне ваш Шурик» в 2008 году получил в Италии пре-
мию Гринцане Кавур.
Над романом «Даниэль Штайн, переводчик» Людмила Улицкая
работала 14 лет, с 1992 года, с момента встречи с человеком-
легендой, Оскаром Руфайзеном, монахом-кармелитом, известным в
Израиле под именем брата Даниэля. В жизни этого человека было
всё необычно, всё не укладывалось в рамки привычных представле-
ний. Он родился в 1922 году в еврейской семье в польском местечке.
Его страсть к изучению иностранных языков сослужила хорошую
службу – во время оккупации Польши нацистами ему удалось спа-
сти свою жизнь, выдав себя за поляка, за что пришлось расплатиться
работой переводчиком в гестапо. Получив доступ к секретным све-
дениям, Оскар Руфайзен передавал оружие в белорусское еврейское
3
гетто маленького городка с символическим названием – Мир, пре-
дупредив о готовящейся акции уничтожения, он спас от гибели 300
человек. Он мог бы быть удостоен звания Праведника мира в Яд-ва-
Шем, как, к примеру, был назван Праведником Семпо Сугихара,
японский консул в Ковно, выдавший въездные визы в Японию чле-
нам мирской йешивы за несколько месяцев до начала войны. Но в
отношении Руфайзена этого не произошло, поскольку, уверовавши в
чудо своего спасения, укрывшись от преследования гестапо в жен-
ском монастыре, Оскар Руфайзен принял католичество. Это обстоя-
тельство стало камнем преткновения, когда брату Даниэлю, остав-
шемуся в душе сионистом, в 1959 году было отказано в израильском
гражданстве. После судебного прецедента «Закон о возвращении»
перестал распространяться на евреев, перешедших в другую веру, и
Израиль принял его не как галахического еврея, а как «натурализо-
ванного». Сорок лет без одного года служил на иврите католиче-
скую службу брат Даниэль в Хайфе, пытаясь создать для своих раз-
ноязычных прихожан иудео-христианскую церковь, аналогичную
той, о которой говорится в Послании галатам апостола Павла (1,22).
В 1985 году он встречался с Каролем Войтылой, с которым они бы-
ли знакомы ещё с монастыря в Кракове, и уговаривал Папу Римско-
го убедить католическую церковь покаяться в антисемитизме и офи-
циально признать государство Израиль... Он основал дом престаре-
лых Праведников мира, он знал 8 языков, и на каждом из них он пы-
тался облегчить страдания людей, не взирая на национальные или
религиозные отличия, собой являя пример любви и терпимости, но
католическая церковь запретила ему вести богослужение. К счастью,
официальное уведомление об отстранении его от службы пришло в
1998 году в тот самый день, когда он умер от сердечной недостаточ-
ности.
Уже одного беглого взгляда на судьбу этого человека достаточно,
чтобы понять, что она требует особой формы нарратива. Линейное
повествование, классическая форма агиографии современного на-
родного святого в сегодняшней литературной практике не воплоти-
мы. И Людмила Улицкая, почувствовав это, выбрала смелую страте-
гию. Она вышла за пределы привычной роли автора традиционной
женской прозы и, надев маску «новой Ренаты Йонас» (первой жен-
щины-раввина), вступила на поле постмодернистской игры на фоне
4
теологических штудий в русле иудаизма и христианства обоих вет-
вей.
2. Игра на уровне текста. Подвергая деконструкции литературные
«штампы», Л.Улицкая использует игровую стихию постмодернист-
ского дискурса для многоуровневой организации текста, ориентиру-
ясь, таким образом, и на интеллектуала и на массового читателя [7,
с. 69].
Так роман «Даниэль Штайн, переводчик» – блестящая игра с по-
пулярным на Западе жанром non-fiction, «мутирующим» в жанр
«апокрифа» или «жития».Документальность романа – игровая, она
сдобрена вымыслом. Это и понятно: сегодня писать документаль-
ную книгу о Катастрофе после «Блокадной книги» А.Адамовича и
«У войны не женское лицо» С.Алексиевич, после фильмов С.Спил-
берга – значит сознательно ослабить свои позиции. Так появилась
книга о Холокосте, но и не только о нём, скорее о судьбах частных
людей, а Мирское гетто и все события вокруг него выросли до миро-
вой символики. Так появился и литературный персонаж – Даниэль
Штайн, какие-то факты его романной жизни перекликаются с соот-
ветствующими событиями жизни его прототипа – Оскара Руфайзена,
какие-то – нет. Суть же игры заключается в том, что текст рассказы-
вает себя сам – через письма самых разных персонажей романа, ка-
кой-либо гранью соприкасавшихся с братом Даниэлем, в том числе и
такого, как писательница Людмила Улицкая. Этот приём включения
в повествование образа автора-персонажа, наделённого многими
биографическими подробностями, использованный в «классиче-
ских» постмодернистских текстах «Душа патриота, или Различные
послания к Ферфичкину» Е.Попова и «Москва-Петушки» Вен.Еро-
феева, позволяет Л.Улицкой растворить голос автора, неотличимый
от голосов других персонажей, во множестве разорванных дискур-
сов. Заодно, кстати, на уровне формы романа возникает ещё один
аспект игры с читателем – нарушение определённых этических
догм: читателю «приходится» читать частные письма, доносы, про-
токолы допросов, словом, всё то, что в реальной жизни табуировано.
Это приводит к тому, что нарушается иерархия между автором-
творцом текста и творимым миром: автор выступает сам как часть
творимого мира, таким же как другие персонажи, он снимает с себя
ответственность за текст, так как он – не «творец», а только помощ-
5
ник «Творца». В доказательство этого можно привести эпизод «от-
равления Людмилы Улицкой томатным соком», ассоциативно свя-
занный с египетским мифом о львиноголовой Хатор, по приказу Ра
истребляющей людей и лакающей кровь: «Тогда, Ляля, мне пришло
в голову вот что: поскольку к этому времени я, несомненно, выбле-
вала весь томатный сок, я поняла, что извергаю я из себя весь тот
кошмар, который я поглотила за последние месяцы чтения – мучи-
тельного чтения всех книг об уничтожении евреев во время Второй
мировой войны...» [8, с. 371-372]. Естественно, что аллюзия на еги-
петский миф возникает в структуре романа, поднимающего «боль-
ные» вопросы отношения к евреям, неслучайно и, в свою очередь,
отсылает к Второй книге Торы – Веэле Шемот, или Исходу, где опи-
сывается выход евреев по воле Бога из египетского плена.
«Самоустранение» автора от ответственности и роли творца тек-
ста имеет в романе далеко идущие последствия. Поскольку роль
«творца» становится «вакантной», её приходится занять читателю,
которому предлагается из позиции ведомого перейти в позицию ве-
дущего и в процессе чтения-понимания практически самому «тво-
рить» из разрозненных разновременных обломков текст-мир. Автор
романа провоцирует читателя в процессе чтения производить интел-
лектуальное усилие, равное космизации Хаоса, т.е. на основе своего
жизненного опыта и этических представлений буквально «отделять»
одно от другого, выстраивая в процессе понимания ряд оппозиций:
верх-низ (божественное-человеческое, высокое-низкое, моральное-
аморальное, духовное-телесное), близко-далеко (современность-
древность, Ближний Восток-Дальний Восток), мужское-женское
(Вера-Любовь). Все эти оппозиции в конечном счёте корреспонди-
руют друг с другом.
Так, к примеру, идеологический слой текста – поиски «дороги к
Храму», традиционно связываемый с маскулинным дискурсом, ока-
зывается на самой поверхности, это первый уровень, видный всем. А
главный смысл женского дискурса, представленный в романе в виде
постскриптумов, приписок, т.е. заведомо «второстепенных текстов,
тщательно замаскирован и ориентирован на «своего» читателя, за
размышлениями о высоких материях смогущего разглядеть скром-
ную правду жизни, частных судеб персонажей романа. Теологиче-
ские рассуждения о Троице божественной поверяются в романе
6
практикой другой, не менее важной – Веры-Надежды-Любви, и
главной оказывается последняя, поскольку без неё всё – «медь зве-
нящая и кимвал бряцающий». Таким «кимвалом бряцающим» без
любви в сердце представлен в романе «ищущий истину» Фёдор, чей
образ откровенно связан с «достоевщиной». Человек духовно несво-
бодный, зависимый, потому – страшный, поскольку ради «познания
Истины» готов на всё, даже на убийство. Интересно, что он пред-
ставлен в романе не только духовно, но и интеллектуально обделён-
ным: он готов к потреблению «готовой» Истины, но не в состоянии
её самостоятельно добывать, так как просто не владеет иностранны-
ми языками. Мотив же любви простой, человеческой оказывается в
романе связующим. Он объединяет все разрозненные дискурсы ча-
стных писем, дневниковых записей, протоколов допросов, обрывков
разговоров, даже доносов – воедино: мужско-женские отношения,
телесную и духовную любовь, поиски Евой – Адама, Адамом – Евы,
родителей и детей, извечный круговорот рождений-браков-смертей.
Всё в романе вопиет и взыскует Любви, которой одной дано в Апо-
калипсисе ХХ века исцелить нравственные и физические уродства,
восстановить нарушенный Космос.
Ключом же к пониманию смысла романа, средоточием и источ-
ником Любви является главный герой романа, что и вынесено в за-
головок книги. Переводчик, поскольку миссия переводчика – слу-
жить «мостом» взаимопонимания, контакта и диалога в мире после
разрушения башни Вавилонской, в мире, где главная проблема – по-
нимание и приятие самого себя, другого, других. Все смыслы имени
Переводчика в романе служат прояснению этой идеи. Даниэль аллю-
зивно связан с именем пророка Даниила, вышедшего невредимым из
львиного рва. Штайн ассоциируется не только с образом «камня»,
основы, фундамента, но и с образом основателя католической церк-
ви апостолом Петром. Самым «замаскированным» оказывается на-
мёк на другого апостола – Павла, обращённого Савла, которому
принадлежит свод посланий – паулинистика. Сердцем её является
Первое послание к коринфянам, содержащее пространное и поэти-
ческое кредо Любви. С этим текстом, фрагмент которого послужил
эпиграфом книги, соотносится вся композиция романа Л.Улицкой.
Вся система запутанных отношений между персонажами книги, на
первый взгляд хаотично нагромождённых, в конечном итоге прохо-
7
дит испытание на основные критерии Любви: долготерпение и ми-
лосердие.
Персонажи, постоянно рассуждающие о вопросах веры, предан-
ности и границах духовной свободы, представлены как обыкновен-
ные люди, связанные семейными отношениями и пренебрегающие
ими. Во имя коммунистической, религиозной, государственной идеи
мать отдаёт детей в приют, сын забывает о матери, священники пи-
шут доносы, совершаются террористические акты. Каждый из дей-
ствующих лиц проходит свои круги ада: наказание ненавистью
близких, одиночеством, предательством любимых. Самыми же
страшными являются испытания, связанные с детьми. Алон Штайн,
племянник Даниэля, уходит из дома на службу в военную разведку.
Ребёнок Терезы Бенде и Ефима Довитаса рождается с отклонениями.
Сын Павла Кочинского – троцкист, а Эвы Манукян – гомосексуа-
лист. Сын Гершона Шимеса, проповедовавшего сионизм как образ
жизни и отказавшегося от своей матери, заканчивает жизнь само-
убийством. Подростки уходят из дома в революцию, в наркотики,
терроризм, а на долю родителей выпадает смирение, прощение, при-
ятие и любовь.
Как представляется, возможность понимания и приятия – цен-
тральная проблема не только внутреннего, но и внешнего дискурса,
функционирования романа в читательской аудитории. Как и любой
автор, Людмила Улицкая рассчитывала на внимательное чтение и
адекватное восприятие текста, на активное сотрудничество «своего»
читателя, «боковому зрению» которого откроются тайные нити, ве-
дущие к скрытым от поверхностного взгляда смыслам. К примеру,
хорошо замаскированный японский «след» в романе, оппозиция
Ближнего и Дальнего Востока, в виде «случайно» промелькнувшего
монаха-синтоиста или рассуждений о буддизме Исаака Гантмана –
приведёт в Японию, беглый взгляд в сторону которой заставит
вспомнить о большом поклоннике русской литературы вообще и
Достоевского с Шкловским в особенности, – Кэндзабуро Оэ. Его
роман «Игры современников», получивший в 1994 году нобелев-
скую премию, написан в форме писем, мозаичность которых позво-
ляет автору непрямо высказаться о больных вопросах японского об-
щества, в частности о застарелых проблемах отношений японцев с
другими народами, национальной идентичности, догмах веры и сво-
8
боде духа [9, с. 424-426]. С романом Кэндзабуро Оэ сопоставимы
даже такие детали архитектоники романа Улицкой, как мотивы не-
чистоты тела, уживающейся с высотой духа – все эти подробности
сцен испражнений, описание физических уродств, наркотиков и не-
традиционных сексуальных отношений.
3. Игра с читателем. Следуя правилам игры постмодернистского
дискурса – подвергать сомнению всё шаблонное, закоснелое: норма-
тивную эстетику, конвенции массовой литературы, стереотипность
мышления и ожидания читателя, Людмила Улицкая рассчитывала
реакцию и «чужого» читателя. Расчёт был сделан верно и результат
не замедлил сказаться. Об этом свидетельствует вал критики, уго-
дившей в провокативно расставленную автором ловушку. А литера-
турный скандал, как известно, всегда сопутствует успеху.
Среди оппонентов Людмилы Улицкой, не умеющих отличить
правду жизни от правды искусства, отграничить автора биографиче-
ского от образа автора в романе и реалии действительности от хро-
нотопа романа, и в результате дошедших до ведения научных споров
с литературным героем (их реакция, кстати, была совершенно опре-
делённо запланирована автором, и об этом, в частности, Людмила
Улицкая прямо заявляет в многочисленных интервью) – можно вы-
делить две группы.
Первая группа, объединенная общим напором маскулинного сно-
бизма, характеризуется общей агрессивностью тона, направленного
на успешных женщин-писательниц. Одним из случаев проявления
этой позиции стало 350-страничное послание претендента на буке-
ровскую премию Юрия Малецкого против первой женщины-
букериата Людмилы Улицкой [10].
Вторую же группу объединяет неприятие общего пафоса романа.
Их выступления, также чрезвычайно агрессивные, пронизаны шови-
нистической идеологией, часто откровенным антисемитизмом. При-
мером этой позиции может служить статья аспирантки Православ-
ного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Е.Репьёвой,
предпринимающей исследование генеалогии Л.Улицкой и вскры-
вающей её еврейские корни. Она заявляет: «Эта книга... к русской
литературе и нашей литературной традиции отношения не имеет. В
романе огромное количество персонажей, но почти все они евреи...
9
Придавать её роману особую для России значимость мы не имеем
права» [11].
Как представляется, проведённое исследование показывает, что
поворот Л.Улицкой к постмодернизму является органичным разви-
тием её писательской позиции и вызван не желанием «игры» ради
самой «игры», но стремлением избежать однозначности, показав
многоликость реальности и множественность её смыслов, избежав
при этом навязывания читателю своей интерпретации их как истины
в последней инстанции. Открытость её романа для толкований, при-
ятия и неприятия можно расценить как проявление новой тенденции
в русском постмодернизме [12], своеобразное западничество, ориен-
тацию на толерантность новой модели культуры.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ремизова М. Казус Людмилы Улицкой // Континент. – 2002. – № 112.
2. Некрасова И. Пути интерпретации романов Л.Улицкой (Опыт иссле-
дования) // Автор как проблема теоретической и исторической поэтики. – В
2 ч. – Ч. 2.
3. Коршунова С. Реинтерпретация мифа в структуре романа Л.Улицкой
«Медея и ее дети» //Литературоведческий сборник. – Вып.29-30. – Донецк:
ДонГУ, 2007.
4. Толоконникова С. Реализация мифологического мотива «Путь в за-
гробный мир» в романе Л.Улицкой «Казус Кукоцкого» // Русская литерату-
ра ХХ-ХХI веков: проблемы теории и методологии изучения. – М.: Изд-во
МГУ, 2006.
5. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против».
– М.:Прогресс,1975.
6. Руссова С. Автор и лирический текст. – М.: Знак, 2005.
7. Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. – М.: Флин-
та, 1999.
8. Улицкая Л. Даниэль Штайн, переводчик. – М.: Эксмо, 2007.
9. Руссова С. Поэтика восточных литератур. – К.:Изд-во КГЛУ, 2000.
10. Малецкий Ю. Людмила Улицкая как зеркало русской интеллигенции
// Новый мир – 2007. – № 5.
11. Репьёва Е. Литература как оружие глобализма. – Эл. ресурс:
http://www.hrono.info/text/2006/repio1106.html
12. Ребель Г. Черты романа ХХI века в произведениях А.Иванова и
Л.Улицкой // Нева. – 2008. – № 4.
http://www.hrono.info/text/2006/repio1106.html
|