Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук»
Gespeichert in:
| Datum: | 2009 |
|---|---|
| 1. Verfasser: | |
| Format: | Artikel |
| Sprache: | Russian |
| Veröffentlicht: |
Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
2009
|
| Schriftenreihe: | Русская литература. Исследования |
| Schlagworte: | |
| Online Zugang: | http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31046 |
| Tags: |
Tag hinzufügen
Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
|
| Назва журналу: | Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| Zitieren: | Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» / Е.А. Василевич // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2009. — Вип. XIII. — Бібліогр.: 9 назв. — рос. |
Institution
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine| id |
irk-123456789-31046 |
|---|---|
| record_format |
dspace |
| spelling |
irk-123456789-310462012-02-20T12:20:35Z Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» Василевич, Е.А. Современный литературный процесс 2009 Article Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» / Е.А. Василевич // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2009. — Вип. XIII. — Бібліогр.: 9 назв. — рос. XXXX-0092 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31046 ru Русская литература. Исследования Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України |
| institution |
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| collection |
DSpace DC |
| language |
Russian |
| topic |
Современный литературный процесс Современный литературный процесс |
| spellingShingle |
Современный литературный процесс Современный литературный процесс Василевич, Е.А. Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» Русская литература. Исследования |
| format |
Article |
| author |
Василевич, Е.А. |
| author_facet |
Василевич, Е.А. |
| author_sort |
Василевич, Е.А. |
| title |
Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» |
| title_short |
Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» |
| title_full |
Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» |
| title_fullStr |
Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» |
| title_full_unstemmed |
Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» |
| title_sort |
интертекстуальное поле романа р. сенчина «нубук» |
| publisher |
Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України |
| publishDate |
2009 |
| topic_facet |
Современный литературный процесс |
| url |
http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/31046 |
| citation_txt |
Интертекстуальное поле романа Р. Сенчина «Нубук» / Е.А. Василевич // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2009. — Вип. XIII. — Бібліогр.: 9 назв. — рос. |
| series |
Русская литература. Исследования |
| work_keys_str_mv |
AT vasilevičea intertekstualʹnoepoleromanarsenčinanubuk |
| first_indexed |
2025-07-03T11:25:57Z |
| last_indexed |
2025-07-03T11:25:57Z |
| _version_ |
1836624859599208448 |
| fulltext |
Е.А. ВАСИЛЕВИЧ
(Киев)
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОЕ ПОЛЕ
РОМАНА Р. СЕНЧИНА «НУБУК»
Исследователи справедливо считают Романа Сенчина одной из
наиболее ярких фигур молодой литературы. Чаще всего творчество
писателя рассматривается сквозь призму общих процессов стилевой
динамики – формирования «нового реализма», который противосто-
ит постмодернизму, теряющему свои позиции. Произведения
Р. Сенчина характеризуются как успешные опыты «нового реализ-
ма». В этом аспекте имя Романа Сенчина называется в ряду имен
других писателей: Сергея Казначеева, Михаила Попова, Николая
Шипилова, Вячеслава Дегтева, Владислава Артемова, Юрия Козлова
и в особенности молодых художников слова – Ильи Кочергина, Сер-
гея Шаргунова, Ирины Денежкиной [1, 363–365]. В зависимости от
понимания конкретным исследователем самого явления «нового реа-
лизма» (или «игрового реализма», «символического реализма»,
«обновленного реализма») этот ряд расширяется и в него включают-
ся другие молодые авторы – Дмитрий Новиков, Олег Зоберн, Анна
Старобинец, Денис Гуцко и др. [2].
Представления о «новом реализме» в современной литературе
пока остаются размытыми и дискуссионными. В связи с этим изуче-
ние творчества талантливого писателя Романа Сенчина представля-
ется актуальным.
Целью настоящей статьи является доказательство того, что про-
изведения Р. Сенчина органично сочетают художественные установ-
ки реализма и опыт постмодернизма, а это обеспечивает художест-
венное своеобразие текстов, расширяет представление о диапазоне
художественных поисков молодых писателей.
Критика достаточно часто говорит об отмежевании молодых про-
заиков «шаргуновско-сенчинской команды» (определение С. Чупри-
нина) от постмодернизма и даже ироничной игровой прозы 1970-х.
Этот отрыв от ближайшего опыта литературы фиксируют и сами
писатели, так С. Шаргунов уточняет: «Обновленный реализм – это
внук, внимающий суровому деду-фронтовику, бунтующий против
2
расслабленного отца-анекдотчика с его растленным самодовлеющим
дискурсом» [1, 364]. Эти же установки на реализм, но уже с ярко
выраженными чертами литературы «поколения 90-х» фиксирует и
сам Роман Сенчин. Рассуждая о произведениях молодых, он дает
следующие общие для всех характеристики: «почти натурализм,
почти документальность [...] отсутствие стилистических изысков,
скупой, порой даже примитивный язык, малособытийный сюжет;
герой чаще всего нарочито приближенный к автору, вплоть до иден-
тичности имени и фамилии» [1, 365].
Однако мысль о том, что «новые реалисты» не только отвергают
установки постмодернизма, но и используют его достижения, также
звучит в критике, хотя она пока не подкреплена широким анализом
текстов. По образному выражению Алисы Ганиевой, в современной
литературе тянется так называемый «хвост» постмодернизма. Он
обнаруживается и в произведениях названных писателей. В резуль-
тате возникает сложное явление: «Новый реализм – это литератур-
ное направление, отмечающее кризис пародийного отношения к
действительности и сочетающее маркировки постмодернизма («мир
как хаос», «кризис авторитетов», акцент на телесность), реализма
(типичный герой, типичные обстоятельства), романтизма (разлад
идеала и действительности, противопоставление «я» и общества) с
установкой на экзистенциальный тупик, отчужденность, искания,
неудовлетворенность и трагический жест» [2, 177]. Исследователи
добавляют к этому еще одно измерение – во многих произведениях,
в том числе и в прозе Р. Сенчина, проявляются установки «миддл-
литературы», нацеленной на синтез и гармонизацию различных на-
чал, это проявляется как в идейном плане (поиск гармонизирующей
идеологии, разрешения конфликта личности и общества), так и в
формальном (соединение различных стилевых принципов, исполь-
зование приемов массовой литературы) [3], что дает возможность
предположить, что молодые писатели не столько борются с постмо-
дернизмом и вообще настроены на отрицание, сколько ищут новые
синтетические формы. Таким образом, очевидным становится тот
факт, что особенности «нового реализма» пока не прояснены и изу-
чение прозы Романа Сенчина может способствовать уточнению па-
раметров данного явления.
3
Отметим реалистические и постмодернистские установки в рома-
не «Нубук», а также механизмы их соединения.
Реалистические установки проявляются в следующем. Роман по-
вествует о типичной истории, произошедшей с типичным героем в
правдиво описанных обстоятельствах. Это «простая» история (заме-
тим, что именно рассказ о таких обычных происшествиях исследо-
ватели считают характерной чертой творчества нового поколения в
литературе – «только истории из повседневной жизни: собственный
опыт, собственные переживания в своем собственном изложении»
[4, 129]) о неудачном опыте молодого человека прижиться и сделать
карьеру в условиях дикого русского бизнеса 1990-х годов. Герой,
которому автор дарует свои имя, фамилию и некоторые факты био-
графии (учебу в Санкт-Петербурге, службу в погранвойсках), оказы-
вается слишком мягким и неприспособленным к новым жестким ус-
ловиям. Эта характеристика концентрируется в символе, помещен-
ном в заглавие романа. Торговец обувью, а потом и работающий у
него главный герой Роман неоднократно повторяют, что нубук – вид
кожи, он очень красивый, популярный на Западе, но обувь из него
«недолговечная. Слишком мягкая для нашего климата» [5, 27]. Ско-
рее всего, символ вбирает в себя не только характеристику героя, но
и интерпретацию общей обстановки. Западные либеральные рефор-
мы оказываются неприспособленными к российской почве (о чем
неоднократно рассуждают многие второстепенные персонажи – от
«начитанных плебеев», мелких служащих госпредприятий до спи-
вающейся интеллигенции), свободное предпринимательство обрас-
тает грабительскими схемами, фактически никому из компании мо-
лодых бизнесменов не удается добиться устойчивого успеха и тем
более душевного покоя, гармоничной самореализации. Подробно и
реалистично описывается «хаотичный и опасный мир русского биз-
неса», помещенный в контекст более глобальных перемен: ослабле-
ния государства и угрозы его распада, обострения национальных
отношений (родители Романа бегут из Кызыла, опасаясь агрессии
тувинцев), общего обнищания (семья живет в деревне, кормясь тру-
дами рук своих и мечтая когда-нибудь купить квартиру в городе),
ощущения всеобщей бесперспективности, охватившей молодежь.
Реалистично и с исследовательской дотошностью описываются схе-
мы обогащения, обмана, отнимания капитала, моделируется общая
4
атмосфера недоверия. Собственно, Роман так до конца и не понима-
ет, действительно ли его хозяин и «благодетель» (а ранее – одно-
классник и друг) разорился или же он вознамерился скрыться со
своими и чужими деньгами, оставив героя на растерзание кредито-
рам, как козла отпущения. То есть автора интересуют не только об-
стоятельства и последствия социального перелома, но и те измене-
ния в характере и взаимоотношениях людей, которые он повлек.
Реалистическая установка проявляется и в том, что Р. Сенчин пыта-
ется определить типичные черты молодых людей, желающих стать
хозяевами жизни, а также тех, кто оказывается за бортом успеха в
новых условиях. При этом автор не стремится создать карикатуру,
высвечивая сложный синтез качеств: с одной стороны, предельный
эгоизм (дружба и семейные связи отступают перед интересами биз-
неса), предельная напряженность, усталость и опустошенность в по-
стоянной борьбе, нацеленность на будущий успех, с другой– попыт-
ка соответствовать образу нового цивилизованного человека, сохра-
нение сочувствия и способности любить, др. Молодежи противопос-
тавлены типичные люди старшего поколения (родители Романа, ко-
торые не случайно с такой теплотой описаны в произведении), они
наделены достоинством стоиков, переносящих без жалоб все жиз-
ненные потери и собственную заброшенность, старики рассчитыва-
ют на себя, трудятся, с иронией и опаской относятся к переменам, а
тем более к надеждам молодых на быстрое обогащение, честное ве-
дение дел и общее оздоровление социального климата. Создается
впечатление, что именно они сохранили те здоровые душевные ори-
ентиры и равновесие, которых лишены молодые. Таким образом,
реалистическая основа произведения очевидна.
Но при этом в романе ярко проявились и постмодернистские ус-
тановки. Среди них и упоминаемый А. Ганиевой концепт «мир как
хаос» (с уточнением – «хаотичный и опасный мир русского бизне-
са»), но кроме этого – целый ряд формальных признаков – интертек-
стуальность, ирония, игра.
Именно интертекстуальность существенно усложняет «простую»
историю, вводя ее в широкий культурный контекст, и создает новые
возможные истории ее прочтения, иные, чем предлагает наивный
герой. Выделим ориентиры интертекстуального поля романа.
5
Важнейшим является мифологический слой интертекста. В нем
сильную позицию занимают два типа мифов – библейский и литера-
турный: «петербургский текст». Знаменательно, что в романе «Ну-
бук» акцент делается не на эсхатологическом мифе, который, как
утверждают исследователи, особенно часто обыгрывался в прозе
1980–1990-х годов [6], а на мотиве благой вести и сюжете о блудном
сыне. Сама по себе смена мифологических ориентиров может свиде-
тельствовать о том, что Роман Сенчин как представитель «поколе-
ния 90-х» пытается дать иную трактовку произошедшим переменам,
чем его предшественники. Так, благую весть о том, что все переме-
нилось к лучшему и есть шанс начать жизнь заново приносит Рома-
ну, выживающему в далекой деревне и оторванному от остального
мира, его одногруппник и бывший друг, он-то и соблазняет героя
прервать свое отшельничество и вернуться в утраченный рай – в Пе-
тербург. Впоследствии и сам соблазнитель, бизнесмен Володька,
повторяет себе и Роману, как символ веры, слова о том, что времена
переменились к лучшему, стали более цивилизованными, что можно
вести коммерцию честно, не опасаясь бандитов, как это было в
1990-е. Однако развитие событий эту «весть» опровергает, демонст-
рируя дурную повторяемость, создавая ощущение опасного хаоса.
Мотив «блудного сына» в «Нубуке» удваивается. Сначала Роман
бежит из деревни в город юности, в Петербург, к новой жизни, что-
бы «вырваться», «освободиться», «спастись» (эти слова чаще иных
звучат во внутренних монологах), а потом, не сумев, как и библей-
ский герой, прожить своим умом и силами, вновь бежит под
родительский кров, также фактически нищим (знаменательная
деталь – у него, торговца обувью, даже не оказывается такого
трофея, как крепкая обувь, напоминанием же о былых надеждах
становятся модные и непрочные туфли, неприспособленные к
деревенским условиям). Роман сам называет себя «блудным сыном»,
то есть вполне осознает тот мифологический архетип, по образцу
которого неожиданно сложилась его судьба. Частный случай в
контексте библейской притчи приобретает смысл обобщения –
поражение самонадеянного молодого человека, пожелавшего жить
не по заветам отцов, а по неким новым и сомнительным правилам
(не случайно перспективы и мечтания сына вызывали иронию отца).
Однако в интерпретации автора библейская притча о блудном сыне
утрачивает свой дидактический пафос, наполняясь
6
дактический пафос, наполняясь постмодернистской иронией: воз-
вращение героя не трактуется как окончательное, Роман подвергает-
ся иному соблазну, еще более призрачному и авантюрному (это тор-
говля биодобавками и другими чудодейственными средствами ки-
тайского профессора), то есть в будущем возможен новый круг
авантюрных исканий пути «вырваться» и «освободиться» от тягот
деревенской жизни, вписаться в изменившиеся условия.
Интертекстуальным источником становится также «петербург-
ский текст» русской культуры. Собственно, Роман вполне осознает
свою включенность в этот пласт культуры, называются знаковые
имена и кодовые топосы этого текста. Герой как бы получает в на-
следство этот культурный ориентир, который выстраивает его кар-
тину мира. Мама Романа «побывала там однажды, лет в двадцать,
влюбилась в этот город и передала свою любовь мне. Под ее расска-
зы я гулял по Невскому, по набережным каналов, любовался доми-
ками Новой Голландии, замирал перед Рембрандтом и Гогеном в
Эрмитаже, сидел в уютных кафе на Васильевском острове... Потом
были книги, множество книг, где главным героем был Петербург –
Петроград-Ленинград, и даже самые мрачные рисовали этот город
для меня притягательно, таинственно, как-то родственно; я даже от-
вел для таких книг специальную полочку, составив в ряд Гоголя,
Достоевского, Пушкина, Блока, Леонида Андреева, Ахматову, Анд-
рея Белого, Горького, разные исторические труды, путеводители,
стихотворные сборники вроде «Петербург в русской поэзии» [5, 11].
Опираясь на предложенные В. Топоровым принципы изучения
«петербургского текста» и вычлененный Ю. Лотманом символиче-
ский код данного текста, проследим, какие именно особенности
данного явления актуализированы в романе «Нубук». Глубинной
структурой «петербургского текста» В. Топоров считает миф: в про-
изведениях, создающих этот текст, по мнению исследователя, пока-
зан «путь к спасению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве
смерти, ложь и зло торжествуют над истиной и добром» [7 ,27]. Этот
миф в авторской интерпретации присутствует и в «Нубуке». В рома-
не параллельно звучат мотивы гибели (рассыпания от ветхости и
влаги, затопления, наводнения) и чуда, вечно спасающего город.
Признаки разрушения видятся герою всюду – от дворов-колодцев до
крошащегося мрамора колонн Казанского собора, но мистическим
7
образом город сохраняется: «ведь давно пора, – с апокалиптической
тревогой размышляет Роман, – стены держатся каким-то чудом, а
чудо, как известно, не может быть долгим. Но каждый раз я обманы-
вался – чудо продолжалось [...] И весь город держался на чуде, дер-
жался каким-нибудь последним гвоздем [...]» [5, 24]. Роман наблю-
дает явные признаки наступающей катастрофы: крошащийся мрамор
собора, провалы в асфальте, открывающие болото; выступающая из
земли вода, проникающая в новые туфли, но невероятным образом
город не погибает: дома на болоте и не думают погружаться в тря-
сину, а затопленные каналы метро ремонтируются, люди сохраняют
спокойствие. «Чудо!» [5, 24] – вот единственное объяснение, кото-
рое находится данному обстоятельству.
Модели «петербургского мифа» соответствует и герой романа
«Нубук» – внешний наблюдатель, перед которым открывается со-
кровенная сущность города и одновременно она же остраняется его
сознанием. Ю. Лотман характеризует эту черту «петербургского
текста» так: «Особенность «петербургской мифологии» заключает-
ся, в частности, в том, что ощущение петербургской специфики вхо-
дит в ее самосознание, т.е. она подразумевает наличие некоего
внешнего, не-петербургского наблюдателя. Это может быть «взгляд
из Европы» или «взгляд из России» (= «взгляд из Москвы»). Однако
постоянным остается то, что культура конструирует позицию внеш-
него наблюдателя на самое себя» [8, 284]. В романе «Нубук» это, во-
первых, взгляд из глубинки (герой возвращается из деревни), во-
вторых, из прошлого (Роман не был в Петербурге восемь лет, и несет
в памяти топосы своей студенческой юности, теперь уже исчезнув-
шие кафе, пирожковые, концертные залы и др.), наконец, с позиций
старых представлений о культурной столице, бытующих среде ин-
теллигенции предыдущих поколений (мать советует в письмах хо-
дить в Эрмитаж, в театры и готовиться к поступлению в универси-
тет, а у сына, курсирующего совсем иными маршрутами, не нахо-
дится на это времени и сил).
Старый миф обретает новое прочтение, отражающее современ-
ные условия. Противопоставляются два плана, с одной стороны, это
символы культуры, которые моделируют представления о Петербур-
ге как о «вечном городе» и культурной столице (здесь используется
традиционный код – Эрмитаж, Александровская колонна, ангел Пе-
8
тропавловской крепости [8, 277], задействованный в большинстве
произведений, создающих «петербургский текст»), а с другой – со-
временные знаки разрушения, кризиса (это ночные клубы, магазины,
торговые точки). Данные символические ряды пересекаются с целью
показать культурную деградацию современности. Примером может
стать описание ДК Ленсовета, в котором еще в 80-е выступали арти-
сты, Жванецкий, Шифрин, а теперь культурный центр эпохи «пере-
стройки» превращается в базар, плотно застроенный торговыми па-
латками. Роман с позиции стороннего наблюдателя имеет возмож-
ность оценить начало и финал эпохи реформ, а также зафиксировать
еще один слой символов разрушения. В этом же ключе модифици-
руется характерное для «петербургского мифа» противопоставление
архетипов «вечного Рима» и «невечного, обреченного Рома» [8,
280]. Так, в воображении героя возникает видение парящего в воз-
духе собора (символа вечности и божественной миссии города), но
знаменательно, что это видение посещает Романа у здания Крестов –
тюрьмы, в которой сейчас содержится знакомый предприниматель,
пытавшийся поправить свое материальное положение торговлей
наркотиками. Символические ряды «духовной столицы» и «крими-
нальной столицы» пересекаются, добавляя новые смыслы авторско-
му прочтению мифа. В этом контексте достаточно курьезно звучат
строки из «Реквиема» Ахматовой, посвященные очереди к заточен-
ным узникам Крестов, политическим заключенным, эти стихи не-
ожиданно вспоминает Роман, привезя передачу горе-предпринима-
телю. Возникает контраст прошлого и настоящего, высоко духовно-
го и призимленно-криминального. В этом контексте модифицирует-
ся мотив «спасения». Роман «вырывается» в Петербург, чтобы «спа-
стись» от бесперспективности и тяжести деревенской жизни, в кото-
рую его семью горожан отбросили социальные катаклизмы 1990-х,
но в результате вынужден спасаться сам и бежать от опасности бан-
дитских разборок.
К иным литературным интертекстуальным источникам относим
авантюрный роман, его модель в «Нубуке» переворачивается, де-
монстрируя не победу энергичного героя, а его поражение. Вычле-
няются также мотивы «Простодушного» Вольтера. Герой характери-
зуется как «дикарь» (это слово употребляют приятели-бизнесмены,
да он сам себя так ощущает), который утратил в своей деревне связь
9
с цивилизацией. Нагнетаются соответствующие детали, особенно во
внешнем облике (мозоли на руках, въевшаяся под ногти земля и др.),
в поведении и привычках (курение, уже не принятое в кругу пеку-
щихся о своем здоровье предпринимателей, неряшливость, грязные
носки, неумение себя вести, комплексы и др.). Однако именно этот
простодушный герой, вызывающий у читателя симпатию своей бес-
хитростностью, остро ощущает неправильность и неестественность
происходящего (заметим, что призрачность и театральность также
являются элементами петербургской «картины мира» [8, 284]).
Как представляется, в «Нубуке» также обыгрывается жанровый
код автобиографии. Автор наделяет героя своим именем и этапами
собственной биографии, то есть заключает с читателем «автобио-
графическое соглашение» (по определению Ф. Лежена) – «это дек-
ларация «автобиографического намерения», зафиксированная в са-
мом тексте в жанровом наименовании, преамбуле [...] вставных по-
яснениях и комментариях [...]» [9,12]. Однако между позицией героя
и автора намечается зазор, все более увеличивающийся к финалу
произведения, обнажающий механизмы игры автора с читателем, а,
возможно, и ироничное пародирование «новой искренности», харак-
терной, как полагают критики, для литературы молодых.
Проведенный анализ позволяет прийти к выводу о том, что в ро-
мане Сенчина «Нубук» органично сочетаются принципы реализма и
художественный опыт постмодернизма. При этом используются не
мировоззренческие, а формальные установки постмодернизма.
Главная цель данного синтеза – описать социальные, нравственные и
психологические изменения, которые повлекли исторические пере-
мены рубежа XX–XXI столетий. Роман свидетельствует о том, что
«новый реализм», отразившийся в творчестве молодого поколения
писателей, представляет собой сложное художественное явление.
ЛИТЕРАТУРА
1. Чупринин С. Новый реализм // Чупринин С. Русская литература сего-
дня: Жизнь по понятиям. – М.: Время, 2007. – С. 363–365.
2. Ганиева А. И скучно, и грустно. Мотивы изгойства и отчуждения в
современной прозе // Новый мир. – 2007. – №3. – С. 176–183.
3. Мережинская А.Ю. Художественная специфика русской «миддл-
литературы» (на материале прозы 2000-х гг.) // Русская литература. Иссле-
дования. – Вып. XII. – К.: БиТ, 2008. – С. 6–26.
10
4. Соколова Е.В. Современная литература Германии: поиски выхода из
постмодернизма // Постмодернизм: Что же дальше? (Художественная лите-
ратура на рубеже XX –XXI вв.). – М.: РАН ИНИОН, 2006. – С. 101–141.
5. Сенчин Р. Нубук // Роман-Газета. – 2004. – №8 – 78 с.
6. Мережинская А.Ю. Художественная парадигма переходной культур-
ной эпохи. Русская проза 80–90-х годов ХХ века. Монография. – К.: ИПЦ
«Киевский университет», 2001, 433.
7. Топоров В. Петербург и «петербургский текст русской литературы» //
Топоров В. Петербургский текст русской литературы: избранные труды. –
СПб.: Искусство–СПБ, 2003. – С. 7–118.
8. Лотман Ю. Символика Петербурга // Лотман Ю. Внутри мыслящих
миров. Человек– текст – семиосфера – история. – М.: Языки русской куль-
туры, 1999. – С. 275–295.
9. Николина Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы. –
М.: Флинта, Наука, 2002. – 424 с.
|