Французский код в русско-французском литературном диалоге
В последние десятилетия коммуникативные теории приобрели особую и, думается, заслуженную популярность. Они успешно используются в сфере сравнительного литературоведения. Попытаемся применить коммуникативный подход в одной из "молодых" отраслей компаративистики - в имагологии. Это направлен...
Gespeichert in:
| Datum: | 2005 |
|---|---|
| 1. Verfasser: | |
| Format: | Artikel |
| Sprache: | Russian |
| Veröffentlicht: |
Кримський науковий центр НАН України і МОН України
2005
|
| Schriftenreihe: | Культура народов Причерноморья |
| Schlagworte: | |
| Online Zugang: | http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/36532 |
| Tags: |
Tag hinzufügen
Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
|
| Назва журналу: | Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| Zitieren: | Французский код в русско-французском литературном диалоге / В.В. Орехов // Культура народов Причерноморья. — 2005. — № 74, Т. 2. — С. 163-167 — Бібліогр.: 15 назв. — рос. |
Institution
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine| id |
irk-123456789-36532 |
|---|---|
| record_format |
dspace |
| spelling |
irk-123456789-365322012-08-03T00:14:27Z Французский код в русско-французском литературном диалоге Орехов, В.В. Точка зрения В последние десятилетия коммуникативные теории приобрели особую и, думается, заслуженную популярность. Они успешно используются в сфере сравнительного литературоведения. Попытаемся применить коммуникативный подход в одной из "молодых" отраслей компаративистики - в имагологии. Это направление, исследующее литературные имиджи стран и народов, получило значительное развитие в украинской науке прежде всего, благодаря работам Д.С. Наливайко и ныне находится на стадии совершенствования теоретической и методологической базы. Суть нашего подхода в том, чтобы сосредоточиваться не на реконструкции литературного образа чужой страны, создаваемом в иноязычной литературе, а исследовать его в контексте межлитературного диалога. В качестве объекта наблюдения выберем русско-французскую литературную полемику, которая существовала вокруг имиджа России в первой половине XIX в. Цель статьи - определить специфику восприятия российским читателем французского текста о России. Задачи - выявить традиционные мировоззренческие клише, общие для французской и русской литератур; проанализировать их функционирование в сфере межлитературного имагологического диалога. 2005 Article Французский код в русско-французском литературном диалоге / В.В. Орехов // Культура народов Причерноморья. — 2005. — № 74, Т. 2. — С. 163-167 — Бібліогр.: 15 назв. — рос. 1562-0808 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/36532 ru Культура народов Причерноморья Кримський науковий центр НАН України і МОН України |
| institution |
Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine |
| collection |
DSpace DC |
| language |
Russian |
| topic |
Точка зрения Точка зрения |
| spellingShingle |
Точка зрения Точка зрения Орехов, В.В. Французский код в русско-французском литературном диалоге Культура народов Причерноморья |
| description |
В последние десятилетия коммуникативные теории приобрели особую и, думается, заслуженную популярность. Они успешно используются в сфере сравнительного литературоведения. Попытаемся применить коммуникативный подход в одной из "молодых" отраслей компаративистики - в имагологии. Это направление, исследующее литературные имиджи стран и народов, получило значительное развитие в украинской науке прежде всего, благодаря работам Д.С. Наливайко и ныне находится на стадии совершенствования теоретической и методологической базы. Суть нашего подхода в том, чтобы сосредоточиваться не на реконструкции литературного образа чужой страны, создаваемом в иноязычной литературе, а исследовать его в контексте межлитературного диалога. В качестве объекта наблюдения выберем русско-французскую литературную полемику, которая существовала вокруг имиджа России в первой половине XIX в. Цель статьи - определить специфику восприятия российским читателем французского текста о России. Задачи - выявить традиционные мировоззренческие клише, общие для французской и русской литератур; проанализировать их функционирование в сфере межлитературного имагологического диалога. |
| format |
Article |
| author |
Орехов, В.В. |
| author_facet |
Орехов, В.В. |
| author_sort |
Орехов, В.В. |
| title |
Французский код в русско-французском литературном диалоге |
| title_short |
Французский код в русско-французском литературном диалоге |
| title_full |
Французский код в русско-французском литературном диалоге |
| title_fullStr |
Французский код в русско-французском литературном диалоге |
| title_full_unstemmed |
Французский код в русско-французском литературном диалоге |
| title_sort |
французский код в русско-французском литературном диалоге |
| publisher |
Кримський науковий центр НАН України і МОН України |
| publishDate |
2005 |
| topic_facet |
Точка зрения |
| url |
http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/36532 |
| citation_txt |
Французский код в русско-французском литературном диалоге / В.В. Орехов // Культура народов Причерноморья. — 2005. — № 74, Т. 2. — С. 163-167 — Бібліогр.: 15 назв. — рос. |
| series |
Культура народов Причерноморья |
| work_keys_str_mv |
AT orehovvv francuzskijkodvrusskofrancuzskomliteraturnomdialoge |
| first_indexed |
2025-07-03T18:08:41Z |
| last_indexed |
2025-07-03T18:08:41Z |
| _version_ |
1836650198183444480 |
| fulltext |
Точка зрения
163
где действуют механизмы регулирования экономики, построенные на единых принципах и обеспечивают
свободное перемещение товаров, услуг, рабочей силы, капитала, а также осуществляется единая внешне-
торговая и согласованные налоговая, денежно-кредитная и валютно-финансовая политики. Расширение
торговых связей, взаимных инвестиций, обеспечивающих устойчивое развитие экономик сторон на основе
общепризнанных принципов и норм международного права, а также развития экономического потенциала и
конкурентоспособности национальных экономик стран, образующих ЕЭП, на внешних рынках.
Кроме того, в число главных задач ЕЭП входят формирование единых принципов регулирования дея-
тельности естественных монополий, к которым относят железнодорожные компании, магистральные теле-
коммуникации, системы транспортирования электроэнергии, газа и нефти. ЕЭП предполагает обеспечение
недискриминационного доступа к услугам их объектов и единых справедливых тарифов на их услуги.
Принцип проведения единой политики в отдельных отраслях экономики предусматривает заключение
секторальных соглашений, которые будут разрабатываться в развитие Соглашения о формировании Едино-
го экономического пространства. Преобладающую часть первоочередных документов составляют те, кото-
рые будут регулировать процедуры и правила перемещения товаров и услуг через таможенные границы
стран – участниц ЕЭП. В частности, это:
- соглашение по определению таможенной стоимости товаров, которые перемещаются через таможен-
ные границы государств – участников ЕЭП;
- соглашения о принятии единых правил определения страны происхождения товаров из «третьих»
стран и о порядке взимания вывозной пошлины с товаров, которые поставляются в «третьи» страны;
- соглашение о единых правилах применения таможенных квот;
- соглашения об упрощении порядка таможенного оформления и таможенного контроля на внутренних
границах, а также о единых основах применения информационных технологий при осуществлении тамо-
женного контроля за перемещением товаров и транспортных средств через границы государств – участни-
ков ЕЭП;
- соглашения о единых условиях транзита через территории государств -участников ЕЭП, а также о
едином порядке транзита товаров из «третьих» стран (в «третьи» страны) через таможенные территории го-
сударств – участников ЕЭП;
- протокол о таможенном контроле за реэкспортном товаров, которые происходят с территорий госу-
дарств – участников ЕЭП и вывозятся в «третьи» страны;
- соглашение по единым принципам регулирования деятельности естественных монополий [6,С.18].
Таким образом, транспортная инфраструктура становится не только отраслью обслуживающей тран-
зитные грузопотоки, но и системой реально продвигающей Украину к новым экономическим, технологиче-
ским и социальным высотам европейских стандартов.
Источники и литература
1. Новый экономический словарь/ Под ред. А.Н.Азрилияна. – М.: Институт новой экономики, 2006. -
С.289;
2. Румянцева Е.Е. Новая экономическая энциклопедия. – М.: ИНФРА-М, 2005. – VI, С.168;
3. Экономическая теория: Учебник / Под общ. ред. Акад. В.И.Видяпина, А.И.Добрынина,
Г.П.Журавлевой, Л.С.Тарасевича. – М.: ИНФРА – М., 2002. – С.83-84;
4. 4.Мочерний С.В. Політекономія: Підручник. – К.: Вікар, 2003. – (Віща освіта XXI століття), С.153;
5. Большой экономический словарь / Под ред. А.Н.Азрилияна. – 6-е изд., доп. – М.: Институт новой эко-
номики, 2004, - С.348;
6. С.Пирожков, П.Прейгер, И.Мялярчук „Проблемы реализации транзитного потенциала Украины в кон-
тексте расширения ЕС и формирования ЕЭП. „Экономика Украины”, №3, 2005, С.7,18;
7. Відомості Верховної Ради №51, 1999, С. 446;
8. Відомості Верховної Ради №24, 2002, С.166.
Орехов В.В.
ФРАНЦУЗСКИЙ КОД В РУССКО-ФРАНЦУЗСКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ДИАЛОГЕ
В последние десятилетия коммуникативные теории приобрели особую и, думается, заслуженную попу-
лярность. Они успешно используются в сфере сравнительного литературоведения. Попытаемся применить
коммуникативный подход в одной из «молодых» отраслей компаративистики – в имагологии. Это направ-
ление, исследующее литературные имиджи стран и народов, получило значительное развитие в украинской
науке прежде всего, благодаря работам Д.С. Наливайко [11; 12] и ныне находится на стадии совершенство-
вания теоретической и методологической базы. Суть нашего подхода в том, чтобы сосредоточиваться не на
реконструкции литературного образа чужой страны, создаваемом в иноязычной литературе, а исследовать
его в контексте межлитературного диалога. В качестве объекта наблюдения выберем русско-французскую
литературную полемику, которая существовала вокруг имиджа России в первой половине XIX в. Цель ста-
тьи – определить специфику восприятия российским читателем французского текста о России. Задачи –
выявить традиционные мировоззренческие клише, общие для французской и русской литератур; проанали-
зировать их функционирование в сфере межлитературного имагологического диалога.
Французская литература конца XVIII – начала XIX в. сформировала значительный массив произведе-
ний о России – французский текст о России. Российский читатель XIX в. имел к нему весьма широкий дос-
Орехов В.В.
ФРАНЦУЗСКИЙ КОД В РУССКО-ФРАНЦУЗСКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ДИАЛОГЕ
164
туп. Однако информация должна не только достигать читателя, необходимо, чтобы она воспринималась
адекватно. Для этого отправитель информации (в данном случае французские литераторы) и получатель
информации (российские читатели) должны владеть общим кодом понимания текстов, то есть, как мини-
мум, говорить на одном и том же языке. В этом отношении существует ясность – значительная часть обра-
зованного общества России владела французским языком. Но добавим, что код понимания текстов заклю-
чен не просто в национальном языке, а еще и в стабильных структурах хранения и передачи информации (в
стереотипах, в символах и т.д.), которые также имеют национальные особенности. Чтобы правильно «про-
честь» инокультурный текст, необходимо знать традиционные модели национального сознания, отразив-
шиеся в культуре, породившей этот текст, а следовательно, отразившиеся и в самом тексте. Зададимся во-
просом: в какой мере пониманию русского общества были доступны специфические французские понятия и
мировоззренческие ориентиры, которые наполняли французский текст о России и заключали в себе значи-
тельную долю его смыслов?
Очевидно, что российское западничество, в разной мере представляя собой ориентацию российского
общества и творческой мысли на культурные каноны Франции, не могло не сказаться на психологической
картине мира, присущей российскому общественному сознанию. Франция – как объект подражания и по-
стоянного интереса, а уровень французской культуры и жизни – как предмет общественного устремления
создали в российском мировидении психологическое и художественное клише, в соответствии с которым
Франция воспринималась неким центром, а Россия – периферией культурной и общественной жизни.
Это отчетливо улавливается на примере тех образов и высказываний, которые определяют геокультур-
ное место России и Франции в художественной картине мира. В литературном видении первой половины
XIX в. мир имел абсолютно четко очерченный и не имеющий альтернативы центр – город Париж. Для
француза Париж не просто столица Франции, Париж – столица мира. Стендаль писал: «Париж – столица
Европы. Все высшие классы, как в С.-Петербурге, так и в Вене, хотят не только говорить на его языке, но и
усвоить его взгляды, его верования» [15, с. 181]. О том же мог писать почти любой француз, но любопытно
то, что о том же мог писать почти любой русский.
Путешественник Карамзина («Письма русского путешественника»), оказавшись во французской столи-
це в 1790 г., восклицал о Париже: «Мало, если назвать его первым городом в свете, столицею великолепия
и волшебства» [10, с. 307]. Шли годы, а отношение к французской столице не менялось. И когда учитель
сыновей Манилова задавал Фемистоклюсу показательный вопрос «Какой лучший город во Франции?», тот
без запинки отвечал: «Париж» [6, с. 29].
Париж представлялся центром притяжения всех культурных и интеллектуальных интересов, целью
всякого странствования по Европе. Этот феномен точно подметил Герцен. «Ничего не может быть печаль-
нее для путешественника, вошедшего во вкус, – писал он в «Письмах из “Avenue Marigny”», – как приезд в
Париж: ему становится неловко и страшно, он чувствует, что приехал, что дальше ехать некуда <…>» [5, т.
3 , с. 16]. В общественном и литературном сознании Париж оставался источником общественного, интел-
лектуального и культурного движения. Потому-то чаще всего его и сопровождают эпитеты «кипящий» [14,
т. 3, с. 191], как, например, у Пушкина («Калмычке»), или «шумный» [3, с. 359], как, скажем, у Вяземского
(«Ферней»).
Российское общество приняло французский язык как готовую и универсальную знаковую систему,
наиболее удобную для передачи современной информации. Но в месте с языком оно неизбежно должно
было перенять и те семантические константы, которые отражали французское национальное сознание. Точ-
но так же, восприняв французскую литературу в качестве образца, российское художественное мышление
заимствовало образный инструментарий, мыслительные обороты и мировоззренческие клише французов.
Подобно тому, как обновлявшийся русский язык использовал в качестве строительного материала галли-
цизмы, русская литература принимала на вооружение французские «образы мира». Это важно для осозна-
ния той особенности, что русское образованное общество не просто говорило с французами на одном языке
– в буквальном смысле этого выражения. Оно еще и умело мыслить теми же самыми стереотипами и кате-
гориями, что и французы, а потому французская литература зачастую была понимаема русским так же хо-
рошо, как своя. Российские литераторы в диалоге с французами не просто «переходили» на французский
язык, она «переключались» в регистр французских понятий.
В общих чертах русская литература и психология российского общества переняли французскую лите-
ратурно-мифологическую модель мира: Париж – в центре мира, а Россия – на краю Европы. Но многие де-
тали этой модели в русской литературе получили своеобразную и качественно новую расшифровку. Так,
например, «северные черты» России, которые западными авторами зачастую изображаются чем-то мало-
привлекательным и откровенно пугающим, в русской литературе, как правило, поэтизировались. «Север»
сплошь и рядом употреблялся как синоним слову «Россия».
В стихотворении «Наполеон на Эльбе» (1815) Пушкин вкладывал в уста Наполеону монолог – обраще-
ние к Александру I: «Полнощи царь младой!» [14, т. 1, с. 89]. В том же году в оде «На возвращение госуда-
ря императора из Парижа в 1815 году» поэт воспевал «восставшего» «в громах на севере» русского импера-
тора [14, т. 1, с. 111]. В черновике стихотворения «К морю» (1824) сосланный на остров Наполеон вспоми-
нал «Льды железной <?> Полуночи», или «[Пожар <?> и] Ужас Полуночи» [14, т. 2, с. 799]. К 1824 г. ореол
царя-избавителя Европы уже мало шел Александру. Однако северное «происхождение» русского импера-
тора и тогда имело смысл. И в стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге...» Пуш-
кин уже без позитивного пафоса и в европейской традиции понимания «северного самовластия» изобразил
деспота-Александра, назвав его «владыкой севера» и «владыкой полунощи» [14, т. 2, с. 278, 279].
Точка зрения
165
Разочарование в российской действительности могло наполнять образ Севера довольно мрачными чер-
тами. Когда в 1825 г. Пушкин увиделся со своим лицейским товарищем А.М.Горчаковым и был разочаро-
ван этой встречей, то писал из Михайловского Вяземскому: «Он (Горчаков – В.О.) ужасно высох – впрочем,
так и должно: зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием <…>» [14, т. 13, с. 231]. Это – та са-
мая мысль, которую так полно выразил позднее Лермонтов в стихотворении «Дума», где, правда, нет «при-
вязки» к Северу. Зато она есть в лермонтовском стихотворении 1829 г. «Монолог»: «Мы, дети севера, как
здешние растенья, // Цветем недолго быстро увядаем» [9, с. 60].
Неприятие российской жизни порой вынуждало литератора искать «землю обетованную» не на Севере,
а в других краях. Писал же Лермонтов в 1831 г. в стихотворении «Желание» о мечте помчаться на Запад,
где покоится прах его предков, и говорил же о себе: «Последний потомок отважных бойцов // Увядает
средь чуждых снегов» [9, с. 180]. Но тот же Лермонтов, оказавшись в изгнании, писал (в 1840 г.), что «туч-
ки небесные» мчатся «в сторону южную» вовсе не из «чуждых снегов», а «с милого севера».
В диалоге с иностранцами русские литераторы принимали на себя роль представителей Севера и зачас-
тую эту роль поэтизировали. Не достаточно было сказать о русских, например, что они северяне. Следова-
ло, во всяком случае в стихах, находить более живописные формулы. Так, скажем, Е.А.Баратынский в по-
эме «Цыганка» (1831) именовал русских «сугробов северных сынами» [1, с. 388]. Понятно, что европейские
литераторы, свободно владея этим метафорическим языком, зачастую поддерживали поэтизацию Севера.
«Господину Пушкину, непременному секретарю Аполлона в департаменте Севера» [14, т. 16, с. 383], – так
обращался к русскому поэту, скажем, французский профессор словесности А.Жобар (16 марта 1836 г.), пе-
ресылая ему свой французский перевод оды «На выздоровление Лукулла».
Но вопрос: почему бы Жобару не назвать Пушкина «секретарем Аполлона в департаменте Востока»?
Ведь в европейском представлении Восток гораздо чаще ассоциировался с поэзией, нежели Север, а Россия
воспринималась страной столь же восточной, сколько и северной. Думается, потому, что в понимании и
француза, и русского Восток символизировал не только поэтическое начало, но еще и нецивилизованность
нравов, а потому наименование Пушкина, скажем, «азиатским поэтом» выглядело бы комплиментом весьма
сомнительным. Именно поэтому и Вольтер, например, в переписке с Екатериной II [13] неизменно имено-
вал ее Северной Звездой, а не Восточной или Азиатской.
Объяснимо, что русской литературой именно северная символика использовалась в качестве позитив-
ной, а азиатские ассоциации носили, как правило, характер отрицательных оценок. Азиатский колорит мог
поэтизироваться применительно к восточным странам, к южным провинциям самой России (Крым, Кавказ),
но в отношении к основной территории России, в отношении к ее нравам и политическому устройству
«азиатчина» воспринималась как выражение отсталости и дикости. Так, 21 января 1831 г. Пушкин с благо-
дарностью сообщал из Москвы Е.М.Хитрово, что ее письма – «единственный луч», который проникает к
нему из Европы [14, т. 14, с. 423]. А через несколько дней признавался той же Елизавете Михайловне: «Как
мне не терпится очутиться среди Вас – я по горло сыт Москвой и ее татарским убожеством!» [14, т. 14, с.
424] Это письмо было написано Пушкиным по-французски, и не удивительно, что он использует не только
французскую лексику, но и французскую символику. Всякому французу было совершенно ясно, что «татар-
ское убожество» (nullité tartare) обозначает вовсе не материальную бедность, а бедность интеллектуальную
и духовную. Ясно это было и всякому образованному русскому.
Французские штампы имели свободное хождение в русском обществе, приобретая новые смысловые
оттенки. Так, Д.В.Давыдов, рассказывая о партизанской войне против французов, часто прибегал к чисто
французским образным наименованиям. В «Дневнике партизанских действий 1812 года» он называл своих
партизан «скифами», свой отряд – «ордою», а свои нападения французские регулярные войска – «азиатски-
ми атаками» [7, с. 355, 370]. Так же русских партизан называли и французские военные.
Французские понятия на российской почве подвергались переосмыслению и переоценке, ассимилиро-
вались с понятиями чисто отечественными. Например, в «Дневнике…» Давыдов именует французов «про-
свещенными», как, несомненно, они и сами себя именовали, но снабжает этот эпитет весьма весомым до-
полнением и называл французов «просвещенными варварами» [7, с. 400]. Французский же штамп по поводу
«российского варварства» в устах Давыдова приобретал обновленный, патриотический смысл. В 1835 г. он
писал А.С.Пушкину об обозрении А.И.Данилевского кампании 1814 г.: «Все сочинение проникнуто теплою
любовью к России, что для меня, варвара, человека русского без всякой примеси бог знает как усладитель-
но, особенно при настоящем духе общегражданства <…>» [8, с. 210].
Использование «иностранного кода» при создании и чтении «текста о России» имело особое значение
именно в диалоге с иностранцами. Российский читатель мог понять российского автора и без европейских
метафор, а вот читатель европейский нуждался в том, чтобы ему говорили и писали о России на языке ев-
ропейских представлений. Пожалуй, наиболее виртуозно в этом отношении использовал «зарубежный код»
А.И.Герцен.
Уже в «Письмах из “Avenue Marigny”», изначально ориентированных на отечественного читателя, а
позднее – и на западного, Герцен, шутя, входит в образ «русского-скифа». Упомянув в первом письме о
«седых, почернелых памятниках» Европы, которые, по его словам, придают ей «слишком аристократиче-
скую физиономию», Герцен замечал: «Иногда как-то не по себе нашему брату, скифу, среди этих наследст-
венных богатств и завещанных развалин <…>» [5, т. 3, с. 21]. Пока это – лишь привычная для русской ли-
тературы игра чужой метафорой. Но вскоре эта метафора стала обозначать для Герцена ту роль, которую он
начинал играть в Европе.
В 1849 г. социалист П.-Ж. Прудон обратился к Герцену с просьбой о деньгах на издание новой газеты.
Герцен пожертвовал необходимую сумму, сам решил участвовать в создании печатного органа и в связи с
Орехов В.В.
ФРАНЦУЗСКИЙ КОД В РУССКО-ФРАНЦУЗСКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ДИАЛОГЕ
166
этим писал Прудону 27 августа 1849 г.: «<…> Вы подписали соглашение с варваром, и варваром тем более
неисправимым, что он является им не только по рождению, но и из убеждения. <…> Настоящий скиф, я с
радостию вижу, как гибнет этот разваливающийся старый мир, и не испытываю к нему ни малейшей жало-
сти; именно нам надобно поднять голос, дабы засвидетельствовать, что этот старый мир, к которому мы
принадлежим лишь частично, – умирает» [5, т. 9, с. 366]. В этом письме сформулировано все дальнейшее
жизненное кредо Герцена. Все его заграничные работы о России сводились к тому, что русский народ,
«лишь частично принадлежащий старому миру», предназначен историей, чтобы разрушить этот «старый
мир». И в таком контексте роль «варвара», «скифа» выглядела гораздо более значимой и благородной, не-
жели роль представителя «цивилизованного», но «одряхлевшего» европейского народа. Эта мысль, как ока-
зывается, весьма импонировала Прудону, поскольку в ответном письме он подхватил игру стереотипом и
отмечал в характере Герцена «варварский задор (verve barbare)» [5, т. 5, с. 451]. К 1851 г. Прудон совершен-
но попал под обаяние «русского варвара» и писал: «Да, Герцен, Бакунин, я вас люблю, вы тут, в этой груди,
которую многие считают каменной. У русских, у казаков (простите выражение) – я нашел больше души,
решимости, энергии. А мы выродившиеся крикуны <…>» [5, т. 6, с. 541].
Герцен развивал свою мысль об особой миссии русского народа не только в письме к Прудону. В том
же 1849 г., он опубликовал в Германии книгу «С того берега», где поместил на немецком языке статью
«Россия», подписав ее Варвар. В том же году эта статья появилась во французском переводе в газете Пру-
дона «La Voix du Peuple». Европейские читатели, имели возможность оценить, что Варвар не просто пишет
о России на европейских языках, он еще и пишет о ней, используя европейские понятия и стереотипы. Че-
рез год эта статья выросла в отдельную брошюру «О развитии революционных идей в России», так же по-
началу изданную по-немецки (1851), а чуть позже – по-французски (1851, 1853). И здесь европейский чита-
тель снова нашел привычные, отшлифованные европейской публицистикой и литературой формулы оценок
российской действительности: и развращенность российского двора, и кюстиновское определение России
как «фасадной империи», и дикость народных нравов. Но эти формулы были использованы таким образом,
что рождали у европейца совершенно новые и понятные ему мысли о России. Для иллюстрации приведем
выдержку о русских народных песнях, о которых до Герцена писал почти всякий французский путешест-
венник о России. Европейцы обычно замечали в этих песнях тоску, вызванную крепостным рабством. Гер-
цен акцентировал внимание на иной их грани. «Существует особый разряд русских песен – разбойничьи
песни, – внушал европейцам Герцен. – То уже не грустные элегии; то смелый клик, в них буйная радость
человека, чувствующего себя, наконец, свободным, то угроза, гнев и вызов: “Погодите-ка, мы придем. Бу-
дем пить ваше вино, ласкать ваших жен, грабить богачей…”» [5, т. 3, с. 430] Но самая дикость русского на-
рода в изображении Герцена выглядела как первобытная нравственная сила; славяне – как «умная, крепкая
раса, богато одаренная разнообразными способностями» [5, т. 3, с. 396]; образованное дворянство – как бу-
дущее просвещения и справедливого переустройства мира.
В интерпретации Герцена образ «русского варвара» снова приобретал тот экзотический и благородный
ореол, которым некогда снабдил этот образ Вольтер в поэме «Русский в Париже». Вольтер написал ее в
1760 г. под псевдонимом Иван Алетов. Русский герой поэмы осуждал французскую жизнь с позиций сто-
роннего нравственно здорового наблюдателя. В 1796 г. этот сюжет переосмыслил в контексте новой поли-
тической ситуации поэт Леклерк де Вож, издав поэму с тем же названием. Русский путешественник снова
выступал как независимая личность, осуждающая несовершенство французской жизни [2, с. 760]. Ко вре-
мени Герцена этот русский персонаж во Франции почти забылся и его место заняли представления о куль-
турном и нравственном упадке русского народа. Герцен упорно пропагандировал вольтеровский имидж
русских, и не менее настойчиво боролся с негативными стереотипами. Именно защита русских от стерео-
типных, предвзятых оценок вынудила Герцена в 1851 г. вступить в печатную полемику с известным фран-
цузским историком Ж.Мишле по поводу его «Легенды о Костюшке», где высказывались оскорбительные
суждения о русском народе. Герцен предлагал Мишле свою собственную трактовку и российской истории,
и российского национального характера, а когда обнаружил, что Мишле вполне принял его точку зрения, то
извинялся перед Мишле за свою резкость, и извинялся – в том духе, который соответствовал создаваемому
Герценом благородному имиджу «русского скифа». «Я вполне надеюсь, – писал Герцен, – что вы простите
те места, где я увлекся своею скифскою горячностью. Кровь варваров недаром течет в моих жилах» [4, с.
335].
После этого случая Герцена и Мишле связало чувство дружбы и взаимного уважения. С позиций вре-
мени они воспринимали свою размолвку по поводу оценок русского народа как забавный факт, о котором
старые знакомые обычно вспоминают с улыбкой. Поэтому, когда в мае 1863 г. Герцен давал А.А.Слепцову
рекомендательное письмо к Ж.Мишле, он характеризовал своего соотечественника, прибегая к шутливому
намеку. «<…> Один из моих друзей, – писал Герцен о Слепцове, – один из тех русских, которые, к счастью,
нисколько не походят на ужасных московитов, изображенных в ваших “Легендах” <…>» [5, т. 9, с. 497].
Можно бесконечно долго перечислять те соответствия, которые существовали в мировоззренческих и
понятийных структурах российского и французского общественного сознания. Но, кажется, приведенных
фактов достаточно, чтобы прийти к выводу, что российский читатель вполне обладал тезарусом, необхо-
димым для осмысленного и полного восприятия французских текстов. Многие приемы и манера француз-
ского мышления, французские национальные стереотипы и мыслительные модели зачастую либо без изме-
нений укоренились в российском сознании, либо подверглись «пересмотру» и в измененном виде все же
укрепились на российской культурной почве. А потому в русско-французском литературном диалоге рос-
сийские литераторы выступали, как правило, во всеоружии французских традиционных понятий, могли
Точка зрения
167
свободно манипулировать ими и участвовать в их литературном переосмыслении.
Источники и литература
1. Баратынский Е.А. Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма. – М., 1951.
2. Берков П. Изучение русской литературы во Франции (Библиографические материалы) // ЛН. – Т. 33 –
34. – М., 1939. – С. 721 – 769.
3. Вяземский П.А. Стихотворения. – Л., 1986.
4. Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти т. – М., 1954-1964. – Т. 6.
5. Герцен А. И. Сочинения. В 9-ти т. – М., 1955-1958. – Т. 3, 5, 6, 9.
6. Гоголь Н.В. Собр. соч. В 8-ми тт. – М.: «Правда», 1984. – Т. 5.
7. Давыдов Д.В. Сочинения. – М., 1962.
8. Давыдов Д.В. Сочинения: в 3-х тт. – СПб., 1893. – Т. 3.
9. Лермонтов Ю. М. Собр. соч.: в 4-х тт. – Л., 1979-1981. – Т. 1.
10. Карамзин Н.М. Сочинения: в 2-х т. – Л., 1983. – Т. 1.
11. Наливайко Д.С. Казацька християнська республика. – К., 1992.
12. Наливайко Д.С. Очима Заходу. Рецепцiя Украïни в Захiднiй Європi XI – XVIII ст. – К., 1998.
13. Переписка Екатерины Великой с господином Вольтером. В: 2-х кн. – М., 1803.
14. Пушкин А. С. Полное собр. соч. В 19-ти т. – М., 1994. – Т. 1, 3, 2, 13, 14, 16.
15. Стендаль. Собр. соч.: В 15-ти т. – М., 1959. – Т. 7.
Резник О.В.
«Солнце мертвых» И.С.Шмелева В КОНТЕКСТЕ ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ
В эпопее «Солнце мертвых»(1925) Иван Сергеевич Шмелев(1873-1950 гг.) демонстрирует своеобраз-
ную подачу крымского пейзажа. Для него это не просто экзотический край, как для предшественников.
Чтобы показать отличие именно в изображении этой многострадальной, но богоспасаемой земли, хочется
привести один эпизод. Вначале это просто рассказ о рубке дров, когда рассказчик находит причудливо изо-
гнуты кусты граба – канделябр, пятисвечник, забытая арфа, змея, играющая кольцами, старик горбатый,
протягивающий руку. Но как действительность уничтожила мечты и фантазии героя, так и он безжалостно
рубит «вопросительный знак»(довольно размышлять!), уничтожает «арфу»(искусство), «канде-
лябр»(пережиток прошлого), «змею»(сам дьявол-искуситель не смог бы придумать такую жизнь!)… При-
хотливая игра природы ни к чему в суровой реальности, где останется лишь зловещий символ-коряга: чер-
ный заросший крест, на котором болтаются грязная портянка и горлышко от бутылки. Более емкий образ
трудно придумать: Крым – заброшенная святыня, оскверненная пьяным народом!
Как отметил в своей статье «Метафизика присутствия и небытия» профессор А.Д. Шоркин, «Станов-
ление личностного бытия - всегда ризоматическая задача топологии и топонимики, определения и угады-
вания своего места в головоломном «ребусе» мира». [1,10] Проследить, как в кризисной ситуации граж-
данской войны меняется мировоззрение, а вместе с ним – художественное отражение тех или иных исто-
рических и географических реалий – задача несомненно интересная и плодотворная. Крымские страницы
творчества И.С.Шмелева дают богатейший и актуальнейший материал для подобного рода наблюдений.
Обращаясь к наследию русского писателя 19-20 веков Ивана Сергеевича Шмелева, исследуя его эпо-
пею «Солнце мертвых», посвященную эпохе гражданской войны в Крыму, каждый раз невольно задумыва-
ешься: неужели это действительно было? Сам рассказчик не раз спрашивает: «На каком свете это деется?»
[2, 29] Именно этот «свет», зримые ориентиры помогали герою не сойти с ума, верить в реальность проис-
ходящего. Именно в Крыму эпохи гражданской войны, «здесь отнимают соль, повертывают к стенкам, ло-
вят кошек на западни, гноят и расстреливают в подвалах, колючей проволокой окружили дома и создали
«человечьи бойни»! [2, 29] И.Курамжина, автор предисловия к книге «С того берега: Писатели русского за-
рубежья о России. Произведения 20-30-х годов», отмечает, что люди в эпопее изображены как зомби, бро-
дящие в пустыне. «Но так ли? А деревья? …А мелкие невзрачные цветы, что растут по берегам безымян-
ных болотистых речек, а голубое бесхитростное небо, а кружево только что распустившихся липовых
крон?»[2,7] В целом верное дополнение мира людей миром природы, несомненно, нуждается в уточнении –
в шмелевском произведении природа не противостоит, а также страдает, как и человек, мучается, терпит.
По замечанию исследовательницы Р.М.Горюновой, перелом в мировосприятии и художественном ми-
роотражении И.С.Шмелева произошел в связи с событиями 1917 года: «Кульминацией этого перелома
явилась пережитая зимой 1921 г. в Крыму трагедия – коварная расправа новой власти, учиненная над сы-
ном И.С.Шмелева…» [3, 125] Эту книгу, в которой отразились все ужасы пережитого, он пишет только ока-
завшись в эмиграции – во Франции, в 1923 году. А.Амфитеатров отмечал, что Шмелев «не пугает, а только
рассказывает день за днем, шаг за шагом «эпопею» своего крымского, обывательского существования в го-
лодный год под большевистским гнетом» [2, 38]. Таким образом, именно Крым становится объектом изо-
бражения «Солнца мертвых». Р.Горюнова утверждает, что «…образ крымской земли перерастает в эпопее
в более объемный образ «земли родной, кровью политой»[3, 126]. Но для того, чтобы понять этот переход
от конкретики к отвлеченности, обобщению, столь характерный для мужского сознания, необходимо выяс-
нить, какие реалии становятся отправной точкой для рассуждений героя.
Однако, несмотря на наличие отдельных работ, посвященных творчеству писателя, «Солнце мертвых»
трудно отнести к произведениям, широко известным читателю. Показать его в новом ракурсе – через приз-
му изображения крымской земли, определить те топографические рамки, которые воспринимаются автором
|