Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов

Статья посвящена судьбе лирического послания в поэзии росского зарубежья 1920-х - 1930-х годов. Предложена концепция послания как обобщающего жанра, жанра-обещания, выразившего чаяния росской эмиграции "первой волны". В статье анализируются послания В. Набокова, К. Бальмонта, В. Ходасевича...

Ausführliche Beschreibung

Gespeichert in:

Bibliographische Detailangaben
Datum:	2006
1. Verfasser:	Хинкиладзе, Е.В.
Format:	Artikel
Sprache:	Russian
Veröffentlicht:	Кримський науковий центр НАН України і МОН України 2006
Schriftenreihe:	Культура народов Причерноморья
Schlagworte:	Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Online Zugang:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/36660
Tags:	Tag hinzufügen Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Zitieren:	Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов / Е.В. Хинкиладзе // Культура народов Причерноморья. — 2006. — № 89. — С. 90-93. — Бібліогр.: 10 назв. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-36660
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-366602012-08-01T12:11:08Z Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов Хинкиладзе, Е.В. Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ Статья посвящена судьбе лирического послания в поэзии росского зарубежья 1920-х - 1930-х годов. Предложена концепция послания как обобщающего жанра, жанра-обещания, выразившего чаяния росской эмиграции "первой волны". В статье анализируются послания В. Набокова, К. Бальмонта, В. Ходасевича, Дон-Аминадо, М. Цветаевой. Стаття присвячена долі ліричного послання в поезії російського зарубіжжя 1920-х - 1930-х рр. Запропоновано концепцію послання як узагальнюючого жанру, жанру-обіцянки, що втілював сподівання російської еміграції "першої хвилі". У статті аналізуються посилання В. Набокова, К. Бальмонта, В. Ходасевича, Дон-Амінадо, М. Цветаєвой. 2006 Article Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов / Е.В. Хинкиладзе // Культура народов Причерноморья. — 2006. — № 89. — С. 90-93. — Бібліогр.: 10 назв. — рос. 1562-0808 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/36660 ru Культура народов Причерноморья Кримський науковий центр НАН України і МОН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
spellingShingle	Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ Хинкиладзе, Е.В. Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов Культура народов Причерноморья
description	Статья посвящена судьбе лирического послания в поэзии росского зарубежья 1920-х - 1930-х годов. Предложена концепция послания как обобщающего жанра, жанра-обещания, выразившего чаяния росской эмиграции "первой волны". В статье анализируются послания В. Набокова, К. Бальмонта, В. Ходасевича, Дон-Аминадо, М. Цветаевой.
format	Article
author	Хинкиладзе, Е.В.
author_facet	Хинкиладзе, Е.В.
author_sort	Хинкиладзе, Е.В.
title	Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов
title_short	Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов
title_full	Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов
title_fullStr	Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов
title_full_unstemmed	Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов
title_sort	жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов
publisher	Кримський науковий центр НАН України і МОН України
publishDate	2006
topic_facet	Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/36660
citation_txt	Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов / Е.В. Хинкиладзе // Культура народов Причерноморья. — 2006. — № 89. — С. 90-93. — Бібліогр.: 10 назв. — рос.
series	Культура народов Причерноморья
work_keys_str_mv	AT hinkiladzeev žanrobeŝanieposlanievpoéziirosskogozarubežʹâ19201930hgodov
first_indexed	2025-07-03T18:19:03Z
last_indexed	2025-07-03T18:19:03Z
_version_	1836650850107260928
fulltext	Хинкиладзе Е.В. ЖАНР-ОБЕЩАНИЕ: ПОСЛАНИЕ В ПОЭЗИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ 1920-1930-Х ГОДОВ 90 Хинкиладзе Е.В. ЖАНР-ОБЕЩАНИЕ: ПОСЛАНИЕ В ПОЭЗИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ 1920-1930-Х ГОДОВ Актуальность темы. Жанр послания, на первый взгляд, «избалован» вниманием исследователей. Он вызывает стабильный интерес, проявляющийся как в количестве новых работ, посвященных теории и исто- рии жанра [см., напр., 1; 4], так и в качестве сделанных в них обобщений. Вместе с тем, в истории жанра ос- таются заметные лакуны – одна из них, несомненно, роль послания в литературе русского зарубежья, поис- тине сообщившей классической модели новую жизнь. Эта «вторая жизнь жанра» заслуживает пристального внимания, поскольку может дать объяснение многим тенденциям литературы русского зарубежья, а также вскрыть потенциальные возможности послания как жанра современной литературы. Цель нашего иссле- дования, таким образом, состоит в определении функций послания в поэзии «первой волны» эмиграции. В чем причина невероятной популярности, завоеванной посланием в этой литературной среде? По- видимому, в совпадении множества лингвистических и экстралингвистических факторов, едва ли не важ- нейший из которых – оторванность от России и носителей родного языка, необходимость письменного об- ращения к ее прошлому, настоящему и будущему. В творчестве писателей-эмигрантов послание становится единственным способом передать потомкам опыт своего поколения, а если будет на то Божья воля, то и приобщиться к единому тексту русской литературы, донеся до далеких читателей весть об утраченных тра- дициях. В определенном смысле «каноническими» для русского зарубежья первой волны можно считать лири- ческие послания В. Набокова. Эти послания затрагивают обе ключевых темы, волновавших сознание по- этов-эмигрантов: тему России и тему посмертного (литературного) возвращения. В послании «К России» («Мою ладонь географ строгий…», 1928) Набоков выступает как проникновенный лирик, говорящий об ис- токах своей поэтической личности. Этими истоками естественно оказывается духовная сущность России, напитавшая кровь и плоть ее поэта («Слепец, я руки простираю/ и все земное осязаю/ через тебя страна моя./ Вот почему так счастлив я» [8, 102]). Лирический герой находится в состоянии любовного экстаза, он переживает полное слияние с утраченной родиной, а потому верит, что потеря не является истинной. При- мечательно, что многие поэты эмиграции остановятся именно на концепции «внутренней» России – России, которую нельзя отнять, не отняв право личности осознавать себя русским. Во втором послании «К России» («Отвяжись, я тебя умоляю…», 1939) Набоков гораздо менее оптими- стичен. Эмиграция затянулась, и далекая родина стала для его героя мучительной неосуществимой мечтой, идеей фикс, разрушающей сознание: Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я беспомощен. Я умираю От слепых наплываний твоих [7, 258]. Так просят о пощаде невозможную невзаимную любовь, так просят о пощаде смерть – ведь существо- вание превращается для героя в мучительную обиду, тоску, отчаяние вынужденной потери. В этом пронзи- тельном признании видно, что Набоков уже стоит на путях – возможно, еще не до конца осознанных – ис- кания нового языка и новых культурных смыслов, которые позволили бы ему выжить («променять на лю- бое наречье/ все, что есть у меня, мой язык…» [там же]). В послании «Неродившемуся читателю» Набоков формулирует свою концепцию славы поколения, обреченного на бесславие. Его удел – «антология стихов, забытых незаслуженно, но прочно», но даже в этих немногих строчках отразится лик времени и общие законы человеческой жизни. Поскольку послание обращено в будущее, его темой становится именно ход времен, отраженный в стихах. Поэт спешит стать «прошлым» – потому что «былое время – раковина муз», и когда забудутся политические головоломки ХХ века, начнется его «истинная» жизнь в мифе и слове. Отсюда недалеко до концепции набоковских романов, где именно миф, укорененность в той или иной культуре становится сердцевиной внутреннего бытия чело- века. Примером посланий «старших» поэтов первой волны эмиграции могут служить послания К. Бальмонта. Остановимся на двух характерных образцах – диптихе «Лесной царевне – Литве» (сб. «Северное сияние. Стихи о Литве и Руси», 1931) и послании «Георгию Гребенщикову» (сб. «Голубая подкова. Стихи о Сиби- ри», 1935). В первом случае можно наблюдать попытку развития символистской поэтики, основанную на аллюзиях к славянской мифологии. Бальмонтовская «Царевна-Литва» – это еще одно воплощение идеи Вечной Женственности, тайной мечты поэта. Показательно, что любовь к Литве приходит к автору посла- ния как бы «по смежности» с Россией («Тебя поет певец России:/ Ты не во мне, но ты со мной…» [2, 501]). Лирический герой хочет увидеть ростки будущего на окраинах империи – поэтому финал цикла превраща- ется в торжественное славословие Литве, не раз поддерживавшей Россию: За то, что, дав скрепиться Югу, Татар отбросил прочь литвин, За то, что русскую супругу Любил и холил Гедимин, За то, что мощь свою и слово Он в ту же сторону стремил, Где путь Димитрия Донского, - Да вспрянешь в новом цвете сил. Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 91 За то, что там, где ты – исканье, Бродили пращуры мои, Как возвестили мне преданья Моих отцов, моей семьи, За то, что ты гнездо, как ворон, Вила среди лесных пустынь, - Мой дух с тобой: от давних пор он До грани дней с тобой! Аминь! [2, 503]. Во втором случае Бальмонт обращается к коллеге по поэтическому цеху, сибиряку Георгию Гребенщи- кову, чтобы разделить с ним тяжесть «бездомной лиры». Несмотря на координаты «изгнаннического мира», заданные в этом послании, его пафос можно назвать оптимистическим: путешественник и мечтатель, Баль- монт не сомневается в своей способности вообразить Россию. Поэт принимает эмиграцию как новый опыт, понуждающий поэта к творчеству («в страданье и неволе/ Тоска взметает взлет стиха» [2, 513]), и призыва- ет своего друга к мудрости и смирению. Параллельно разрабатывается авторский миф о неком Змее – носи- теле идеи творчества, стоящем вне добра и зла и превращающем каждого поэта в странника. В нем вновь слышны отзвуки символистской культуры, и примечательно, что в своей концепции поэта-странника по но- вым дням Бальмонт остался верен импрессионизму, отличавшему его в начале века. Яркие образцы лирических посланий принадлежат В. Ходасевичу, мастеру классических жанров, сни- скавшему в русском зарубежье репутацию поэта традиции. Ходасевич обращался к посланиям на протяже- нии всего творчества, однако характерно, что в эмигрантский период этот жанр выражает его ироническое, порой даже саркастическое, отношение к миру. Так, в гротескном «An Mariechen» (1923), стилизованном под куртуазное послание к некой молодой особе, поэт кощунственно предлагает девушке кровавую злую смерть вместо обыкновенно-неистинной жизни: «Так называемый хороший,/ И вправду – честный человек/ Перегрузит тяжелой ношей/ Твой слабый, твой короткий век…» [9, 260]. Ходасевич обращается к поэтике низкого и ужасного, намереваясь оттолкнуть благовоспитанного читателя – и тем самым объявить войну пошлому миру с его «нормами» и установлениями. О мере человеческого одиночества, открывшегося «нелицеприятному» взгляду зрелого Ходасевича, можно судить по посланию «Себе», где собственное «я» выступает единственным понимающим собеседни- ком поэта. Герой стихотворения говорит себе страшное «не жди, не уповай, не верь» [9, 305] – последнюю правду о судьбе поэта, недоступную не только пошлой «черни», но и собратьям по цеху, творящим успо- коительный миф о поэте – любимце богов. Поэзия позднего Ходасевича – это поэзия предельной ясности сознания, поэзия внутреннего монолога, уже не зависящая от присутствия читателя. Неудивительно, что едва ли не лучшим из его посланий тех лет оказывается пронзительное «К Психее» – один из актов непре- рывного обращения к собственной душе. Ходасевич согласен принять свое тело и бытие, «сосуд непроч- ный, некрасивый» [9, 198] – лишь за чудо существования души, ее чистоту и совершенство. На другом полюсе столь характерной для художников-эмигрантов иронической поэтики располагается творчество мудреца и насмешника Дон-Аминадо – его «Послание Демьяну Бедному» (1929) стилизовано под советскую поэзию тех лет с ее канцеляризмами, просторечными оборотами, вытеснением общечелове- ческих ценностей ценностями «гражданскими» («Честь имею вас поздравить/ С юбилеем, гражданин!», «Это даже и ребенку/ Очевидно, что вы мэтр!», «Честь имею вас поздравить,/ Гражданин и дровосек!» [5, 274]). Вершинным образцом этого «стиля» выступает для Дон-Аминадо позднее творчество Маяковского, в частности, знаменитое послание «Товарищу Нетте – пароходу и человеку» (1926). Поэтому через голову Бедного он вступает в полемику со всей идеологической поэзией в СССР во главе с Маяковским. Сам же Бедный представлен не коллегой по цеху, а разрушителем поэтической традиции и вульгаризатором рус- ского языка: Я не скучный слов точильщик, - Вы сказали, - я другой… Я простой продольный пильщик, Я работаю пилой! И, рубанок взяв упрямый, Страшный выкатив кадык, Вы стругали этот самый, Сплошь тургеневский язык… [5, 274]. Таким образом, Дон-Аминадо использует возможности классического жанра (при этом каноны друже- ского послания «выворачиваются» наизнанку, заставляя вспомнить иронические послания Пушкина), что- бы отстаивать лучшие традиции русской литературы, разоблачать бездарность в любом обличье и облаче- нии. Особое место среди лирических посланий 1920-х – 1930-х годов (место, сообразное статусу самого по- эта в литературе русского зарубежья) занимают послания М. Цветаевой. Эмигрантские годы стали звезд- ным часом цветаевской поэзии, связанным с решением грандиозных языковых и метаязыковых задач. В это время в творчестве поэта преобладает философская лирика, а послания чаще всего обращены к мифологи- ческому или символическому адресату («Офелия – Гамлету», «Эвридика – Орфею», «Жизни», наконец, «Стихи сироте», где фигура А. Штейгера приобретает черты идеального метафизического возлюбленного). Однако некоторые из них все же напрямую отражают современные реалии – это послания «Маяковскому», «Стихи к Пушкину», «Стихи к сыну» и «Стихи к Чехии». Послание «Маяковскому» написано после смерти поэта, что в высшей степени характерно для Цветаевой (как писал И. Бродский, обращаясь к умершему по- эту, она не только находила идеального собеседника для разговора о предназначении поэзии, но и размыш- Хинкиладзе Е.В. ЖАНР-ОБЕЩАНИЕ: ПОСЛАНИЕ В ПОЭЗИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ 1920-1930-Х ГОДОВ 92 ляла над собственным концом [3]). Как и Дон-Аминадо, Цветаева апеллирует к пролетарскому жизнетвор- честву Маяковского, в рамках которого слово становилось революционным событием (ср. в уже упоминав- шемся послании «Товарищу Нетте – пароходу и человеку»: «В наших жилах – / кровь а не водица./ Мы идем/ сквозь револьверный лай,/ чтобы,/ умирая,/ воплотиться/ в пароходы,/ в строчки/ и в другие долгие дела…» [6, 392]). Однако в свете гибели Маяковского эта концепция получает своеобразное моральное оп- равдание: Литературная – не в ней Суть, а вот – кровь пролейте! Выходит каждые семь дней. Ушедший раз в столетье Приходит. Сбит передовой Боец. Каких, столица, Еще тебе вестей, какой Еще – передовицы? [10, 274]. Едва ли не главной причиной гибели Маяковского автор посланий считает несчастную любовь (не- сколько позже, в прозе, Цветаева будет писать о более глубоком конфликте «поэта» и «человека», погу- бившем Маяковского), что утверждает его в мысли о едином для всех поэтов чувстве трагизма. Называя со- брата по перу «совето-российким Вертером», Цветаева говорит о неизбежности примирения и взаимопони- мания: Только раньше – в околодок, Нынче ж… - Враг ты мой родной! Никаких любовных лодок Новых – нету под луной [10, 276]. «Стихи к Пушкину» (1931 – 1933) – это цветаевское возвращение к истокам жанра дружеского посла- ния, тем более характерное, что Пушкин выступает для нее живым собеседником, человеком «без глянца». Отсюда полемические стрелы, направленные против «загладивших» Пушкина современников («Пушкин – в роли монумента?», «Пушкин – в роли лексикона?» и др. [10, 281]). «Стихи к Пушкину» посягают на обще- принятые представления о поэте, укоренившиеся в среде русской эмиграции именно с опорой на ложно ис- толкованный образ Пушкина. В рамках цикла поэт творит свой миф об «общем» кумире (то, что позже по- лучит название «Мой Пушкин»), заостряя конфликт «поэт и чернь», «поэт и власть», «поэт и все» в меру собственных трагических переживаний на рубеже 1930-х годов. В ситуации тотального одиночества и не- понимания Цветаева заручается поддержкой гения: Пушкиным не бейте! Ибо бью вас – им! [10, 287]. Цикл «Стихи к сыну» (1932), казалось бы, основываются на пересечении двух жанровых традиций – послания и поучения. Однако характерно, что Цветаева сознательно отказывается от своего права на истин- ный взгляд, оставляя новое время – новым людям: Наша совесть – не ваша совесть! Полно! – Вольно! – О всем забыв, Дети, сами пишите повесть Дней своих и страстей своих [10, 300]. Обращаясь к сыну как к другу, как к самоценной и самостоятельной личности, Цветаева завещает ему лишь любить Россию и «не быть отбросом страны своей» [там же, 301]. Несмотря на трагическое размино- вение с родиной, поэт отдает ей самое дорогое, свое дитя, понимая, что голос России сливается в его душе с материнским голосом. Знаменитые «Стихи к Чехии» (1938) не просто прославляют страну, ставшую для Цветаевой второй ро- диной, но заново утверждают ее бытие – тогда, когда само существование Чехии оказывается под угрозой. Уничтожение маленькой мирной страны видится Цветаевой символом жестокости века, стремящегося обезличить, стереть с карты все уникально-неповторимое, будь то голос одного человека или целая культу- ра. Именно поэтому в цикле посланий «Стихи к Чехии» звучат не только проклятия современным «гун- нам», но и личные признания – глубоко выстраданный отказ от бытия в мире: Отказываюсь – быть. В бедламе нелюдей Отказываюсь – жить. С волками площадей Отказываюсь – выть. С акулами равнин Отказываюсь – плыть – Вниз – по теченью спин [10, 360]. Главным принципом человеческих отношений Цветаева видит «круговую поруку единой совести», нравственную солидарность, не позволяющую утвердиться первобытному культу силы. И в этом смысле ее послания вновь заставляют вспомнить истоки жанра – а именно пушкинское «В Сибирь», где ставшее сло- вом соучастие присоединяет поэта к лагерю отверженных. Вопросы духовной культуры – ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 93 Выводы. В рамках небольшого исследования невозможно описать весь корпус стихотворных посла- ний, сложившийся в творчестве поэтов русского зарубежья в 1920-е – 1930-е годы. Однако можно заклю- чить, что корпус этот многообразен и весьма существен, а традиция, сложившаяся в посланиях поэтов «первой волны» эмиграции, находит развитие в позднейших текстах русской литературы, в частности, в эмигрантском творчестве И. Бродского. Кроме того, представляется, что, при всем многообразии форм, по- слание претендует в поэзии русского зарубежья на роль некого обобщающего жанра, жанра-обещания, до- носящего до нас духовный опыт поколения, выброшенного за пределы родины. Этот предварительный вы- вод нуждается в детальной проверке – в связи с чем мы призываем к сотрудничеству всех исследователей теории и истории жанра послания. Источники и литература 1. Артемова Е.Ю. Лирическое послание в литературе ХХ века: поэтика жанра. – Автореферат дис…канд. филол. наук. – Тверь, 2004. 2. Бальмонт К.Д. Избранное. – М., 1989. 3. Бродский И.А. Об одном стихотворении// Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. – М., 1997. – С. 77 – 156. 4. Дмитриев Е.В. Фактор адресации в русской поэзии XVIII – нач. ХХ в. – Автореферат дис. доктора фи- лол. наук. – М., 2003. 5. Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания. – М., 1994. 6. Маяковский В.В. Сочинения: В 2 т. – М., 1987. – Т. 1. 7. «Мы жили тогда на планете другой…»: Антология поэзии русского зарубежья: В 4 кн. – Кн. 2. 8. Набоков В.В. Круг: Поэтические произведения; Рассказы. – Л.. 1990. 9. Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: В 4 т. – М., 1997. – Т. 1. 10. Цветаева М.И. Собрание сочинений: В 7 т. – М., 1994 – 1995. – Т. 2. Эмир-Амет Э.Ш. ИНТОНАЦИОННО-МОДАЛЬНЫЕ И СИНТАКСИЧЕСКИЕ ПОКАЗАТЕЛИ В АРАБСКОМ КЛАССИЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ Основы изучения и определения единиц синтаксиса классического арабского языка были заложены и детально разработаны в арабской грамматической традиции. Для выделения этих единиц и их составляю- щих служит инвентарь управляющих слов и частиц, описанный арабской грамматикой и уточнённый и сис- тематизированный в работах языковедов Хасана Ауна, Али Рида, К. Броккельмана, Х. Рекендорфа, Б.М. Гранде, Г.Ш. Шарбатова, Г.М. Габучяна. До настоящего времени в большей части работ по арабскому синтаксису и грамматике предложение рассматривается: 1) с точки зрения правил образования (порождения) предложения; 2) с точки зрения классификации предложений (по структурному типу, по способу выражения его членов). Сопоставление всех типов предложения, систематически выделяемых исследователями арабского син- таксиса (Б.Н. Гранде, К. Броккельман, В. Кантарино [5, с.460-465; 9, с.148-151; 10, с.5-35; 11, с. 188]), пока- зывает, что все типы высказываний, в том числе восклицания, обращения, клятвы, пожелания, предостере- жения и т.п. отнесены в целом к предложениям (односоставным или именным). В работах по классическому арабскому языку, преимущественно на материале памятников раннего пе- риода, выделен ряд частиц, служебных слов и грамматических показателей, зафиксированных в письмен- ной форме и указывающих на некоторые интонационно-модальные, модальные и синтаксические характе- ристики высказываний. Необходимо отметить, что частица ħarf входит в большую трёхчленную парадигму традиционной арабской грамматики, и в переводе с арабского языка может обозначать: 1) слово, 2) букву, 3) звук, 4) час- тицу и, наконец, по мнению Фролова Д.В., 5) мору в просодии [8, с.54]. Исследуя этимологию этого термина, Ибн Джинни (320/932-392/1002) пришёл к выводу о том, что его оригинальное значение происходит от слова ħadd «предел, лимит, кромка». По мнению Рыбалкина В.С., наибольшее количество языкового материала об этом слове собрал Ибн Манзур (1232-1311) в пространной словарной статье ħarf. Говоря о буквах, он также возводит его первич- ное значение к пределу [6, с.176]. Ф. Преториус первым в западноевропейской арабистике связал арабский ħarf термин с греческим hóros, употреблявшимся в аристотелевой логике. Hóros также имеет первичное значение «лимит, предел», откуда произошло «установление значения слова» и – наконец – «определение». В арабском языке развитие значения ħadd прошло тот же путь, что и hóros в греческом [6, 176]. Арабские грамматисты пытались найти точную формулировку значению харфа в трёхкомпонентной парадигме. «Книга» Сибавейхи начинается с ħarf определения как того, что не является ни ’ism, ни fi’l, а аз-Заджджаджи отличительным признаком частиц считает отсутствие у них признаков, свойственных как именам, так и глаголам. Аз-Замахшари систематизирует частицы в соответствии с их грамматической функцией: «соединитель- ные частицы» (ħurūf al-‘aţf) «частицы отрицания» (ħurūf an-nafy)и др. Эту классификацию в менее детали- зированном и систематизированном виде приняли за основу европейские арабисты, хотя в западной тради- ции под арабское определение «частиц» попали предлоги, наречия, союзы и междометия. [7, с.230]. Таким образом, выделение самостоятельных интонационно-модальных единиц связного письменного текста возможно благодаря этим частицам (предлогам, союзам, междометиям и т.д.)

Жанр-обещание: послание в поэзии росского зарубежья 1920-1930-х годов

Institution

Ähnliche Einträge