Диалогизм и интертекстуальность

Диалогизм и интертекстуальность

В данной статье проводится линия раздела между интертекстуальностью, являющейся лин-гвистическим, неперсонифицированным и интертекстуальным явлением, и диалогизмом – идеологиче-ским, персонифицированным и интратекстуальным понятием, ввиду того, что в современном литерату-роведении они постоянно смеш...

Ausführliche Beschreibung

Gespeichert in:
Bibliographische Detailangaben
Datum:2001
1. Verfasser: Силин, В.В.
Format: Artikel
Sprache:Russian
Veröffentlicht: Кримський науковий центр НАН України і МОН України 2001
Schriftenreihe:Культура народов Причерноморья
Schlagworte:
Теория литературы
Online Zugang:http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/82165
Tags: Tag hinzufügen
Keine Tags, Fügen Sie den ersten Tag hinzu!
Назва журналу:Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Zitieren:Диалогизм и интертекстуальность / В.В. Силин // Культура народов Причерноморья. — 2001. — № 23. — С. 120-130. — Бібліогр.: 23 назв. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
id irk-123456789-82165
record_format dspace
spelling irk-123456789-821652015-05-27T03:01:52Z Диалогизм и интертекстуальность Силин, В.В. Теория литературы В данной статье проводится линия раздела между интертекстуальностью, являющейся лин-гвистическим, неперсонифицированным и интертекстуальным явлением, и диалогизмом – идеологиче-ским, персонифицированным и интратекстуальным понятием, ввиду того, что в современном литерату-роведении они постоянно смешиваются. Вывод статьи состоит в том, что только диалогизм способен различать диалогические и монологические произведения так, как это делает М. М. Бахтин в отношении романов Ф. М. Достоевского, которые представлены, в отличие от всей предшествующей литературы, диалогическими, а интертекстуальность, присутствующая как в диалогических, так и в монологиче-ских произведениях, этой способности лишена. У даній статті проводиться лінія розділу між інтертекстуальністью, що є лінгвістичним, непер-соніфікованим і інтертекстуальним явищем, і діалогизмом – ідеологічним, персоніфікованим і інтратекс-туальним поняттям, в зв'язку з тим, що в сучасному літературознавстві вони постійно змішуються. Виве-дення полягає в тому, що тільки діалогизм здатний розрізнювати діалогічні і монологічні твори так, як це робить М. М. Бахтін відносно романів Ф. М. Достоєвського, які представлені, на відміну від всієї попе-редньої літератури, діалогічними, а інтертекстуальність, присутня як в діалогічних, так і в монологіч-них творах, цій здатності позбавлена. This article shows a division line between intertextuality, which is a linguistic, non-personified and intertextual phenomenon, and dialogism, which is ideological, personified and intertextual concept, in view of the fact that in the contemporary literary criticism they constantly change. The conclusion of the article lies in that only dialogism is able to distinguish dialogical and monological texts, as M. Bakhtin does it with F. Dosto-evsky’s novels, that are, as distinct from the previous literature, dialogical, and intertextuality, represented in both dialogical and monological texts, does not have such an ability. 2001 Article Диалогизм и интертекстуальность / В.В. Силин // Культура народов Причерноморья. — 2001. — № 23. — С. 120-130. — Бібліогр.: 23 назв. — рос. 1562-0808 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/82165 ru Культура народов Причерноморья Кримський науковий центр НАН України і МОН України
institution Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection DSpace DC
language Russian
topic Теория литературы
Теория литературы
spellingShingle Теория литературы
Теория литературы
Силин, В.В.
Диалогизм и интертекстуальность
Культура народов Причерноморья
description В данной статье проводится линия раздела между интертекстуальностью, являющейся лин-гвистическим, неперсонифицированным и интертекстуальным явлением, и диалогизмом – идеологиче-ским, персонифицированным и интратекстуальным понятием, ввиду того, что в современном литерату-роведении они постоянно смешиваются. Вывод статьи состоит в том, что только диалогизм способен различать диалогические и монологические произведения так, как это делает М. М. Бахтин в отношении романов Ф. М. Достоевского, которые представлены, в отличие от всей предшествующей литературы, диалогическими, а интертекстуальность, присутствующая как в диалогических, так и в монологиче-ских произведениях, этой способности лишена.
format Article
author Силин, В.В.
author_facet Силин, В.В.
author_sort Силин, В.В.
title Диалогизм и интертекстуальность
title_short Диалогизм и интертекстуальность
title_full Диалогизм и интертекстуальность
title_fullStr Диалогизм и интертекстуальность
title_full_unstemmed Диалогизм и интертекстуальность
title_sort диалогизм и интертекстуальность
publisher Кримський науковий центр НАН України і МОН України
publishDate 2001
topic_facet Теория литературы
url http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/82165
citation_txt Диалогизм и интертекстуальность / В.В. Силин // Культура народов Причерноморья. — 2001. — № 23. — С. 120-130. — Бібліогр.: 23 назв. — рос.
series Культура народов Причерноморья
work_keys_str_mv AT silinvv dialogizmiintertekstualʹnostʹ
first_indexed 2025-07-06T08:28:39Z
last_indexed 2025-07-06T08:28:39Z
_version_ 1836885502192517120
fulltext 120 В. В. Силин. Диалогизм и интертекстуальность Диалогизм и интертекстуальность Владимир Васильевич Силин Таврический Национальный Университет им. В. И. Вернадского кафедра русской и зарубежной литературы тел.: +380-(0652)-27-75-45 Силин Владимир Васильевич родился 7 апреля 1949 года в Гомеле (Белорус- сия). Закончил переводческий факультет Минского пединститута иностранных языков по специальности “французский и английский языки” в 1974 году. Начало трудовой деятельности связано с основной специальностью: работал переводчи- ком в Алжире в составе советских специалистов. С 1976 года по настоящее время года работает в Симферопольском, ныне Таврическом национальном университе- те – сначала ассистентом кафедры романской филологии, затем доцентом кафед- ры русской и зарубежной литературы Кандидатскую диссертацию "Основные тенденции развития алжирской франкоязычной прозы периода независимости (1962-1982)" защитил в ИМЛИ АН СССР в 1985 году. После научной стажировки во Франции, в 1999 году защитил докторскую диссертацию "Диалогизм в алжир- ском франкоязычном романе" в Парижском университете 13. Опубликовал серию статей, посвященных своеобразию форм относительно молодого алжирского ро- мана, чрезвычайно восприимчивого к последним веяниям мировой литературы, в частности к диалогичности. Готовит к печати монографию о диалогизме как осо- бом явлении современного романа. В данной статье проводится линия раздела между интертекстуальностью, являющейся лин- гвистическим, неперсонифицированным и интертекстуальным явлением, и диалогизмом – идеологиче- ским, персонифицированным и интратекстуальным понятием, ввиду того, что в современном литерату- роведении они постоянно смешиваются. Вывод статьи состоит в том, что только диалогизм способен различать диалогические и монологические произведения так, как это делает М. М. Бахтин в отношении романов Ф. М. Достоевского, которые представлены, в отличие от всей предшествующей литературы, диалогическими, а интертекстуальность, присутствующая как в диалогических, так и в монологиче- ских произведениях, этой способности лишена. У даній статті проводиться лінія розділу між інтертекстуальністью, що є лінгвістичним, непер- соніфікованим і інтертекстуальним явищем, і діалогизмом – ідеологічним, персоніфікованим і інтратекс- туальним поняттям, в зв'язку з тим, що в сучасному літературознавстві вони постійно змішуються. Виве- дення полягає в тому, що тільки діалогизм здатний розрізнювати діалогічні і монологічні твори так, як це робить М. М. Бахтін відносно романів Ф. М. Достоєвського, які представлені, на відміну від всієї попе- редньої літератури, діалогічними, а інтертекстуальність, присутня як в діалогічних, так і в монологіч- них творах, цій здатності позбавлена. This article shows a division line between intertextuality, which is a linguistic, non-personified and intertextual phenomenon, and dialogism, which is ideological, personified and intertextual concept, in view of the fact that in the contemporary literary criticism they constantly change. The conclusion of the article lies in that only dialogism is able to distinguish dialogical and monological texts, as M. Bakhtin does it with F. Dosto- evsky’s novels, that are, as distinct from the previous literature, dialogical, and intertextuality, represented in both dialogical and monological texts, does not have such an ability. Ключевые слова: диалогизм, интертекстуальность, лингвистический, неперсонифицированный, интертекстуальный, идеологический, интратекстуальный. Диалогическая теория М. М. Бахтина оказала заметное влияние на развитие западного литерату- роведения после перевода и опубликования его работ, начиная с конца 60-х годов. Тем не менее, есть Раздел 2. Теория литературы 121 много доказательств, что теория эта была не до конца понята. Это проявилось, прежде всего, в различ- ном представлении диалогизма как явления. Вот как, например, Лейла Перрон-Муазе описывает воспри- ятие диалогизма тремя известными французами, писателем Мишелем Бютором и литературоведами Рол- ланом Бартом и Морисом Бланшо: «Диалогизм Бютора – это конструкция, диалогизм Барта – рассеива- ние, диалогизм Бланшо - повторение. Если бы они делали запись диалогизма на магнитофонной ленте, то Бютор записал бы вперемежку несколько голосов и сделал бы звуковой коллаж; Барт сделал бы нераз- борчивую запись наложенных друг на друга голосов [...]; Бланшо записал бы один безразличый голос, говорящий о том, что всю эту запись необходимо стереть». Иные стали откровенно заявлять о «неясности», «запутанности» диалогической концепции Бахтина. В частности, в своем известном «Тол- ковом словаре теории языка» Альгирдас Жюльен Греймас назвал диалогизм Бахтина «неточным». Цве- тан Тодоров заявил о «провале» идеи Бахтина о делении литературных произведений на диалогические и монологические. Канадцы Тьерри Беллегуик и Клив Томсон отметили «значительное расхождение мнений» по поводу диалогизма «как точной методологии». И.В.Пешков предположил, что концепция Бахтина в принципе «деформировалась внутри любого узкодисциплинарного подхода». Причина различного понимания теории Бахтина, или ее непонимания, заключается, очевидно, в том, что на Западе его концепция была сразу же коренным образом пересмотрена. Первой «ревизионист- кой» стала представительница европейского постструктурализма Юлия Кристева. Для нее опорным стал тезис Бахтина о диалектическом единстве идеи и слова, которые, для него, диалогичны «по природе». Исходя из этого тезиса, Кристева определила диалогизм не как способ существования идеи, а исключи- тельно как способ существования слова, причем диалогизм слова, в ее интерпретации, стал безгранич- ным: «Диалогизм видит в любом слове слово о слове, адресованное слову: и только при условии принад- лежности этой полифонии – этому «интертекстуальному» пространству – слово является полным словом. Диалог слов/дискурсов бесконечен». Лингвистический подход к диалогической теории Бахтина, отмеченный у Кристевой, объясняется большим интересом западных литературоведов к семиотическому исследованию литературных текстов, очень популярному к моменту перевода и издания трудов Бахтина. Поэтому Кристева отделила от тео- рии Бахтина ее формальный лингвистический аспект, а поскольку на этом уровне диалогизм возможен только между речевыми единицами данного текста и их аналогами других текстов, то идеологический аспект теории оказался лишним, такие базовые понятия как «персонификация идей» и их внутритексто- вое взаимодействие - ненужными, а различение текстов как диалогических и монологических стало не- возможным. В результате Кристева заменила в 1967 году термин Бахтина на интертекстуальность, чтобы избавиться таким образом от «неточности» его концепции. Кроме того, Бахтин пользовался сразу несколькими синонимами - двуголосие, многоголосие, раз- норечие, полифония, диалогизм, диалогичность, уделяя больше значения нюансам и не стремясь терми- нологически унифицировать свою концепцию. Юлия Кристева и Цветан Тодоров сделали это вместо не- го, введя в обиход один термин – диалогизм. И хотя он лучше выражает значение «подразумеваемого диалога», чем двуголосие, многоголосие и тем более полифония, которые могут представляться хором разрозненно звучащих голосов, не вступающих между собой в диалогические отношения, термин диало- гизм стал для многих полным синонимом интертекстуальности. Советские литературоведы почему-то не занимались больше идеологическим аспектом диало- гизма: то ли опасались, что в стране одной доктрины их могут обвинить в пропаганде политически вред- ных произведений, в которых представлен равноправный диалог противоречивых идей; то ли последова- ли за пришедшей с Запада модой на интертекстуальность. Как бы там ни было, сейчас существует до- вольно приличное количество работ на русском языке, чаще всего по лингвистике, чем по литературове- дению, объектом исследования, которых является интертекст и интертекстуальность. Это проявилось также в том, что, например, в таком авторитетном издании, как энциклопедический справочник Совре- менное зарубежное литературоведение под редакцией И.П.Ильина, вообще нет статьи о диалогизме, зато подробно характеризуется интертекстуальность. В другой работе, в недавно опубликованной Теории литературы В.Е.Хализева рассматривается диалогичность, но она формулируется так же широко, как и интертекстуальность, а именно, как «открытость сознания и поведения человека окружающей реально- сти, его готовность к общению «на равных», дар живого отклика на позиции, суждения, мнения других людей, а также способность вызывать отклик на собственные высказывания и действия». Вся художест- венная литература объявлена у Хализева диалогической, монологической же, по его мнению, является 122 В. В. Силин. Диалогизм и интертекстуальность только научная литература (с. 110-111). Это явно противоречит главному тезису книги Бахтина Пробле- мы поэтики Достоевского о том, что европейская литература в основном монологична, что диалогизм зародился в ней, но сформировался впервые у русского писателя. В результате пересмотра теории Бахтина, инициированного Юлией Кристевой, диалогизм стал очень широким понятием, вездесущим и всеобъемлющим. Интертекстуальность стала интересней лин- гвистам, чем литературоведам, так как, с точки зрения последних, она перестала «работать», перестала быть средством литературного анализа, будучи неспособной даже объяснить разницу между монологи- ческим и диалогическим произведениями. И диалогизм, в его современном понимании, в целом вернулся к исходной философской позиции теории Бахтина, который представлял основой человеческого бытия межличностный диалог. «Быть – значит общаться», писал он. Возврат к исходной позиции представля- ет собой некий замкнутый круг в эволюции диалогизма и является, в определенном смысле, итогом эво- люции диалогической теории и, думается, следствием отказа от решения ее некоторых коренных про- блем. Чтобы доказать это, обратимся к истории. * * * Что касается истоков теории Бахтина, а также ее связей и сходства с иными теориями, то специа- листы находят таковых немало. И. В. Пешков цитирует Фейербаха и Гумбольдта, которые указывают на общение как основу социального бытия человека. Н. А. Кузьмина отмечает, что, помимо Бахтина, на формирование теории интертекстуальности оказали влияние учение о пародии Юрия Тынянова и теория анаграмм Фердинанда де Соссюра [8,8]. В.Е.Хализев пишет, что учение о собеседовании А. А. Ухтом- ского и идеи философа Мартина Бубера «во многом сходны» концепции Бахтина и разрабатывались од- новременно [14,111]. В данной статье не ставится задача исследовать истоки теории Бахтина, тем не ме- нее, хочется отметить, что наиболее вероятно его диалогическая концепция сформировалась под влияни- ем работ его современника Мартина Бубера, который считал, что «мир для человека двойственен в соот- ветствии с двойственностью основных слов, которые он может произносить». Бубер был известным ан- ти-марксистом, и его труды были запрещены в СССР, но Бахтин все же упоминает его имя в статье Фор- мы времени и хронотопа в романе, опубликованной в 1975, но написанной в 1937-38 годах. В 1924 году Бахтин написал статью Проблема содержания, материала и формы в словесном ху- дожественном творчестве, в которой можно заметить признаки формирования его диалогической тео- рии, даже если вместо привычных терминов там присутствует понятие «граница», и посвящена она кри- тике формализма школы ОПОЯЗ. С этой статьей связано одно большое недоразумение. В справочнике Современное зарубежное литературоведение, в статье, подписанной И. П. Ильиным, утверждается, что Юлия Кристева сформулировала свою концепцию интертекстуальности «на основе переосмысления» именно этой статьи Бахтина. Но дело в том, что опубликована она была с большим опозданием: вначале частично в сборнике Контекст 1973 (М., Наука, 1974), затем в сборнике Бахтина Вопросы литературы и эстетики (М., Худ. лит.,1975) [2,4]. А концепция Кристевой, как известно, была обнародована в 1967 году, о чем, кстати, также сообщается в статье Ильина. Сама же Кристева ссылается в своей статье на книгу Бахтина Проблемы поэтики Достоевского, опубликованную вторым изданием в 1963 году, и на Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, опубликованную в 1965 году. Ошибка эта, увы, стала тиражироваться: ее повторяет, например, Н. А. Кузьмина. Критика формализма в статье Бахтина сводится к следующему. Прежде всего, он отвергает при- сущий ОПОЯЗу односторонний лингвистический подход, считая лингвистику «подсобной дисциплиной» поэтики и эстетики (с. 11). Доказывает он это тем, что материальная лингвистическая форма обязательно «ценностно выводит нас за пределы произведения как организованного материала, как вещи» (с. 24). За пределами же произведения, по идее Бахтина, «преднаходится» не только реальная действительность, но и вся существующая литература. И литературовед представил взаимодействие произведения с другими произведениями в виде особого диалога, как некое соперничество писателя с существующими литера- турными формами, считая основной ошибкой формалистов то, что они не учитывали именно этот аспект – связь произведения с мировой литературной и культурной традицией (с. 35-36). Здесь можно понять заблуждение Ильина, так как в соперничестве форм произведения (текст) с существующими формами (интертекст) легко заметить признаки интертекстуальности. Кроме того, Бахтин образно представил, что соперничество это проходит по «границам», поскольку «внутренней территории у культурной облас- ти нет: она вся расположена на границах» (с. 25). В этой идее проявилась его исходная философская по- зиция – представление об общении, диалоге, как форме существования человеческой культуры. Раздел 2. Теория литературы 123 В этой статье необходимо отметить один важный момент: Бахтин неоднократно ссылается на из- вестный тезис о единстве формы и содержания, но диалог представил только как соперничество «литера- турных форм» и нигде не упомянул о соперничестве идей. По этой же причине в статье Бахтина, в той части, где он критикует Виктора Шкловского, можно заметить одно странное противоречие. Считая, что «целью искусства является дать ощущение вещи как видение, а не как узнавание», Шкловский объявил о необходимости обновления форм с помощью приема «остранения», который он рассматривал как неко- торое усложнение образа или как его «своеобразное семантическое изменение». Но в «соперничестве форм» Бахтина вполне можно заметить аналогию с «обновлением форм» Шкловского, так как он пишет, что писателю «приходится бороться со старыми или за старые литературные формы, пользоваться ими и комбинировать их, преодолевать их сопротивление или находить в них опору» (с. 35-36). Так же и «об- новление» Шкловского можно представить «соперничеством» автора с самим собой. Таким образом, критикуя формализм, Бахтин сам проявил себя формалистом, потому что различие подходов обоих лите- ратуроведов состоит лишь в том, что Бахтин считает, что, осваивая новые формы, писатель обращается к культурной традиции (интертекст), а Шкловский эту традицию игнорирует. Это противоречие проясняется только в книге Бахтина Проблемы поэтики Достоевского, которая была опубликована в 1963 году, и в которой наиболее полно изложена его диалогическая теория, хотя известно, что она издавалась ранее в более кратком виде в 1929 году под названием Проблемы творче- ства Достоевского. В своей книге Бахтин доказывает, что Достоевский отошел от сложившихся форм европейского, в основном монологического романа, и создал свой особый полифонический роман. Осо- бенностью такого романа является «множественность самостоятельных и неслиянных голосов и созна- ний, подлинная полифония полноценных голосов» (с.6). Т.е. голоса героев не подавляются автором, они звучат «как бы рядом с авторским словом» (с.7). А поскольку герои романов Достоевского равноправны, то равноправны и их идеи. В результате получается, что Достоевский только представляет диалог раз- личных мнений и не делает окончательного авторского вывода, отчего его романы кажутся незавершен- ными в сравнении с традиционным монологическим романом, в котором обязательно присутствует «ос- новная мысль произведения», выраженная автором. Бахтин рассматривает также своеобразие героя по- лифонического романа, отмечая, что он представляется не как характер, а «как особая точка зрения на мир и на себя самого» (с.54). Его герой - просто носитель идеи, «идеолог», так как в центре внимания Достоевского прежде всего диалог идей (с.89). Затем, после довольно подробного анализа жанрового своеобразия полифонических романов Достоевского, Бахтин переходит к заключительной, пятой главе Слово у Достоевского, где он впервые отделяет диалогизм идей от диалогизма слов, представив послед- ний как «микродиалог» (с.214) или «внутренний диалогизм» (с.283). Он характеризует микродиалог как речь героя с воображаемым персонажем, как бы с оглядкой на «социально чужое слово» (с.240), или с самим собой, так как такой диалог позволяет также «заместить своим собственным голосом голос друго- го человека» (с.247). В этой главе заметно, что микродиалог Бахтина явно формализован, он сам дает целую таблицу форм «двуголосого слова» (с.231). Это видно также на любом из примеров, которые приводит Бахтин. В них речь идет о противопоставлении стилей, высказываний, слов, за которыми как бы слышаться голоса, но они не персонифицированы, как в диалогизме идей, слова героя как бы соотносятся с уже сущест- вующими социальными стандартами речи, которые невозможно приписать конкретному персонажу, тем более, что они находятся как бы за пределами произведения. На этом металингвистическом (по Бахти- ну) уровне диалогизм становится очень широким, вездесущим, так как он отмечается не только у Досто- евского, и не только в диалогических произведениях. Бахтин, например, отмечает в пятой главе, что у Пушкина слово Белкина двуголосое (с.222). А ранее писал о «единовидящем и единознающем» идеоло- гическом монологизме Рассказов Белкина (с.66). Становится, наконец, понятно, почему Бахтин проявил себя «формалистом» в первой статье, ко- гда писал только о соперничестве форм, а не идей. Думается, что в его представлении диалог идей (мак- родиалог) ограничен рамками одного диалогического произведения, в котором создается особая струк- тура взаимодействия равноправных идей, представленных равноправными героями. А поскольку такую структуру невозможно создать между идеями одного произведения и мировой культурой в целом, то диалог идей на этом уровне также в принципе невозможен. Следовательно, произведение не взаимодей- ствует диалогически с мировой культурной традицией как самостоятельное целое, как единство формы и содержания (оно, в этом отношении, самодостаточно и «незаинтерисовано», если воспользоваться тер- 124 В. В. Силин. Диалогизм и интертекстуальность мином Канта, и становится частью этой традиции), а только по частным формальным признакам в виде микродиалога Бахтина или идентичной ему интертекстуальности Кристевой. Идентичность эта заметна в формах микродиалога, представленных у Бахтина в виде стилизаций, пародий и т.п., которые считаются в наше время типичными формами интертекстуальности. Внутренний диалог Макара Девушкина со сво- им прототипом из Шинели Гоголя, отмеченный Бахтиным, также является типичным образцом интертек- стуальности (с.241). Таким образом, получается, что диалогизм идей, или макродиалог, который, по Бахтину, спосо- бен различать монологические и диалогические произведения, остался за пределами внимания литерату- роведов. Он не отрицает интертекстуальность и отличается от нее по следующим параметрам: макродиа- лог – это идеологический диалогизм; он персонифицирован, так носителями разных идей являются лите- ратурные персонажи произведения; он интратекстуален, так как диалогизм идей реализуется только в пределах одного произведения. Микродиалог – это лингвистический вид диалогизма; он деперсонифи- цирован, так как высказывания персонажа соотносятся с речевыми формами воображаемых лиц (с «чу- жими голосами») в виде их вероятной реакции; он интертекстуален, так как возможен только между речевыми формами данного произведения и их аналогами литературного и культурного наследия чело- вечества, названного интертекстом. Исходя из данных формулировок, можно попытаться определить более частные формы идеологического диалогизма, далее просто диалогизма, на примере конкретных произведений. * * * Начнем с данных палеопсихологии, которые говорят о том, что началом начал речевого общения является суггестия. Это утверждает В.Ф.Поршнев, который пишет: «Мы выяснили, что речь – ядро че- ловеческой психики и что внушающая работа слов (прескрипция, суггестия) – ядро этого ядра». Исходя из того, что внушающее слово всегда направлено и обязательно задевает того, к кому оно обращено, и вызывает его реакцию, то можно увидеть в этом начало диалога и речевого общения в целом. Далее, по аналогии, литературное произведение также можно представить подобной суггестией, хотя, само собой разумеется, художественное произведение гораздо сложнее и многофунциональнее, а реакцию на него - в виде мнения читателя, литературной критики, пародии и т.д. Литературное произведение является в таком случае монологическим, так как выражает одно мнение - авторскую «суггестию», а реакция на нее находится за пределами произведения. Схематически это выглядит так: (суггестия) >< реакция. Диалоги- ческое произведение, следовательно, должно заключать в себе не только авторское внушение, но и пред- полагаемую реакцию, объединенные в диалог, и структурно выглядит иначе: (суггестия >< реакция). Когда французский исследователь Жильбер Дюран обобщил все виды сюжетов и свел их к двум структурным типам, то он фактически представил структуры только монологических произведений. По его мнению, все сюжеты имеют два режима построения образности: дневной или антитетический ре- жим и ночной или синтетический режим. В дневном режиме изображается сражение, борьба против все- го, что представляет собой зло, смерть и т.п. В ночном режиме изображается отказ от борьбы, поиски примирения, стремление трансформировать зло, чтобы сделать его терпимым. Схематически дневной режим можно представить так: (тезис > антитезис = тезис); а ночной: (тезис + антитезис = синтез). Мо- нологизм обоих режимов проявляется в том, что антитетический означает победу сил добра над силами зла или победу одной идеи над другой; синтетический означает слияние обеих сил или идей и их пре- вращение в иную, но единую форму. Совершенно очевидно, что диалогические произведения должны иметь структуры иного типа, тем более, что Бахтин подчеркивал, что диалогизм не подчиняется законам диалектики и что его «менее всего можно сводить на отношения тезы, антитезы и синтеза» (с. 31). В та- ком случае, диалогизм должен представлять собой взаимодействие равноправных идей, принадлежащих двум, как минимум, равноправным персонажам. Результатом такого равноправного взаимодействия должно явиться отсутствие победы или другой формы доминирования любой из сторон. Схематически это выглядит следующим образом: (тезис >< антитезис = ??). По схеме видно, что структурно диалогиче- ское произведение происходит из дневного режима, но характеризуется его незавершенностью, так как противостояние тезиса и антитезиса остается неразрешенным, порождая некую двусмысленность, т.е. диалогизм. Подтверждением этому служит мнение Бахтина о «принципиальной незавершимости поли- фонического романа» (с. 48). Раздел 2. Теория литературы 125 Поиски диалогического произведения, соответствующего данной схеме, в истории европейской литературы - а Бахтин считал, что именно в ней « вызревали зародыши полифонии » - привели к комедии Мольера Мизантроп (1666) (с. 40). В этой комедии Мольер представил двух персонажей, которые являются выразителями двух противоположных точек зрения. Альцест – непримиримый критик социальных пороков своих современников, он разоблачает ложь и лицемерие, злословие и лесть. Он го- ворит всегда правду, но доводит свою искренность до грубости. Его критика справедлива, но он пренеб- регает приличиями и становится невыносимым, иногда выходит из себя по пустякам, становясь смеш- ным. В результате, лишенный симпатии и поддержки общества, Альцест терпит во всем неудачу и поки- дает ненавистное общество. Филинт, антагонист Альцеста, выступает за терпимость к человеческим сла- бостям. В принципе, он согласен с критикой Альцеста, но не соглашается с его непримиримостью, счи- тая, что следует прощать людям их недостатки. Филинт соблюдает правила приличия, он может льстить и казаться любезным, даже если он неискренен. Но, в отличие от Альцеста, он в выигрыше, так как не имеет врагов и неприятностей. Для того чтобы установить в своей комедии диалогизм двух точек зрения на отношения между людьми, Мольер должен был разработать новый, ранее не известный способ их противопоставления, ко- торый мог бы представить их полностью равноправными. Открытие Мольера состояло в том, что он до- бился этого, изобразив равными героев комедии, а поскольку герои являются выразителями противопос- тавленных мнений, то их точки зрения автоматически стали равноценными. Сделал это Мольер очень просто. На первый взгляд, Альцест, человек прямой и честный, кажется положительным персонажем, который может быть выразителем монологической авторской идеи. Но Мольер сделал его смешным и неудачником и лишил, таким образом, права представлять основную идею произведения. Филинт явля- ется носителем противоположной точки зрения, но поскольку он льстец и лицемер, то представляется отрицательным персонажем и также не может выражать авторское мнение. Однако Филинт имеет не только отрицательные черты, потому что он умен, вежлив, удачлив. Таким образом, равноправие идей антагонистов основано, по мнению французского исследователя Пьера Вольта, на их собственной мо- ральной неопределенности, ввиду того, что они ни полностью положительные, ни отрицательные. Благо- даря моральной неопределенности персонажей, Мольер создал авторскую дистанцию, как бы устранился от обязанности выражать монологическое авторское мнение, а Альцест и Филинт, освобожденные от идеологической монополии автора, стали казаться независимыми выразителями собственных идей. Усилия, которые предпринял Мольер в этой комедии, доказывают, что его эксперимент был соз- нательным, преднамеренным, потому что великий драматург, должно быть, отдавал себе отчет в том, что диалогизм его пьесы был уловкой, попыткой произвести впечатление, будто автор отказывается вы- сказаться, перепоручив это право персонажам. Хотя на самом деле диалогизм Мизантропа выражал, скорее всего, некую идеологическую раздвоенность Мольера перед лицом поднятой проблемы, его со- мнение в предпочтении того или иного принципа поведения в обществе. Следствием такого подхода яв- ляется двусмысленность, которая заставляет зрителя или читателя искать собственный ответ на пред- ставленную проблему, а не ориентироваться только на авторское мнение. Но установление только моральной неопределенности персонажей недостаточно для диалогизма. Мольеру пришлось создать героя нового типа, обстоятельно описанного Д.Д.Обломиевским. Вместо ти- пичного для комедий того времени маниакального героя, у Мольера появляется интеллектуальный ге- рой, «который имеет свое отношение к миру», но который не эволюционирует, и Обломиевский обраща- ет на это внимание: «Динамичность образа у Мольера связана иногда не столько с объективными изме- нениями персонажа, сколько с изменением взгляда других действующих лиц на него» (с. 147). Таким об- разом, основные характеристики интеллектуальных героев Мольера удивительным образом совпадают с характеристиками персонажей романов Достоевского. Интеллектуального героя Мольер создал с помощью своего известного открытия, нового вида комизма, названного «комизмом характера». Серьезным, даже опасным персонажам, Тартюфу, Дон Жуану, Альцесту, он придал некую смешную черту характера, которая сделала их неопасными. Этот ко- мизм является более интеллектуальным в сравнении с другими видами комизма, поэтому данные герои не представляются клоунами, шутами или дураками. Он проявляется в странном, иррациональном пове- дении героев, но отнюдь не исключает того, что они способны быть выразителями серьезных идей. В основе диалогизма Мизантропа, следовательно, лежит комизм характера, который Мольер использовал следующим образом: он сделал Альцеста смешным, придав ему странную привычку говорить правду в 126 В. В. Силин. Диалогизм и интертекстуальность любой ситуации и по любому поводу, и создал моральную неопределенность, которая уровняла его идею с идеей Филинта. Кроме того, иррациональность его поведения сделала его идею также иррациональной. И это действительно так: чрезмерная искренность Альцеста не преследует никакой цели, не влечет за собой никакой личной выгоды. Идея, выразителем которой является Филинт, напротив, рациональна, так как он льстит ради выгоды, он стремится быть приятным, чтобы иметь поддержку общества. В результа- те получается, что равноправные идеи Альцеста и Филинта противопоставлены друг другу как иррацио- нальная и рациональная, а это указывает на их диалогизм, так как исключает возможность представить их простой антиномией или допустить их синтез. У Достоевского моральная неопределенность создается несколько иначе. Когда Бахтин цитирует Б.М.Энгельгардта, который определяет героя романов Достоевского как «оторвавшегося от культурной традиции» и «одержимого от идеи» (с. 26), или когда упоминает слова Достоевского из его предисловия к Кроткой о том, что его герой «закоренелый ипохондрик, из тех, кто говорят сами с собою» (с. 63), то, по современной терминологии, такие герои являются очужденными личностями, поведение и мышление которых характеризуется иррациональностью. Достоевскому нужен был не просто сложный образ, ха- рактерный для реализма, а именно иррациональный, «одержимый от идеи», а не стремящийся к матери- альной или иной выгоде. Только при таком условии идеи его героев становились равноправными, и было возможно их диалогическое взаимодействие. Рациональная позитивная идея, с ее обязательной выгодой, всегда довлеет над иррациональной и убивает диалогизм. Поэтому в Мизантропе она изначально отри- цательная, а диалогизм романов Достоевского полностью основан на противопоставлении равноправных иррациональных идей «очужденных» персонажей и отличается тем самым от диалогической модели Мольера, в которой противостоят рациональная и иррациональная идея. С чем невозможно согласиться в концепции Бахтина, так это с его категорическим утверждением, что диалогизм невозможен в драме (сс. 20, 41). Во-первых, он это фактически только утверждает, а дока- зательства довольно голословны и сводятся к тому, что драма должна быть монологически монолитной, иначе это «приводит к ослаблению драматизма», и что «подлинная многоплановость разрушила бы дра- му» (с. 20). Во-вторых, он иногда противоречит себе, допуская, что «какие-то элементы, зачатки, заро- дыши полифонии в драмах Шекспира можно обнаружить» (с. 40). В-третьих, он отмечает аналогию ро- манов Достоевского с трагедией, т.е. драматическим жанром (с. 30). Думается, что драматические произ- ведения, напротив, предоставили наиболее благоприятную почву для возникновения диалогизма. И, прежде всего потому, что в них отсутствует повествователь. Ввиду его отсутствия, в драме в значительно большей степени выражена персонификация идей. Если в эпическом произведении основным выразите- лем авторской идейной позиции является повествователь, который комментирует события, дает оценки поведению персонажей, наконец, может просто обратиться к читателю, то в драме авторское мнение почти обязательно персонифицируется в положительных персонажах и познается из их реплик. Доказа- тельством театрального происхождения диалогизма служит, в частности, Мизантроп Мольера, в кото- ром персонифицированные идеи были противопоставлены с помощью довольно простого приема – мо- ральной неопределенности интеллектуальных героев. Этот прием сделал героев и их идеи равноправны- ми и одновременно позволил автору устраниться от выражения собственного идеологического предпоч- тения. Основной недостаток трактовок Мизантропа состоит в игнорировании его диалогизма и выража- ется он в том, что критики дают противоречивые интерпретации, поскольку вынуждены принимать за основную одну из двух противопоставленных идей. Уже несколько веков они пытаются определить, кто из двух персонажей положительный, или хотя бы более симпатичен автору, Альцест или Филинт, чтобы сформулировать «основную мысль произведения». Чаще всего, выбрав одного из них, критики вынуж- дены отвергать, не замечать или искажать идею другого. Обратимся, например, к трактовке С.Д.Артамонова. Формулируя идею произведения, Артамонов принимает сторону Филинта. Его привле- кает гуманизм этого героя, он прощает ему его недостатки, потому что Филинт терпим и снисходителен и сам прощает людям их слабости. Чтобы подтвердить монологизм своего вывода, Артамонов прибегает к синтезу, он приравнивает идею Альцеста к идее своего избранника Филинта, объявив мизантропию Альцеста «фанатичным гуманизмом». Альцест, по его мнению, хочет, чтобы люди были все добрыми и честными, но так как этого нет, он становится мизантропом из протеста и отчаяния. Есть также критики, которые считают положительным героем Альцеста. Самым известным его сторонником был Жан-Жак Руссо, который в своем знаменитом Письме к д’Аламберу (1758) резко критиковал Мольера за то, что тот Раздел 2. Теория литературы 127 сделал разоблачителя социальных пороков Альцеста смешным неудачником и проявил слишком много симпатии к Филинту, одному из типичных представителей высшего общества, которых Руссо ненавидел. Но самой оригинальной является трактовка Ю.Б.Виппера. Вначале он справедливо отмечает, что невоз- можно в этой комедии решить проблему выбора положительного героя, и критикует литературоведов, которые прибегают к синтезу идей обоих героев, иронично представляя этот синтез как «прямодушие Альцеста, слегка смягченное терпимостью Филента, или, наоборот, практическая осторожность Филента, чуть-чуть согретая темпераментом Альцеста» (с. 485). Но после этого замечания, в котором просматри- вается диалогическая двусмысленность произведения, Виппер проявляет невероятную изобретатель- ность, чтобы все же определить главную идею, которая у него основана также на синтезе обеих идей. По его мнению, точки зрения героев комедии все же совпадают, но только «в каких-то глубинных точках своего мироощущения», потому что они оба мизантропы, так как ненавидят существующий строй, Аль- цест открыто, Филинт тайно (с. 492-493). По Випперу получается, что Мольер был революционером, ко- торый призывал к свержению монархического строя. Отдавая себе отчет, очевидно, в произвольности такого вывода, Виппер подчеркнул, что мысль эта выражена «в очень иносказательной, косвенной фор- ме» (с. 492). Представив Альцеста разоблачителем пороков общества, Виппер не мог не замечать, что Филинт выступал все же за социальную терпимость, поэтому он чувствовал себя обязанным показать каким-то образом расхождение их точек зрения. И сделал он это в форме риторического вопроса: «И то- гда возникал уже не отвлеченный, а сугубо практический вопрос: чьему же примеру в таком случае луч- ше следовать, за кем идти? За Альцестом, который готов проклясть свет, бежать в отчаянии от него, или за Филентом, не теряющим душевного равновесия, стремящимся достичь хотя бы мелких и частных ус- тупок от господствующего общества» (с. 493). Хотя Виппер и постарался придать этому вопросу второ- степенное значение, именно в нем выражен диалогизм Мизантропа. Диалогическая двусмысленность предоставляет возможность давать даже самые невероятные трактовки, но исследователям Мизантропа явно мешает их монологический подход, их постоянное стремление найти единую идею и синтезировать две противоположные точки зрения. Вместо того, чтобы констатировать диалогизм и указать на наличие двух противоположных идей, Артамонов объявляет ге- роев комедии гуманистами, Виппер – мизантропами, прибегая для этого к невероятным ухищрениям, чтобы доказать возможность подобного синтеза. По тем огромным усилиям, которые они прилагают, чтобы найти решение, видно, что им мешает диалогизм, который они упорно не замечают. Создается впечатление, что они попали в ловушку, поставленную Мольером, и пытаются выбраться из нее любыми способами, но это не совсем получается. Вывод вполне очевиден: идеологический диалогизм можно отделить от интертекстуальности, ко- торую он отнюдь не отрицает, и главное – он способен «работать», т.е. определять диалогические произ- ведения и трактовать их. Кроме того, исследование доказывает «театральное» происхождение диалогиз- ма. Литература 1. Артамонов С.Д. История зарубежной литературы XVII-XVIII веков. – M.: Просвещение, 1988. 2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М.: Худ. лит., 1975. 3. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. – Изд. 4-е. - М.: Сов. Россия, 1979. 4. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. // Вопросы литературы и эстетики. - М.: Худ. лит., 1975. 5. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979. - с. 312. 6. Бубер Мартин. Я и Ты. - М.: Высшая школа, 1993. 7. Виппер Ю.Б. Жан-Батист Мольер.//Курс лекций по истории зарубежных литератур XVII века. - М.: Изд-во МГУ, 1954. 8. Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. - Екатеринбург – Омск: 1999. 9. Обломиевский Д.Д. Мольер.// История мировой литературы. Toм 4. – M.: Наука, 1987. 128 В. В. Силин. Диалогизм и интертекстуальность 10. Пешков И.В. Риторика поступка М.М.Бахтина. // Диалог: теоретические проблемы и методы ис- следования. - М.: ИНИОН, 1991. 11. Поршнев В.Ф. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). – М.: Мысль, 1974. 12. Разумовская M.В. Комедии Мольера.// История зарубежной литературы XVII века. – M.: Высшая школа, 1987. 13. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. – М.: Интрада – ИНИОН, 1996. 14. Хализев В.Е. Теория литературы. - М.: Высшая школа, 2000. 15. Шкловский В.Б. О теории прозы. - М.: Сов. писатель, 1983. 16. Encyclopedia of Contemporary Literary Theory. Approaches, Scholars, Terms. - Toronto – Buffalo – London : University of Toronto Press, 1997. 17. Gilbert Durand. Les Structures anthropologiques de l’imaginaire. – Paris: Bordas, 1969. 18. Greimas A.J., Courtès J. Dictionnaire raisonné de la théorie du langage. – Paris: Hachette, 1993. 19. Kristeva J. Bakhtine, le mot, le dialogue et le roman // Critique. – Paris: 1967, №239. 20. Kristeva J. Une poétique ruinée. // Bakhtine M. La poétique de Dostoïevski. – Paris: Seuil, 1970. 21. Perrone-Moisés L. L’intertextualité critique. // Poétique. – Paris: 1976, №27. 22. Pierre Voltz. La Comédie. – Paris: A.Colin, 1964. 23. Todorov T. Mikhaïl Bakhtine : Le principe dialogique. – Paris: Seuil, 1981.

Ähnliche Einträge