Культурные идентичности: превращения и признания

Культурные идентичности: превращения и признания

Identity legitimacy is regarded as a key issue to understand the current post-communist world and to substantiate the identity recognition policy, that is a legitimate(for society) way of differentiation control. There are presented two ideal models of identity production: 1) based on essentialistic...

Повний опис

Збережено в:
Бібліографічні деталі
Дата:2001
Автор: Костенко, Н.
Формат: Стаття
Мова:Russian
Опубліковано: Iнститут соціології НАН України 2001
Назва видання:Социология: теория, методы, маркетинг
Онлайн доступ:http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/89875
Теги: Додати тег
Немає тегів, Будьте першим, хто поставить тег для цього запису!
Назва журналу:Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Цитувати:Культурные идентичности: превращения и признания / Н. Костенко // Социология: теория, методы, маркетинг. — 2001. — № 4. — С. 69-88. — Бібліогр.: 34 назв. — рос.

Репозитарії

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
id irk-123456789-89875
record_format dspace
spelling irk-123456789-898752015-12-21T03:03:15Z Культурные идентичности: превращения и признания Костенко, Н. Identity legitimacy is regarded as a key issue to understand the current post-communist world and to substantiate the identity recognition policy, that is a legitimate(for society) way of differentiation control. There are presented two ideal models of identity production: 1) based on essentialistic imperatives, and 2) close to con structivism in its various versions, like post-classical one. There are analyzed significant practices and figurative representations applied to identities. 2001 Article Культурные идентичности: превращения и признания / Н. Костенко // Социология: теория, методы, маркетинг. — 2001. — № 4. — С. 69-88. — Бібліогр.: 34 назв. — рос. 1563-4426 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/89875 ru Социология: теория, методы, маркетинг Iнститут соціології НАН України
institution Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection DSpace DC
language Russian
description Identity legitimacy is regarded as a key issue to understand the current post-communist world and to substantiate the identity recognition policy, that is a legitimate(for society) way of differentiation control. There are presented two ideal models of identity production: 1) based on essentialistic imperatives, and 2) close to con structivism in its various versions, like post-classical one. There are analyzed significant practices and figurative representations applied to identities.
format Article
author Костенко, Н.
spellingShingle Костенко, Н.
Культурные идентичности: превращения и признания
Социология: теория, методы, маркетинг
author_facet Костенко, Н.
author_sort Костенко, Н.
title Культурные идентичности: превращения и признания
title_short Культурные идентичности: превращения и признания
title_full Культурные идентичности: превращения и признания
title_fullStr Культурные идентичности: превращения и признания
title_full_unstemmed Культурные идентичности: превращения и признания
title_sort культурные идентичности: превращения и признания
publisher Iнститут соціології НАН України
publishDate 2001
url http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/89875
citation_txt Культурные идентичности: превращения и признания / Н. Костенко // Социология: теория, методы, маркетинг. — 2001. — № 4. — С. 69-88. — Бібліогр.: 34 назв. — рос.
series Социология: теория, методы, маркетинг
work_keys_str_mv AT kostenkon kulʹturnyeidentičnostiprevraŝeniâipriznaniâ
first_indexed 2025-07-06T17:54:17Z
last_indexed 2025-07-06T17:54:17Z
_version_ 1836921083150729216
fulltext Наталия Костенко Культурные идентичности: превращения и признания НАТАЛИЯ КОСТЕНКО, äîêòîð ñîöèîëîãè÷åñêèõ íàóê, âåäóùèé íàó÷ - íûé ñîòðóäíèê îòäåëà ñîöèîëîãèè êóëü òó - ðû è ìàññîâîé êîììóíèêàöèè Èíñòèòóòà ñî - öèî ëîãèè ÍÀÍ Óêðàèíû Культурные идентичности: превращения и признания Abstract Identity legitimacy is regarded as a key issue to understand the current post- com - munist world and to substantiate the identity recognition policy, that is a legitimate (for society) way of differentiation control. There are presented two ideal models of identity production: 1) based on essentialistic imperatives, and 2) close to con struc - tivism in its various versions, like post-classical one. There are analyzed significative practices and figurative representations applied to identities. Политика признания “Легитимация идентичностей” — скорее вопрос к политике, нежели к теории. Именно исторические обстоятельства возвели его в ранг ключевых в понимании современного “постколониального” мира. Магистральная по - становка вопроса апеллирует к идентичности, обосновывая социальные различия и выдвигая аргументацию в пользу политики их признания, то есть легитимного для общества способа контролировать дифференциацию. В таком контексте политический и научный интерес направлен прежде всего на различия радикальные, неустранимые, создающие не только воз - буждающее общество напряжение, но и драматические коллизии и острые конфликты — этнические, гендерные, расовые, религиозные, сексуальных ориентаций. Словом, те, которыми невозможно пренебречь после падения империй, где в обосновании власти фигурировали доминанты обязатель - ного европоцентризма. Основ ные по ло же ния по ли ти ки при зна ния, ин тен сив но об суж да е мые с кон ца 70-х го дов ми нув ше го сто ле тия и про грам мно пред став лен ные Чар л - Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 69 зом Тэй ло ром в эссе “The politics of Recognition”, во о ду шев ле ны на сто я - тель нос тью ле ги тим ных прак ти чес ких ре ше ний в по льзу мень шинств (эт - ни чес ких об ра зо ва ний, аль тер на тив ных групп, раз лич ных форм фе ми низ - ма и т.п.) и про дви же ния по ли ти ки муль ти куль ту ра лиз ма. В этом смыс ле ле ги т и ми ро вать иден тич нос ти озна ча ет под твер дить пра ва ис то ри чес ки ре - п рес си ро ван ных ре а лий, со гла со вав их опре де ле ние с нор мой либо рас ши - рив и уточ нив само пред став ле ние о нор ме. Пос коль ку под “иден тич нос тя - ми” по ни ма ет ся не что вро де об озна че ния того, “кто мы есть”, на ших фун да - мен таль ных ха рак те ри с тик как че ло ве чес ких су ществ, сле до ва ло бы ре гу - ля тив ным об ра зом осво бо дить их от мар ки ров ки со ци аль но го не ра ве нства, ко то рая за кре пи лась за ними в со ци аль ном и по ли ти чес ком мире мо дер на. “Те зис та ков, — фор му ли ру ет Чарлз Тэй лор, — что час тич но наша иден тич - ность фор ми ру ет ся при зна ни ем либо его от су тстви ем, час то — по сре дством ис ка жен но го по ни ма ния дру ги ми. По э то му пер со на или груп па мо гут ис пы - ты вать ре аль ный ущерб, если люди или об щес тво пред став ля ют их в огра ни - чен ном, бес смыс лен ном или про ти во ре чи вом све те. Неп риз на ние или не до - п риз на ние ... мо жет быть фор мой угне те ния, за клю ча ю ще го кого- либо в рам ки фаль ши во го, ис ка жен но го и огра ни чен но го спо со ба бы тия” [34, с.225]. Простой для обыденного восприятия постулат — еще не довод для поли - тики, сигнифицирующей социальные тождества и различия. Социальное признание как цель “политики идентичности” (“identity politics”) помимо всего прочего имеет этическое измерение, поскольку социальное про стран - ство, на узаконенное место в котором рассчитывают идентичности, — это также и моральная география, как успешно диагносцировал его Ирвин Гоффман в “Стигме” [19]. А это накладывает уже определенные обяза - тельства не только на легитимирующую сторону, но и на претендентов: им следует взывать о признании, будучи убежденными в его общественной правомерности. Такое под силу новым социальным движениям, голоса ко - то рых различимы для политиков. В случае же культурных идентичностей, составляющих предмет нашего интереса, режимы легитимации могут быть иными и куда более многообразными. Здесь не исключена негласность и неопределенность реакций или взаимная нечувствительность обеих сто - рон — субъекта и окружения. Что, впрочем, не кажется удивительным, поскольку если сместить дискурс об идентичности в плоскость культуры, всевозможные несоразмерности ее — идентичности — онтологии и эписте - мологии проступают наиболее отчетливым образом. Между тем, по опыту обоснования “политики идентичности” в куль - турных исследованиях (“cultural studies”) все то, что происходит вокруг культурных идентичностей и с ними самими, — усилия предстать или пред - ставить их незыблемыми, их трансформации, мутации, угрозы необра ти - мых превращений или подавления на фоне глобальных и локальных из - менений социума, наконец, конституирование и кристаллизация новейших образцов в новейшее время — достаточно часто рассматривается в терминах “борьбы”, “сопротивления”, “протеста” и, в лучшем случае, “пересмотра” стратегий их описания. То есть основания легитимации, предполагаемые “политикой идентичности”, по разным мотивам, включая инерцию, нередко переносятся на те культурные территории, где действуют иные механизмы признания. В свою очередь, это отзывается критикой сложившегоcя на - прав ления “культурных исследований” за методологический эклектизм и из лишне популистские трактовки идентичности, а также стимулирует рас - 70 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко суждения о теоретических и эмпирических перспективах изучения различ - ных культурных областей [16]. Современная социологическая рефлексия относительно идентичности, можно сказать, уже проявила себя в достаточной мере — как в виде от - дельных ракурсов и фрагментов дискурса авторитетов, так и в рамках авто - номных направлений и школ, посвятивших новой проблематике иден тич - ности специальные исследования. Пожалуй, пик обсуждения этой пробле - матики пришелся на середину прошлого десятилетия [31; 32]. Однако об - суждение далеко от завершения, особенно в тех случаях, когда попытки концептуа лизаций сообразуются с практическим познанием транс фор ми - рующихся обществ, дающих впечатляющий материал к вопросу о статусе социальных и культурных групп. Ограничимся лишь двумя наиболее общими замечаниями о природе, роднящей политический и научный интерес к проблеме. Во-первых, это на - стойчиво дающая о себе знать модальность преодоления наследия мо дерна в понимании идентичности и различий. Во-вторых, это дело легитимации, от которого не уклониться ни политике, ни культуре, поскольку иден - тичность онтологически неотделима от признания. А разговор о ее куль - турных формах и механизмах потребует хотя бы перечисления тех основ - ных линий неразрешимости, которые не оставляют дискурсу об идентич - ности никакой возможности изгладиться или поблекнуть. Несоразмерности Семантическая карьера “Идентичность остается непонятой, пока она не имеет места в мире”, — говорит Бергер [1, с.281]. Пространственные параметры идентичности ого - вариваются как нечто само собой разумеющееся, как факт присутствия, а знание о ней — равносильно при-знанию. Идентичность претендует на раз - ме щенность, и кто-то должен согласиться с обоснованностью ее при тяза - ний. В современном мире это неизменно проблематично, несмотря на види - мую легкость самой процедуры. Модель претендентства сегодня — при - обре тение места/site в Интернете. Временны' е характеристики обозначаемого концептом “идентичность”, напротив, досадно замутняют ясность, с которой хотелось бы оперировать им в любых контекстах. Согласно изящному разъяснению Поля Рикера, в се мантической двусмысленности понятия “идентичность” повинна, по мень шей мере, латынь, порождающая одновременную и непреодолимую отсылку к двум корням — ipso и idem. Оба фиксируют состояние тож дест - венности, относимой к обсуждаемому предмету, однако первый ука зы вает на непрерывность и устойчивость во времени (тождественность самому се - бе), второй — на неизменность (тождественность как аналогичность). По су - ти, “мышление имеет дело с понятием идентичности, в котором смеши ва - ются два значения: идентичности с самим собой (самости) и иден тич ности как того же самого” [6, с.20]. Вся сложность в том, как удалось бы помыслить неизменную самость, выйдя за пределы категории субстанции и соот вет ст - вующих ей схем суждения и разместив эту самость в реальных жизненно длящихся контекстах — культурных, социальных, политических. К тому же сокрытая в понятии двойная тождественность создает неис ся каемую на - пря женность между индивидуальным и коллективным, уникаль ным и кате - Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 71 Культурные идентичности: превращения и признания гориальным, внутренним и внешним, поскольку очищенный до про зрач - ности первый смысл предполагает некую единственность в субъекте, вто - рой же отсылает к норме, типу, классу или по меньшей мере образцу. Семантическая несоразмерность постоянно преследует концепт иден - тичности во всяком теоретизировании и всякой политике, продвигающих идентичность к центру внимания. Даже когда не ведется спор о словах и общее, разделяемое понимание идентичности принимается за данность, двусмысленность имени отбрасывает свою тень. Хотя и в затерявшейся свя - зи она непременно присутствует в культурологических описаниях “бытия идентичности”, которая, словами Зигмунда Баумана, была рождена как проблема и только-то и может существовать как проблема, обозначая не что иное, как попытку избежать неопределенности. Действительно, возможно ли быть совершенно уверенным, отыскивая свое место среди очевид ного разнообразия поведенческих стилей и образцов, и как удостовериться, что люди сочтут это место правильным и должным? [11, с.19]. Или, согласно известному выражению Уильяма Джемса, еще в 1890 году полагавшему “персональную идентичность” в качестве одного из четырех атрибутов са - мо сти (Self): если “у меня есть столько самих себя, сколько имеется людей, которые меня признают”, то “как я сам могу сегодня признать себя тем же, кем был вчера”? [25, с.173, 176]. За неопределенностью, на которую “я” отвечает идентичностью, стоят неординарные корреляции между субъективностью и призывающей ин ди - вида культурной позицией. По опыту классических “я-концепций” при выч - нее всего связать идентичность с поисками пути, посредством которого многочисленные требования “я социального” с пристрастием перерабаты - ваются в горниле самости. Но как же быть с теми нынешними примерами, где идентичность возникает из серии отдельных политических или куль - тур ных событий и вскоре, как кажется, уходит вслед за ними. В течение вечера телеканал неоднократно признает в вас “своего зрителя” — как потре - бителя “его информации”, а заодно и участника рекламной акции произ во - дителя бульонных кубиков. Однако через неделю из-за смены политиче - ской интонации вещания от вашей лояльности мало что остается, и вообра - жаемая сообществом “аудитория новостей этого канала”, к которой вы себя причисляли, рассредоточивается. При этом виртуальный союз любителей суповых добавок может и не пострадать, легитимируя своих членов по - средством другого источника. Парадоксально, но отчасти благодаря многозначности семантическая карьера привела идентичность к вездесущности — как инструмент, позво - ляющий не только распознавать, но и внятно структурировать реальность во времени и пространстве, расставлять в ней акценты и восстанавливать определенность. Определенность скорее процедурную, чем содер жатель - ную, определенность маркирования, называния людей, вещей и отношений легализованным или согласованным именем. А можно ли желать концепту лучшей участи, когда большинство основополагающих понятий, посредст - вом которых стремятся выразить правила глобальной и локальной игры, уже не обременены надзором родительских парадигм и задают собственные перспективы рефлексии, когда эти самые парадигмы оказываются взаимо - проницаемыми, и мысль постоянно одергивается “позитивным” требо ва - нием прозрачности как заменителя истины, перебиваясь всевозможными ссылками и уточнениями контекста. Возможно, конечно, и вовсе рас фор - 72 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко мировать это понятие, полагая его не способным достичь категориальной кристальности и принуждающим всякий раз реконструировать связи меж - ду полями знания, типами нормативности и формами субъективности в отдельных культурах — непосильная задача масштаба Мишеля Фуко, его “The Use of Pleasure” [18]. Или, напротив: очертить амбиции “идентич нос - ти” прошлым опытом психоанализа и теории ролей. Но как же тогда запе - чат леть то одновременно зыбкое и неразъединимое культурное родство, ко - торое возникает среди узаконенных различий или рассыпается внутри ле - гитимного тождества? Должно быть, только таким мышлением, которое, по словам М.Фуко, в отличие от классического образца с присущей ему “чис - той последовательностью представлений” в основе истории вещей и исто - ричности человека обнаруживает отдаленность, подрывающую тож дест - венное, и разрыв, который рассеивает и вновь сосредото чивает его в двух полярных точках [7, с. 360–361]. Концепт идентичности из такого рода словаря. Им хотят уловить куль - турные разрывы, выражая, например, суть идентичности метафорой “шва”, “точки пересечения” субъекта с дискурсивным потоком и структура ми зна - чения [24, с.106]. “Я использую “идентичность”, — пишет Стюарт Холл, — чтобы отослать к месту встречи, к месту шва между дискурсивными прак - тиками, которые пытаются осуществить на нас “запрос” как на со циальных субъектов отдельных дискурсов, и теми процессами, которые производят субъективность, производят нас как субъектов, о коих можно говорить. Идентичности, следовательно, это временная, преходящая при вязанность к позициям субъекта, которые конструируют для нас дискур сив ные прак - тики” [21, с.5–6]. Понятно, что двустороннее обеспечение та кой технологии “шва” между и без того сложными составляющими, равно как и различия временных интервалов, в промежутке которых этот “шов” остается вы пук - лым и видимым, едва ли гарантирует исключительно стабильный резуль - тат. Принципиальна возможность его вариативности и неровности. Как сосуществуют в идентичности черты устойчивости и изменчивости, как скрещиваются перспективы обладания, принадлежности и разрыва? Веро - ятный путь — производство себя как проект. За пределами эссенциализма Разумеется, последнее требует разъяснений. Природа идентичности трак туется по-разному научными подходами, имеющими с ней дело. В целом же явственна амбивалентность вопроса, так как исторически и стра - тегически состязаются две идеальные модели производства идентичностей [31; 32]. Одна формируется императивами эссенциализма, другая ближе конструктивизму в его различных, особенно постклассических, версиях. Первая модель предполагает, что в любой идентичности имеется некое интимное, сущностное, аутентичное содержание, которое определяется куль турным происхождением или общим культурным опытом. Иден тич - ность конституируется как экстракт всего того, что “органично присуще” ее носителю. Именно натурализованность гарантирует идентичности инте - гральность и целостность, обеспечивает перманентное воспроизводство. Соответственно, непроблематичной представляется и ее самолегитимация естественной установкой как полностью сформированной, отдельной, от - лич ной от других, или на той же основе — легитимация со стороны. В равной Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 73 Культурные идентичности: превращения и признания степени это относится к индивидуальным и коллективным формам субъек - тивности. Вторая модель, напротив, никоим образом не рассматривает иден тич - ность как стабильную сердцевину самости и артикулирует невозможность такой интегральной, гармоничной, данной на все времена идентичности. Идентичности конструируются во взаимодействии различных, порою про - тиво речащих друг другу дискурсов, практик и позиций в пределах дискур - сивных формаций, которые лишь в общем определяют, “что может и должно быть сказано” (Фуко). Такие конструкты неизбежно мультиплицитны, фраг ментарны, постоянно пребывают в процессе изменений и транс фор ма - ций. Потому идентичность — временный, относительный, незавершен ный конструкт, обладающий онтологическим статусом проекта или посту лата. Всегда это несовершенное знание о себе и еще не достигнутое адекват ное признание другими. К примеру, разъясняет Крег Коэн, “быть евреем — это всегда проект (или версия для сопротивления) для каждого современ ного еврейского индивида или общности, даже если стереотипы относи тель но того, как быть евреем, сохраняются и кажутся непоколебимыми анти семи - там или ультраортодоксам” [15, с.27]. Все то же и для вся кой этни ческой идентичности, да и любой культурной идентичности во об ще — как быть современным украинцем (французом, сербом, чечен цем) или, пред - положим, как быть интеллигентом, православным либо като ли ком, “совре - менным молодым человеком”, идентифицированным воз раст ной рамкой в массовых опросах, наконец, читателем, музыкальным фа на том, “настоящим мужчиной” или “истинной женщиной”, потреби те лем эко логически чистых продуктов. Идентичность постулируется как “кри ти че ская проекция того, что требуется от уже имеющегося”, точнее, как “косвен ное утверждение неадекватности или несовершенности последнего” [11, с.19]. Принять эту модель означает усомниться также в релевантности кон - цепта коллективной идентичности, понимаемой как “сущность” или опре - деленный набор особых черт, разделяемых исключительно членами данной общности и никем другим. Демонстрируя всю сложность взаимоотношений между субъектом, социальными нормами и личными ресурсами, пост струк - туралисткая перспектива настаивает и на полной разборке “метафизи че - ских” категорий идентичности, оставляя ей только одну конституирующую возможность — через различия [17]. Такой призыв поддержан также за пределами теоретического дискурса (вопрос об идентичности есть показа - тельным случаем взаимных вызовов теории и политики) — со стороны, например, чернокожих женщин и лесбиянок, которые усматривают пред - взя тость женского движения и феминистских теорий, культивирующих идентичность пола в пользу опыта белых и гетеросексуалов [10]. Неверно было бы полагать, что “эссенциалистские” категории и ри то - рика, подвергаемые сегодня радикальной критике и деконструкции, — всего лишь историческая стадия в осмыслении идентичности. В той мере, в какой остаются в силе претензии традиции на подлинность и неразложимый ис - ток, различные апелляции к “сущности”, принципиально не дискреди ти - руе мой какими бы то ни было “явлениями”, могут быть успешны и востре - буемы. Особенно когда эти “сущности” обесценивались в доминантном дискурсе. Не исключена и методологическая поддержка социального кон - струк тивизма. Язык “натуральности” определенно не чужд морфо логи че - скому моделированию социальной структуры или обоснованию дисфунк - 74 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко циональности “девиантного поведения” как отклонения от нормы либо ролевой схемы. Бесспорно, процессы социализации рассматриваются здесь как хотя и достаточно важный, но не единственный конституирующий идентичность механизм. Но кто возьмется утверждать, будто соблазн “чис - той последовательности” безвозвратно угас и нет ни малейшего риска отка - зать в своеволии культурным практикам или стилям жизни, подчинив их приказам “социальной природы” и организовав в “социальные категории”. Весомым может быть и психоаналитический аргумент в защиту инте граль - ной идентичности от фрустрирующих ее склонностей к патологиям-разли - чиям — несмотря на то, что именно психоанализ поставил акцент на дости - жении идентичности в процессе развития. По справедливому замечанию Доны Харавэй, оппозиция между эссен - циа лизмом и конструктивизмом часто развертывается как усиление ди лем - мы “природа–культура” [22]. Укрепившись в сражении за дифферен циа - цию наук в предвосхищении модернизма и испытав затем послевоенное очи - щение ставшего прошлым века, дилемма свела свои полюса в общест вен ной озабоченности по поводу перспектив как природы, так и культуры. Уже немыслимо транс фор ми ровать ее в безысходную апорию, учитывая, в дан - ном варианте, что про изводство идентичности осуществляется на пере се - чениях психического и дисциплинарного в рамках исторически обуслов - ленных дискурсивных фор маций. Исторический проект гражданства Считается, что идентичность — изобретение модерна, хотя и дальним его предшественникам было что о ней рассказать. Ее история в расши рен - ных и кратких версиях неоднократно прописана, свидетельствуя о несо впа - дении культурных схем производства субъективности в различные эпохи [11; 14; 30 и др.]. Модерн же предложил ей нечто весьма существенное — проект гражданства. Дискурс об идентичности во многом обусловлен подъемом инди видуа - лизма в конце XVIII – начале XIX веков и открывшейся задаче норма тив - ной заботы о самоконструировании в условиях “новой дисциплины власти” (Фуко), которая потребовала иной квалификации от индивида, пре тендую - щего на одобряемые и общественно значимые действия. Не только право экономической суверенности буржуа, не только литературная роман тиза - ция ego проектировали строительство идентичности. Особая социальная и политическая миссия индивида обнаружилась в том, чтобы полноправно участвовать в выражении “общей воли”, в конституируемом институте граж данства государства-нации. Идентичности индивидуальная и кол лек - тивная сомкнулись, связавшись обоюдной ответственностью за общест - венный результат. С одной стороны, усиливалось представление о само - достаточности идентичности либо в виде картезианского cogito или же “Я есть Я” Фихте и последующей немецкой традиции, укрепивших в конечном счете идеал фиксированной, рефлексирующей на свой счет, интегральной индивидуальности. В то же время автономность индивида оборачивалась равнозначностью гражданину, чья легитимированная идентичность соби - ралась вокруг принадлежности к общности, упраздняя какие бы то ни было не связанные с ней различия. Как быстро выяснилось — еще в конце XVIII столетия, этого золотого века публичности, “самость” легального агента рынка или полноправного участника публичных дебатов олицетворял сво - Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 75 Культурные идентичности: превращения и признания бод ный мужчина, состоятельный в первом случае и образованный, гово ря - щий на доминирующем языке нации — во втором. Представляемая к рас - смотрению политики история конструировалась как история совер шен ст - вую щейся идентичности, поступательно стремящейся к тотальности (про - йдя весь путь от “класса в себе” до “класса для себя”, в терминах ра дикаль - ной версии), но не как история различий. Позже в качестве технологии производства такой идентичности со - циальная наука обоснует социализацию, которая специально направлена на освоение системы ценностей и образцов, необходимых для последова тель - ных нормативных действий или компетентного вовлечения в публичную сферу. Понимание, вдохновленное либеральным модерном, и сегодня имеет массу причин приподняться над издержками сцепленности инди видуаль - ной и общественной идентичностей, постановив разделенность частного и системного мира и возлагая большие надежды на эмансипирующую силу коммуникации, идею прав человека и права как такового. При этом не исключено, что за различиями может оставаться статус эпифеноменальных. “Формация идентичности в большинстве моделей, — включая, например, известную теорию Хабермаса о публичной сфере, —замечает Коэн, — гото - вит индивида к выходу на публичную арену. Она дает ему индивидуальную силу и индивидуальное мнение. Противоположным образом публичная сфера призывает оставить в стороне различия класса, этничности и пола для разговора на равных. Потому сами эти различия невозможно тема тизи ро - вать в качестве объектов политики вместо того, чтобы видеть в них пре - пятствия, которые следует преодолеть до рационального политического формирования коллективной воли” [15, с.3]. В совершенстве фигур универсальной самости, не чувствительной к различиям, со временем глубоко усомнились, даже если ее продолжал освя - щать государственный флаг. Единый для всех равных проект гражданства рассредоточивался, переставая фокусировать должное для общественного индивида. Послевоенный период ХХ века в избытке предоставил образцы того, как отдельная идентичность сама по себе легитимируется непод дель - ной страстью социального движения и политического протеста. Такое стало возможным в период решающих культурных сдвигов, чем обычно обуслов - ливают, как это делает Чарлз Лемерт, историческую интерпретацию: “Иден тичность, включая политику идентичности, и ее выражение в новых со циаль ных движениях сегодня есть социальным фактом, возникшим из кол лапса Западной Империи и последующего коллапса ее хорошо тре ни - рован ной теории мировой культуры” [29, с.125]. Антиколониальный нацио - на лизм в Азии и Африке, защита гражданских прав в США, молодежная контркультура в западных странах, нарастающий феминизм, активность сексуальных групп, экологические течения и т. д., как, впрочем, и агрес сив - ное неприятие всего этого, со всей очевидностью показали изрядную сег - ментированность исторически организованных социальных пространств, шаткость, подвижность социальных позиций, рекрутирующих субъектов и возбуждающих в них идею претендентства. На постсоветских культурных территориях сконструированная в при - ну дительно-добровольном режиме идентичность заметно деформи ро ва лась, но никак не демонтировалась целиком. Культура конца ХХ века позволила и то, и другое. Под давлением социальной и экономической фактичности, измененных политических практик, как институционализированных, так и 76 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко текущих, тотальность раскололась, расслоилась или рассеялась. Однако че - рез фрагменты, рубцы либо еще свежий след, а в некоторых зонах и в виде вполне устойчивого центра сборки субъективности она безусловно при сут - ствует в структуре размножившихся идентичностей, инспирируя их флук - туации и круговороты. Модерный проект гражданства в нашем случае дейст вительно не завершен. Но всяческое продвижение в его границах уже не является ведущим нормативным регулятором самоидентификаций и признания. Он встраивается в иные проекции себя и других, проекции, которые неотвратимо или случайно нас настигают. Культурные превращения В преобладании неотвратимости либо случайности и состоит, по- ви - димому, суть перемен в схемах идентичности. Не то чтобы идентичность оказывалась сегодня исключительно непринужденной игрой, или, словами Дугласа Кельнера, “театральной презентацией себя”, грозящей при ради - кальных поворотах утратой контроля [27]. Впрочем, на возрастающую оче - вид ность именно этого и указывает безудержный успех любого адвер тис - мента, любого “перформативного я”, маркирующего обладание культурным качеством. Первостепеннее все же говорить о разительном отличии иден - тич ностей, произведенных модерном и его укрепивших, от идентичностей современной культуры, именуемой постмодерном. В действительности правила самоконструирования субъективности не - соразмерны в пределах всего исторического времени. Фуко убедительно показал непреложную зависимость культурных практик от действующих в культурный период этических парадигм, исследуя, как типы морали первых веков нашей эры продуцировали совсем иные, по сравнению с предпи са - ниями последующих эпох, модальности отношения к себе, “иной тип рабо - ты над собой”, который обязывал одновременно “и к истолкованию души, и к очистительной герменевтике желаний”. “Забота о себе” подчинялась об - щему закону, предопределяющему этическую субстанцию в терминах ко - нечности, грехопадения и зла, а этический идеал как тяготеющий не только к самоотречению, но также и к исполнению “воли личного бога”. Хотя отдельные образцы самопрактикования могли быть похожими и, как кажет - ся, повторяющимися на протяжении куда более длительного времени, это не должно вводить в заблуждение относительно принципиальных различий культурных эпох, поскольку такие схожие образцы встраивались в разные режимы нормативности. Так, скажем, “элементы кодекса, касающегося эко - но мики удовольствий, супружеской верности и отношений между муж чи - нами, вполне могут оставаться аналогичными. Следовательно, — заключает Фуко, — они принадлежат глубоко переработанной этике и совершенно иному способу конституирования себя в качестве морального субъекта своего сексуального поведения” [8, с.257–258]. Можно сказать, идентичность, которая вызревала в производстве се - бя субъектом и объектом для мира, всегда конструировалась как проект, объеди няющий ряд позиций. Но, пожалуй, только напутствие модерна со - об щило ей впечатляющий импульс креативности и стремления к целост - ности. Что в общем-то и позволило связать актуализацию идентичности с модерном. Во-первых, именно в культурном модерне, который симво лизи - ровал то, что называется Новым временем, происходит высвобождение от Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 77 Культурные идентичности: превращения и признания античного прошлого. Постановив античность в качестве классики, модерн, начиная с Просвещения, окончательно отодвинул ее на непреодолимую дис танцию и превратил в исторически безвозвратное, увлеченный идеей бес конечного прогресса и продвижения к лучшему в социальной и мораль - ной областях [9]. Во-вторых, как показал Макс Вебер, в Новое время проис - ходит исторически подготовленная дифференциация ценностных сфер нау - ки, морали и искусства, которые согласно замыслу Просвещения про дол жа - ли двигаться каждый по своей собственной траектории, но объединялись единым этическим императивом — служением во имя разумной организа - ции жизненных условий. Культурная идентичность, притязая на право быть представителем “непреклонного Просвещения”, выражать его субъек тив - ность и его практиковать, формировалась устремленностью к рацио наль - ности и долгу, способной обуздывать любое отклонение от движения вдаль. Каждая из институционализированных ценностных сфер посту ли ро вала собственные критерии легитимации идентичностей через истин ность по - знания, справедливость или вкус, но самопризнание выстраи ва лось на еди - ном основании — оценке собственного усердия в приближении к кредо. Не требуется изощренного довода, чтобы артикулировать тщетность воспроизводства классических образцов модерной субъективности и ее объек тиваций в настоящее время. “Просветители типа Кондорсе еще носи - лись с чрезмерными упованиями на то, что искусства и науки будут спо - собствовать не только покорению природы, но и пониманию мира и чело - века, нравственному совершенствованию, справедливости общественных институтов и даже счастью людей. ХХ век не пощадил этого оптимизма”, — констатирует Хабермас [9, с.45]. Здесь не имеется в виду культурное пора - жение модерна в сравнении с современной культурой. По мнению Хабер ма - са, изложенному с блеском в ответ на присуждение ему премии имени Адор - но, проект модерна не исчерпал своих ресурсов, как это казалось мно гим. ХХ век окончательно узаконил культурный “модернизм” в качестве эсте - тического жеста модерна, уступавшего вольностям искусства еще с сере - дины преды дущего столетия. Разумеется, так случилось по выпол не нии по меньшей мере двух условий культурной дифференциации: инсти туциали - зации рын ка произведений искусства и увеличения разрыва между куль - турами ху дожников и экспертов, с одной стороны, и широкой публики — с другой [9, с.47]. Сейчас не столько важна непрекращающаяся полемика относительно pro и contra постмодерна, сколько то обстоятельство, что основные черты современной культуры идентифицируются вполне сопо - ставимым образом даже самыми известными оппонентами. Обозначим ли мы состояние совре менной культуры видоизменившимся модернизмом, в понимании которого надо внять рекомендациям легитимного научного зна - ния, или будем счи тать его радикально порвавшим с обещаниями модерна и предвосхитившим в искусстве свои лучшие мизансцены задолго до того как он соблазнил ими повседневность, речь в общем-то идет об одном. Об измененных правилах бытования культуры и индивидуальной субъектив - ности в горизонтах са мого новейшего для нас времени, которому все еще небезразлична тайная или легальная отсылка к утраченной целостности. Для простоты понимания вопроса следует представить его с бау манов - ской выразительностью: “проблема идентичности” в культуре модерна за - клю чалась в том, как ее конструировать, сохраняя непоколебимой и ста - бильной, “проблема идентичности” в постмодерне — в том, как избежать 78 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко фиксированности и оставить выбор открытым. Если лозунгом модерности было “создание”, главным медиумом, который сам по себе был “сооб ще ни - ем” модерна, — фотография, “нестираемая идентичность”, а основными строительными материалами — обеспечивающие прочность сталь и бетон, то у постмодерна иные символы — “переработка”, многократно исполь - зуемая видеолента, биоразрушаемый пластик [11, с.18]. Превращение не было неожиданным или ненаблюдаемым. Плодом ра - ди кальной автономизации культурной сферы еще на повороте ХХ века оказался отрыв культурных практик от тех универсальных “оснований”, на которых они выстраивались, — от соответствия понятий реальному миру, безусловной морали или канонов реализма как привилегии квадро центри - ческой перспективы в живописи, консонанса в музыке и внешне упоря до - ченной нарративной структуры в литературе. Следствием для культурных практик, в обобщении Скотта Лэша, стала вероятностность и фактич - ность, то, что Вебер назвал понятием “Eigengesetzlichkeit”, означающим са - мо легитимацию. То есть в отсутствие легитимации “основанием” или леги - тимации “со стороны” культурные практики в научных дисциплинах и ис - кус стве должны были развивать свои частные правила и свои собственные условия обоснованности. Нечто подобное не преминуло открыться также в социальных областях и в опыте повседневности [28, с.203–210]. Подыс ки - вая нетривиальные аргументы для доказательства структурных соответ ст - вий между эстетической и общественной сферами, Лэш намечает несколько параллелей: 1) отвержение истории и исторического стиля в академической живописи и архитектуре наряду с децентрированностью национальной иден тичности; 2) разрушение устойчивого чувства пространства и времени в опыте искусства и опыте урбанизации — железная дорога, режим фаб ри ки, открытые публичные городские пространства и т. п.; 3) открытие бес со - знательного и внимание к инстинкту как к вводу случайности в мир по ряд - ка; 4) вызов буржуазной идентичности, для которой вдруг стали види мыми низшие классы, разместившиеся на бульварах и в универмагах, выйдя из традиционных гетто. “Для публичных площадок в парках, кафе и общих мест продажи Моне, Серо и другие уже не являлись упорядоченной живо - писью, а были случайны по сравнению с великими и идеализированными историческими фигурами” [28, с.209]. Интенсивно разветвлявшийся аван - гардом начала века случай уводил искусство все дальше от референта, продуцируя тем самым бесконечную, а значит безвременную игру. Для пост модерна этого оказалось мало. Появившееся видео уже становится “сюрреализмом без бессознательного”, как назвал его Фредерик Джеймсон [26]. Потребовались полное исчезновение референта, или самореференция, упоительная децентрация субъекта, превращение стилей модернизма в ко - ды фактической незначимости и, наконец, лингвистическая фрагментация социальной жизни вообще. Помнящий об “основаниях” модерн отступил. Социологическому описанию трансформаций, наблюдаемых в про из - вод стве субъективности, весьма близок совет Бергера и Лукмана, как из бе - жать “обманчивого понятия коллективной идентичности, не прибегая при этом к уникальности индивидуальной экзистенции” [1, с.280]. Дейст ви - тель но, идентичность с самого начала формулировалась сознанием и прак - тикой в качестве индивидуальной задачи и индивидуального проекта, кото - рый, однако, не возникает вне культурного, то есть общего обоснования. Как субъективность, подтвержденную культурой, ее успешнее всего запе чат - Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 79 Культурные идентичности: превращения и признания леть в культурном типе или культурном имидже, структурируя ими куль - турные позиции. В сопоставлении идентичности модерна и совре мен ности хорошо известны, например, баумановские образы жизненных стратегий “от пилигрима до туриста”, регистрирующие перемены в пространственно- темпоральной структуре субъективности и их влияние на конвенции само - признания и общественного идеала, восприятия и утилитарной деятель - ности [11]. “Пилигрим” путешествует во времени, и преодоление пространства для него — лишь функция времени. Он все еще не там, где должен быть, постоянно находясь от истинного места назначения на определенной дистанции, которая измеряется вре - менем, необходимым, чтобы ее покрыть. В отличие от отшельника раннего хри - стианства, избравшего пустыню в качестве земли самосоздания, согласно про тес - тантской этике, предписывалось стать пилигримом, будучи в мире и рассматривая этот мир как пустыню, которую необходимо обустроить смыслом. В такого рода работе осуществляется и строительство идентичности, потому и идентичность и мир нуждаются в своих смыслах одновременно. Они постигают эти смыслы по - средством друг друга, определяя жизнь как движение к определенной цели, на - встречу будущему, которое всегда “отложено” и еще не достигнуто. Мир пили - гримов — строителей идентичности должен быть упорядочен, детерминирован, предсказуем и ориентирован на благо, так чтобы результаты прошлых путешествий не были утрачены. Это стабильный мир, где идентичность строится по желанию, но строится постоянно и систематически — этаж за этажом, кирпич за кирпичом. Это мир модерна. Современность больше не гостеприимна для пилигримов. Время перестало быть рекой и фрагментировалось в серию эпизодов, которые надо проиграть со - гласно возникающим по ходу правилам. Оно превратилось в длящееся настоящее, поэтому будущее не подлежит контролю, и нет необходимости за него отвечать. В продуцируемом таким образом мире уже нет ничего вечного и стабильного — ни веберовской профессии как “призвания”, ни романтической любви “навеки”; ему надлежит соответствовать по мере возникающей актуальности. Жизненная игра приобретает ускорение, так что время на разработку единственного самопроекта отсутствует, и теперь проблема сводится к тому, как ускользнуть от фик сиро - ванности, оставаясь готовым для последующего действия. В перегруженной инфор - мацией среде имеется шанс уловить лишь шокирующее сообщение, с тем чтобы тут же его забыть, оставляя место для нового. Ситуация постмодерна изменила пили - грима в двух решающих аспектах. Во-первых, стили, практикуемые ранее мар - гиналами, превращаются в доминирующий стиль жизни большинства, во-вторых, эти стили не становятся результатом выбора, так как жизнь в современных усло - виях излишне беспорядочна и несогласованна для того, чтобы втиснуть ее в какую- либо одну когерентную модель. Последователи пилигрима: “прогуливающийся”, безопасно участвующий в той мини-драме, которую он сам играет — как посетитель супермаркета или телезритель — без ущерба для окружающих, а потому не боясь за последствия своих действий, “бездомный”, не имеющий никакого пункта на зна - чения или принадлежности, “турист”, пребывающий в постоянном поиске опыта и эстетизирующий повседневность, “игрок”, для которого мир — это чередование игр как провинций смысла, самопостулируемых и закрытых для других маленьких универсумов. В результате разного рода инверсий для каждого из новых пили - гримов зависимость не разрешается в соблазне свободы, а свобода постоянно ищет зависимости [11]. Социологически рефлексирующие авторы постмодерна усматривают в изменении схем идентичности прежде всего мало обнадеживающие мо - ральные следствия. Бодрийяр, например, говорит о мире как о совершенном 80 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко преступлении — преступлении без криминала, без жертв и без мотивов [12]. Современные жизненные стратегии сообщают человеческим отношениям фрагментарность и непродолжительность, они увеличивают дистанцию меж ду индивидом и Другим, включая Другого в свое пространство скорее на правах эстетической, но не моральной оценки, то есть как дело вкуса, но не ответственности. Толерантность, как известно, — еще не признание. Впрочем, для самореференции оно не требуется, и культурная иден тич - ность довольствуется тем, что легитимирует самое себя. Но так ли уж она самодостаточна и суверенна, и не является ли взаимная неинтересность одним из механизмов обоюдной легитимационной работы? В какой степени не поддалась превращению привитая модерном интенция к признанию, и как она воплощается в современных сигнифицирующих прак - тиках? Вопросы, требующие специального обсуждения. Сигнифицирующие практики Легитимация идентичности как единицы, уже имеющей имя, означала бы в конечном счете ее репрессию, если имя есть предписание к культурной позиции и ему надлежит соответствовать. Во все времена это было тем, чем культура и индивидуальность расплачивались за упорядоченность. Иден - тичности как проекту-себя-в-мире, тому, что еще не названо окончательно и остается лишь вероятностным, нужна обоснованность иного рода. Ей требу - ется различимость ее претендентства “пребывать в становлении”, потому что будучи неразличимой она невозможна. Парадокс, но всегда ее будут различать по имени, не охватывая целиком то поле возможностей, которое она в себя вбирает. Да и сама она в точности не определит собственные масштабы. То есть признание окружением, которое начинается со знания о ней, равно как и самопризнание, постоянно проблематизируется для иден - тич ности, что выпрямляет или изламывает ее траектории. Тем более про - блемой остается когерентность между всякими признаниями на ее счет, чем обычно управляет норма. В условиях культурной поливалентности при тя - зания идентичности едва ли устремлены к консенсусу с императивами, ко - торый остался маячить на дальних подступах. Достаточно текущего соот - вет ствия и хрупкой согласованности взаимных ожиданий от культурного партнерства. Это никак не означает, что предписания совершенно утратили регу ля - тивные свойства. Но их существенно потеснил прецедент, наращивающий авторитет оформителя правил. Легитимацию по предписанию, чем инсти - туционально контролируется сопричастность к культурной норме, все чаще теснит легитимация по факту, впечатляющему своей результативностью и производительностью, то есть презумпция идентичности на основании куль - турного опыта. Это не удивительно в обстоятельствах, когда институт куль - туры воплощается главным образом в телевидении — неустанном произ - водителе фактичности по собственным правилам, которые не совпадают с механизмами предписания, но начинают функционировать как если бы они были таковыми. Частный случай того, что Луман обнаруживает в замеще - нии нормативности законами эффективности процедур в постиндустри аль - ных обществах, а Лиотар так и назвал бы “легитимацией по факту”, посколь - ку успешность “контроля контекста” — социального, политического или Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 81 Культурные идентичности: превращения и признания культурного — обосновывается очевидным результатом [4, с.102–115]. Чем технологически совершеннее становится телевидение, тем более само оче - видной предстает конституируемая им реальность со всеми ее иден тич но - стями, тем в большей степени такая реальность производит и контролирует ожидания аудиторий. Предрасположенность к обоим типам легитимации онтологически преду смотрена в идентичности-проекте и корректируется различными дис - курсивными практиками, в которые она вовлечена. Поскольку социальные связи, куда встраивает себя идентичность, — это паутина языковых связей, постольку конституирование идентичности происходит внутри или в про - цессе дискурса, подчиняясь выработанному им режиму. В исторически осо - бых дискурсивных формациях соотношение между этими двумя типами легитимации будет разным. Кроме того, доминантный дискурс, или инсти - туциональная культура обычно предпочитала руководствоваться первым, работая во благо системы, в то время как прагматичная повседневность, напротив, всегда считалась с фактом. Существует, таким образом, разно - образие комбинаций легитимирующего порядка, немногие из которых ста - но вятся ведущими на практике. Определенным образом это зависит и от того, насколько подготовлены или прозрачны основания к признанию иден - тичности как некоей отдельности и отличности от всего прочего. Кон сти - туируясь проектом, идентичность одновременно постулирует и свое внеш - нее окружение. Притязать на единичность возможно только через различия, но не находясь вне их, только через отношение к тому, чего нет среди собственных ресурсов, через отношение к Другому. Идентичность кон - струи руется как ссылка на то, что ею не является, на инакость, с которой она соотносит себя и которую производит. Процесс обоюден для субъекта и окружения, будь то безымянного, воображаемого или реального. В стрем - лении инкорпорировать себя в структуру Другого и, напротив, обладать Другим как необходимым или случайным источником признания при сут - ствует властный импульс, попытка контроля и, следовательно, легити ма - ции. Претендуя, идентичность легитимирует внешний мир, от которого она жаждет признания. В свою очередь, окружение также использует жесты власти, дискриминируя идентичности как маркировки неравноценности и узаконивая их в качестве таковых. В любом случае, чтобы быть различимой, идентичность должна быть представлена и обозначена. Проективная конструкция субъективности скорее опирается на идею становления, чем бытования, используя для ее выражения весь капитал истории, языка и культуры: “не “кто мы есть” или “откуда мы пришли”, но чем мы можем стать, как нас следует представлять и как мы можем пред - ставить себя сами” [21, с.4]. Идентичности, следовательно, конституи ру ют - ся “внутри”, а не “вне” репрезентации, посредством которой они и пре тен - дуют на признание — правовую либо культурную легитимацию. Основных механизмов, вершащих этот процесс, или сигнифицирующих практик, по меньшей мере несколько — идентификация, перформативность, нарратив. Причем каждый из них может видеться самостоятельной перспективой, куда будут включены и все другие. Потому их последовательное пере - числение до некоторой степени условно. 82 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко Идентификация Идентификация — один из наиболее привычных для социологического восприятия механизм сигнификации. Как правило, речь идет об акте при - числения себя или других к некоей уже установленной общности (группе, классу, “социальному субъекту”) или идеалу (норме, образцу) на основе общих разделяемых характеристик и солидарности, возникающей в этой связи. Здесь идентичность являет себя скорее через “idem”, “в высшей сте - пени сходное” с себе подобными, через концептуализацию и ощущение “мы” в противовес “им” или “всем другим”, легитимируя принадлежность к кате гории. Для дискурсивного подхода к пониманию идентичности иден - тифи кация означает отнюдь не “естественную” обусловленность при чис ле - ния к общности, обеспеченную единым происхождением. Напротив, это процесс кон струирования, который никогда не завершается, процесс ре а ги - ро ва ния производимой идентичности на изменившиеся или оставшиеся неиз мен ны ми условия существования, на реструктурацию социальных и куль тур ных территорий. Казалось бы, даже столь “натуральная” иден тич - ность пола не конституируется сугубо биологическим статусом. “Пол с самого начала нормативен, — пишет Джудит Батлер, — это то, что Фуко назвал “регу ля тив ным идеалом”. В этом смысле, следовательно, пол не только функ цио ни рует как норма, но производит ... тела, которыми он управляет, то есть его регу ля тивная сила выражается во власти про из во - дить — разграничивать, вращать, дифференцировать — тела, которые он контролирует. ... “пол” есть идеаль ная конструкция, принудительно мате - риа лизующаяся во времени” [10, с.1]. Репрезентация принадлежности любыми средствами — от действий до символов — требует артикулированного выражения связи с вполне кон - кретной или же мнимой, идеальной, присутствующей в фантазии общ нос - тью. Как и любая артикуляция, это всегда немного преувеличение, не много переоценка, “не необходимое соответствие” — в данном случае един ству. Непроговоренный остаток непременно даст о себе знать, дестабилизируя идентификацию, намекая на условность артикуляции-игры, ее случайность или на то, что после Деррида именуется differance. Характерная для иден - тификации амбивалентность проистекает также из того, что одновременно она может осуществляться в отношении нескольких объектов и требовать легитимации идентичности в рамках различных и, не исключено, противо - речивых дискурсов. Перформативность В качестве механизма, позволяющего производить высказывания, экви - валентные действию, перформативность встраивается в различные сигни - фицирующие практики. Это не просто сообщение “от первого лица”, но действо, явление себя, собственная презентация. Ее особая роль в кон струи - ровании идентичности — осуществлять самолегитимацию, в основу че - го заложена самореферентность, присвоение себе имени как акт произво - ла или желания. Подобно Декларации независимости в деконструкции Деррида, которая сама остается творцом и гарантом собственной подписи: “... подпись дает себе имя. Она открывает себе кредит, свой собственный кредит, одалживая себя самой себе ... “Единый мах” устанавливает право, осно вывает право, дает право, производит на свет закон” [2, с.179–180]. Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 83 Культурные идентичности: превращения и признания В действительности перформатив не всегда различим с констатацией, и эта безобидная хитрость идентичности способна смущать и заин три го вы - вать предполагаемый источник внешнего признания. Узаконенный адвер - тисмент культуры медиа избавил идентичность от надобности лукавить, произведя рафинированный образец самореференции в виде рекламы. В своей обязательной перформативности реклама уже способна соблазнять властью — избыточной иллокутивной силой, безапелляционным транс ли - рованием самое себя с помощью образов, символов, девизов-идей и т. п. Ме - ханизмы адвертисмента переносятся на любые формы публичности, кон - тро лируемые медиа, и заражают самодостаточностью презентаций пуб лич - ную сферу. В идеале современная идентичность стремится захватить ста тус марки, то есть такого имиджа, по сравнению с которым, словами Бод рийяра, объект не имеет никаких привилегий и находится с ним в по сто янном комбинаторном родстве [13, с.115]. Уже необязательно перформатив дол - жен соответствовать “условиям успешности”, как это представлял себе Дж. Остин. Политические идентичности, по самым обыденным наблю де - ниям, не обременяют себя этим требованием. В современном украинском опыте, к примеру, они нередко используют случайную, нерелевантную ри - то рику в публичных дебатах и производят самолегитимацию негативного или иро нического свойства, демонстрируя тем самым, что их “подлинное” при знание осуществляется не здесь, а в рамках иного, камерного дискурса власти. Но, разумеется, не в период избирательных кампаний, когда про дви - жение политической марки является решающим условием претендентства. Нарратив Феноменологическая социология уже давно показала нам, что со циаль - ная жизнь — это еще и рассказуемая жизнь, поэтому нарратив все чаще рас - смат ривают как ее онтологическое состояние. В самом деле, индивиды и общности конструируют идентичности, помещая себя или будучи по ме - щен ными в разнообразные сюжетные истории. Повествование, как говорит Рикер, предлагает свое посредничество для того, чтобы соединить ха рак - теризующие идентичность признаки устойчивости и признаки изменения, выразить их связным единством, через “несогласующуюся согласо ван - ность” нарративной композиции [6]. Нарратив обращает внутренние и внеш ние для идентичности события в эпизоды, которые приобретают зна - чимость как части общего темпорального и пространственного контекста, и только в соотношении с другими эпизодами. Таким образом можно избе - жать интерпретации событий в терминах отдельной идентичности- кате - гории и дать развернуться идентичности-проекту. Рассказ о себе и других позволяет проверить и объяснить гипотезы этого проекта, ре пре зенти руе - мого в виде сюжета. Он будет избирательным и тематическим, то есть артикулирующим особое культурное качество индивида или общности, взывая тем самым к тому, чтобы оценивать их идентичности по адекватным критериям — легитимировать их как становление “профессионалов”, “но - вых русских”, “любителей поэзии”, “старомодную публику” или “хакеров”. В то же время репертуар таких историй ограничен приемлемыми пуб - личными и культурными образцами. Едва ли мы пересказываем себя как сюжет, придуманный нами лично. Нарратив интерперсонален в том смыс - ле, что это общая сигнифицирующая практика, но обращаясь к ней, ин ди ви - 84 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко ды приспосабливают образцы историй к своей идентичности и, на про тив, кон струируют реальность сообразно историям, где главными пер со на жа ми яв ляются они сами. В зависимости от предназначения и мас шта бов иден - тичности нарративы получают различное измерение. Маргарет Сомерс и Глория Гибсон классифицируют их как онтологические на рра ти вы, то есть способы бытования социальной жизни, публичные нарративы, инсти ту ци о - нально и фактически культивируемые в дискурсивных фор ма ци ях, и преж - де всего в масс-медиа, концептуальные нарративы социальной науки, нако - нец, метанарративы, обеспечивающие нам включение в ис то рию через ко - дирование культурных эпох и их героев в терминах всеобщих ценностей — Прогресс, Декаданс, Индустриализация, Просвещение и т. п. [33, с.60–63]. Именно недоверие в отношении метарассказов является, в определении Лиотара, решающей характеристикой постмодерна. “Нарративная функ - ция, — считает он, — теряет свои функторы: великого героя, великие опас - ности, великие кругосветные плавания и великую цель” [4, с.10]. Она дро - бится на разрозненные вербальные практики, к которым обращаются си туа - тивно, руководствуясь прагматическими соображениями. Действительно, культуре, расширившись до глобальных размеров, не удается, тем не менее, сохранять идею величия, которая бы беспрекословно легитимировала героя свободы, героя познания или героя созидания. Однако “коммерческое Я” телевидения или книги успешно эксплуатирует потребность в рассказе об индивидах и общностях. Многочисленные “Женские истории”, “Баллады для серьезных мужчин”, “Путешествия натуралиста”, “Ночные сказки для взрослых” и другие теленарративы, как, впрочем, и мемуары или биографии поп-звезд и политиков, продолжают исправно служить задаче легитимации идентичности посредством примера связности жизни. Идентичность, кото - рую невозможно рассказать, распадается и становится невыразимой. Либо она переселяется в своего незеркального двойника — марку, номини ро - ванную по факту. “Фигуральность” репрезентаций Современные легитимирующие идентичность практики очевидно скло - няются в сторону эффектного представительства, чем гарантируется при - мирение с ее текущим присутствием в культурном поле. Опытом медиа продуцируется и воспроизводится невообразимое число новейших форм репрезентации [23]. Такую культуру именуют “перфо ман - сом”, культурным ландшафтом, организованным “псевдособытиями”, “си - му лякрами” и “гиперреальными” имиджами (Бодрийяр), которые обра ща - ются в не-линейной, не-дискурсивной манере (Скотт Лэш) и стимулируют чувственность, желание и телесные реакции. В дополнение ко всему, воз - рас тающая усложненность медиа позволяет им оперировать имиджами из са мых разнообразных социальных и исторических контекстов, порождая “ре- комбинантную культуру” (Тод Гитлин), используя техники пастише, кол лажа, сопоставления и китча (Фредерик Джеймсон). Выталкиваемые на поверхность медиа-культуры такие имиджи воспринимаются в первую очередь, что ведет к “эстетизации повседневности”, где люди начинают играть со стилями и формами коммуникации, включаясь в “языковые игры” (Лио тар). Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 85 Культурные идентичности: превращения и признания Представленная тем или иным образом современная медиа-культура оказывается противоречивым смешением похожестей и различий, а осно - вания для любой идентичности и субъектности — смещенными и децент ри - рованными. Действительно, постоянный опыт сопоставления имиджей из различных контекстов ослабляет их символическое значение, притупляет рациональный ответ, замещаемый телесной чувствительностью. Как истон - чаются границы между индивидуальной субъективностью и “объективной реальностью”, похожим образом “разрываются” или “де-дифференци ру ют - ся”, словами Скотта Лэша, и границы между культурными образования - ми — высокой и популярной культурой, новостями и развлечением (info - tainment), рекламой и передовицей (advertorials), имиджем и реальностью (изображенные новости). Сюда же примешиваются голоса и перспективы локальных культур, попавшие по случаю или в результате тщательной селекции [23]. В условиях нового режима сигнификации пространство для раз ме ще - ния культурной идентичности размывается, и она начинает свободно фла - нировать в маргинальных зонах, мультиплицируя и изменяясь. Иден тич - ность ускользает от направленных дискурсов, запечатлеваясь плавающими фигурами репрезентации. Такой “фигуральный” способ представлять себя и быть представленным основывается на привилегии визуальной вос при - имчивости, на операциях с извлекаемыми из повседневности знаками и образами, на предпочтении действия смыслу, оспаривании дидактического характера культурных сообщений и непосредственном включении субъек - тивного желания в культурный продукт [28, с.172–200]. Современная коллекция фигур культурной репрезентации иден тич - ности достаточно обширна, но может быть и вполне обозримой, если попы - таться свести ее к нескольким идеальным типам. У Лоуренса Гроссберга их четыре, хотя “идеальность” здесь относительна, поскольку все они могут пе - ресекаться между собой и комбинироваться неординарным образом. Иду - щая от Деррида фигура differance описывает особое конституирующее от - но шение отрицания, при котором подчиненный термин (марги нали зи ро - ван ный Другой, или subaltern) является необходимым и внутренним источ - ником дестабилизации, существуя внутри идентичности доминантного тер - мина и постоянно грозя его подорвать. Такая угроза доминанте коренится в природе самого языка и сигнификации. Фигура фрагментации подчер ки - вает мультиплицитность идентичностей и множественность позиций внут - ри каждой, бытующей как постоянно распадающийся и восстанавливаемый союз, что предопределено ее конституцией или обусловлено исторически. Фигура гибридности сложнее для описания и наблюдения, поскольку часто комбинируется с другими, отсылая к имиджам “третьего пространства”, “пребывания на границе”, “между”, то есть фактически не имеет места в пределах видимого пространства. Фигура диаспоры, напротив, связывает идентичность с исторически локальными участками [20, с. 92–93]. Все данные фигуры операциональны, и ими нетрудно описать за гро - мож денную культурную среду, поначалу не поддающуюся внятному опре - де лению. Предположим, в фрагментарной идентичности столичного укра - ин ского города вы непременно различите гибрид, ощутив, как тусклый под - земный переход с торгующими пенсионерами вдруг оборачивается пронзи - тельно освещенным шоп-моллом западного стандарта. Или отметите взаим - ную неинтересность соседствующих бордов с рекламой “стиля жизни L&M” 86 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко и перформативом “Курить — на это нет времени”. А если вас привлекает образ цифры, усмотрите в результатах массовых опросов непреодолимое клонирование постчернобыльского синдрома [3]. Подобные фигуры репрезентации идентичности воспроизводятся в раз - личных культурных продуктах за счет определенных технологий, которым следуют намеренным либо неосознанным образом, подчиняясь общим пра - ви лам медиа-культуры, социальным императивам или политическим зада - чам. Среди практикуемых масс-медиа приемов текстовой легитимации иден тичности особую роль выполняют риторические и стилевые ин стру - менты. Пример с украинской политической прессой, посвященной пред - выборной кампании 1998 года, позволяет обратить внимание на следующие легитимационные технологии [5]: — тривиализация патетики, посредством чего общественно не орди - нарное событие встраивается в рутинные структуры повседневности, приближаясь к обыденному опыту и натурализируясь; — формирование медиа-стиля политической культуры (от “партий но - сти” до “консьюмеризма”); — культивация оценочного и иронического контекстов, подкрепляющих признание “уверенных” или “неуверенных” идентичностей; — трансформация реальных и мнимых объектов в политические или культурные марки и оперирование ими как онтологическим пред - ставителем идентичности; — перформативность высказываний в формировании имиджа актив - ного политического субъекта; — целенаправленная или случайная игра с ассоциациями, апелли рую щи - ми к чувственному восприятию презентируемых медиа идентич но - стей; — конструирование мультиплицитных систем соответствий медиа- ре альности с существующими социальными реалиями, чем дости гает - ся множественность контекстов, одновременно определяющих куль - турную идентичность. Относительная успешность таких медиа-технологий подтверждается результатами выборов. Однако это не исключает того обстоятельства, что легитимирующие практики медиа в пользу продвигаемых ими иден тичнос - тей — персон, событий, ценностей — нередко превращаются в саморефлек - сию и собственный медиа-адвертисмент. Культурную автономность масс- медиа обеспечивает их возрастающая способность владеть и распоряжаться ими же сконструированными имиджами оригинала. Последние бесконечно перерабатываются, насыщая различные фигуры репрезентации и указывая на условность политического или культурного имени. Но одновременно легализуется самопризнание медиа, никак не скупящихся на образцы для наших идентичностей. Литература 1. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. — М., 1995. 2. Деррида Ж. Отобиографии. Декларация независимости // AdMarginem’93. — M., 1994. — C. 174–183. Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 87 Культурные идентичности: превращения и признания 3. Костенко Н. Медіа і непереборність постчорнобильської ідентичності // Пост - чорнобильський соціум: 15 років по аварії. — К., 2000. — С. 302–313. 4. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. — М.; СПб., 1998. 5. Медиа в выборах: между политикой и культурой / Под ред. Н.Костенко. — К., 1999. 6. Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. Московские лекции и интервью. — М., 1995. 7. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. — М., 1977. 8. Фуко М. Забота о себе. История сексуальности-III. — М.; К., 1998. 9. Хабермас Ю. Модерн — незавершенный проект // Вопросы философии. — 1992. № 4. — С.40–52. 10. Butler J. Bodies that Matter. — L., 1993. 11. Bauman Z. From Pilgrim to Tourist — or a Short History of Identity // Questions of Cultural Identity / Ed. by St.Hall, P. du Gay. — L., 1996. 12. Baudrillard J. The Perfect Crime. — L.; N.Y., 1996. 13. Baudrillard J. The Consumer Society. Myths and Structures. — L., 1998. 14. Calhoun C. The Problem of Identity in Collective Action // Macro-Micro Linkage in Sociology / Ed. by J.Huber. — Beverly Hills, 1991. — P.51–75. 15. Calhoun C. Social Theory and the Politics of Identity // Social Theory and the Politics of Identity / Ed. by C.Calhoun. — Cambridge, 1994. — P. 9–36. 16. Cultural Studies in Question / Ed. by M.Ferguson, P.Golding. — L., 1997. 17. Derrida J. Writing and Difference. — Chicago, 1978. 18. Foucault M. The Use of Pleasure. — Harmondsworth, 1987. 19. Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. — N.Y., 1963. 20. Grossberg L. Identity and Cultural Studies — is That All there is? // Questions of Cultural Identity / Ed. by St.Hall, P.du Gay. — L., 1966. — P.87–107. 21. Hall St. Who Needs ‘Identity’? // Questions of Cultural Identity / Ed. by St.Hall, P. du Gay. — L., 1996. — P. 1–17. 22. Haraway D. Simians, Cyborgs and Women. — N.Y., 1991. 23. Harms J., Dickens D. Postmodern Media Studies: Analysis or Symptom? // Critical Studies in Mass Communication. — 1996. — 13. — P. 210–227. 24. Heath S. Questions of Cinema. — Basingstoke, 1981. 25. James W. The Self and Its Selves // Social Theory / Ed. by Ch.Lemert. — Malden, 1993. — P.171–187. 26. Jameson F. Postmodernism, or The Cultural Logic of Late Capitalism. — Durham, 1997. 27. Kellner D. Popular Culture and Constructing Postmodern Identities // Modernity and Identity / Ed. by Sc.Lash, J.Friedman. — Oxford, 1992. 28. Lash Sc. Sociology of Postmodernism. — L.; N.Y., 1996. 29. Lemert Ch. Postmodernism is not What You Think. — Oxford, 1997. 30. Modernity and Identity. — Oxford, 1992. 31. Questions of Cultural Identity / Ed. by St.Hall, P. du Gay. — L., 1996. 32. Social Theory and the Politics of Identity / Ed. by C.Calhoun. — Cambridge, 1994. 33. Somers M., Gibson G. Reclaiming the Epistemological “Other”: Narrative and the Social Constitution of Identity // Social Theory and the Politics of Identity / Ed. by C.Calhoun. — Cambridge, 1994. — P.37–99. 34. Taylor Ch. The Politics of Recognition // Taylor Ch. Philosophical Arguments. — Cambridge; L., 1997. — P.225–256. 88 Социология: теория, методы, маркетинг, 2001, 4 Наталия Костенко

Схожі ресурси