"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации

В статье предлагается новое истолкование знаменитого пушкинского стихотворения "Пророк". При этом используются методы семиотики и аналитической психологии.

Збережено в:

Бібліографічні деталі
Дата:	2007
Автор:	Цветков, А.П.
Формат:	Стаття
Мова:	Russian
Опубліковано:	Кримський науковий центр НАН України і МОН України 2007
Назва видання:	Культура народов Причерноморья
Теми:	Практическая философия. Философия культуры
Онлайн доступ:	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/98624
Теги:	Додати тег Немає тегів, Будьте першим, хто поставить тег для цього запису!
Назва журналу:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Цитувати:	"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации / А.П. Цветков // Культура народов Причерноморья. — 2007. — № 106. — С. 181-184. — Бібліогр.: 4 назв. — рос.

Репозитарії

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	irk-123456789-98624
record_format	dspace
spelling	irk-123456789-986242016-04-17T03:02:55Z "Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации Цветков, А.П. Практическая философия. Философия культуры В статье предлагается новое истолкование знаменитого пушкинского стихотворения "Пророк". При этом используются методы семиотики и аналитической психологии. У статті пропонується нове тлумачення знаменитого пушкінського вірша "Пророк". При цьому використовуються методи семіотики і аналітичної психології. In the article new interpretation of the famous Pushkin poem is offered "Prophet". The methods of semiotics and analytical psychology are thus used. 2007 Article "Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации / А.П. Цветков // Культура народов Причерноморья. — 2007. — № 106. — С. 181-184. — Бібліогр.: 4 назв. — рос. 1562-0808 http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/98624 ru Культура народов Причерноморья Кримський науковий центр НАН України і МОН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Практическая философия. Философия культуры Практическая философия. Философия культуры
spellingShingle	Практическая философия. Философия культуры Практическая философия. Философия культуры Цветков, А.П. "Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации Культура народов Причерноморья
description	В статье предлагается новое истолкование знаменитого пушкинского стихотворения "Пророк". При этом используются методы семиотики и аналитической психологии.
format	Article
author	Цветков, А.П.
author_facet	Цветков, А.П.
author_sort	Цветков, А.П.
title	"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации
title_short	"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации
title_full	"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации
title_fullStr	"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации
title_full_unstemmed	"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации
title_sort	"пророк" а.с. пушкина: антропологические коннотации
publisher	Кримський науковий центр НАН України і МОН України
publishDate	2007
topic_facet	Практическая философия. Философия культуры
url	http://dspace.nbuv.gov.ua/handle/123456789/98624
citation_txt	"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации / А.П. Цветков // Культура народов Причерноморья. — 2007. — № 106. — С. 181-184. — Бібліогр.: 4 назв. — рос.
series	Культура народов Причерноморья
work_keys_str_mv	AT cvetkovap prorokaspuškinaantropologičeskiekonnotacii
first_indexed	2025-07-07T06:48:39Z
last_indexed	2025-07-07T06:48:39Z
_version_	1836969801608593408
fulltext	ПРАКТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ. ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ 181 пускал, чтобы другие взывали к здравому смыслу, и каждый был готов подвергнуться такому испытанию. Од- нако всякий был уверен, что этот здравый и всем нам данный смысл покажет правоту его мнения» [7, с. 286]. По словам Шефтсбери, проблема заключается в невозможности однозначного определения, «какой смысл или чей смысл считать общим и здравым» [7, с. 287]. По его убеждению, человечество еще не до конца поняло суть этого явления, чем и вызваны недоразумения при его использовании. Однако кое-что уже открыто, о чем свидетельствует, например, отождествление здравого смысла с любовью ко всему человечеству [7, с. 314]. Шефтсбери прямо пишет, что здравый смысл означает «чувство общественного блага и общего интереса, лю- бовь к общине, естественные привязанности, гуманность, обязательность и тот вид воспитанности, который происходит из справедливого ощущения общих прав всех людей и естественного равенства всех, кто принад- лежит роду человеческому» [7, с. 93]. По-видимому, причиной относительности здравого смысла является все та же пресловутая посылка, не- осознанно мелькающая в сознании в момент нашего суждения. При герменевтическом отношении к подобно- го рода явлениям ее бы следовало назвать предрассудком, поставить под вопрос и ввести в игру понимания, но не перестанет ли тогда здравый смысл быть самим собой? Источники и литература 1. Г.–Ґ. Ґадамер. Класична і філософська герменевтика // Істина і метод.– К.: Юніверс, 2000. – Т. II. – С. 86– 108. 2. Г.–Ґ. Ґадамер. Про круговий цикл розуміння // Істина і метод.– К.: Юніверс, 2000. –Т. II. – С.55–62. 3. Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. – М.: Наука, 1980. – 482 с. 4. Милютин Ю. Е. Философия здравого смысла Томаса Рида // Рид Т. Исследование человеческого ума на принципах здравого смысла. – СПб.: Алетейа, 2000. – С. 3–85 5. Рид Т. Исследование человеческого ума на принципах здравого смысла. – СПб.: Алетейа, 2000. – 352 с. 6. Смит А. Теория нравственных чувств. – М.: Республика, 1997. – 351 с. 7. Шефтсбери. Sensus communis // Эстетические опыты. – М.,1982. – С. 273–329. Цветков А.П. «ПРОРОК» А.С.ПУШКИНА: АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ КОННОТАЦИИ Недавний двухсотлетний юбилей великого русского поэта вызвал необычную духовно-ителлектуальную мобилизацию не столько среди профессиональных литературоведов-пушкинистов, сколько среди отчаянных любителей-беллетристов. Последние представили весьма широкий спектр истолкований его творчества – от экзальтированно-мистических (Пушкин – пророк России на все времена) до геокультурных (Пушкин – поэт русских и тюрок, Пушкин – тайный мусульманин и пр.). Во всяком случае, стало ясным, что наше евразийское пространство – не сиротливая и бездуховная пустыня, и что именно Пушкин показал: «Пророки есть в отече- стве своем!». По вполне понятным причинам, философские, эстетические и мистические мотивы пушкинского «Проро- ка» занимали в этих изысканиях одно из центральных мест, при этом доминирующим тезисом (в той или иной мере изысканно интерпретированным) оставался классический стереотип о роли поэта в обществе, якобы и раскрывающий замысел этого поэтического произведения. (Ведь ясно же, что «Пророк» Пушкина – не про ту- риста, заблудившегося в пустыне.) Однако, при всем разнообразии мнений, аналитики исходили из семантики текста, почти не пытаясь использовать его семиотику. Данная работа является попыткой философской интер- претации «Пророка», с обращением не только к традиционной семантике, но и к семиотике текста. Именно семиотика текста позволяет утверждать, что самое выдающееся произведение великого поэта скрывает не столько тайну рождения поэта-пророка, сколько тайну духовного рождения человека вообще. В этом случае следует указать на тот якобы странный факт, что Пушкин, несмотря на дружбу с Гоголем и Киреевским, ниче- го не знал о таком духовном феномене русской культуры как Оптина пустынь с ее старцами, о святителе Ти- хоне Задонском и в особенности о преподобном Серафиме Саровском, своем великом современнике. Как мог- ли не встретиться два солнца России? Такой парадоксальный факт, видимо, объясняется присущими поэту особой духовной автономии и духов- ной экстерриториальности, которые, в данном случае, позволили ему направить свой поэтический («Поэзия есть Бог в святых мечтах земли», – сказал друг Пушкина Жуковский) и профетический («и виждь, и вне- мли!») дар на создание бинарного образа: «поэта-пророка» (семантика текста) и «человека-пророка» (семио- тика текста). То есть, в первом случае образ в какой-то степени соотносится с личностью Пушкина, во втором – с личностью человека вообще. Здесь уместно обратить внимание на эту степень соотнесения личности поэта с образом поэта-пророка.Известна мысль Юнга о том, что существуют произведения, с которыми автор себя идентифицирует, повинуясь действию собственного бессознательного, которое подчиняет руку писате- ля.Несомненно, такое случается, однако по отношению к пушкинскому «Пророку» это правильно лишь отчас- ти. В.Ходасевич, указывая на это произведение поэта, отмечает, что оно «с незапамятных времен сделалось источником великого соблазна. В «Пророке» видели и видят изображение поэта, для чего, в сущности, нет ни- каких данных. Пророк – лишь один из пушкинских героев, гениально постигнутый, но Пушкину не адекват- ный. Конечно, для такого постижения надо было как бы носить пророка в себе. Пушкин его и носил, но лишь в том смысле, как носил в себе Онегина и Татьяну, Моцарта и Сальери…«Пророк» – отнюдь не автопортрет и не портрет вообще поэта. О поэте у Пушкина были иные, гораздо более скромные представления, соответст- вующие разнице между пророческим и поэтическим предстоянием Богу. Поэта Пушкин изобразил в «Поэте», Цветков А.П. «ПРОРОК» А.С.ПУШКИНА: АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ КОННОТАЦИИ 182 а не в «Пророке». Очень зная, что поэт порою бывает ничтожней ничтожнейших детей мира, Пушкин созна- вал себя великим поэтом, но нимало не претендовал на «важный чин» пророка» (1, с.491–492). Эти два мне- ния, соотнесенные по принципу дополнительности, на наш взгляд, существенно характеризуют проблемную ситуацию. Гений Пушкина, равно как и сама его личность, интересен своим особым самосознанием, которому были свойственны не только глубокая философская рефлексия, но и, действительно, явно выраженные профетиче- ские интенции и настроения. Именно они, представленные в виде философских образов и метафор, будут тре- вожить нашу пушкинскую совесть до тех пор, пока мы будем почитать (и читать) воздвигнутый им «памятник нерукотворный». Следует отметить, что философские озарения Пушкина воплощены в вербальной форме эстетических концепций, впечатляющих воображение, а его профетические прозрения в виде художественных образов гус- то рассеяны во множестве поэтических, прозаических и исторических текстов зрелого периода. И в философ- ском и в профетическом мы, как представляется, имеем дело с индивидуально пушкинским постижением и выражением глубинных смыслов архетипического характера. Используя современный лексикон, можно пред- положить, что эти смыслы генетически и функционально связаны именно с архетипом Самости, как неким средостением всех векторов самопостижения человека, главным из которых, несомненно, является вектор об- ретения подлинной индивидуации собственного бытия. В этом предположении снимается известное противо- поставление мнений Фрейда о личностном начале и индивидуальном бессознательном источнике произведе- ний культуры и Юнга – об архетипах коллективного бессознательного как первоисточнике творчества. В со- ответствии с этим можно утверждать, что для Пушкина человек, как основной объект его внимания, – это не только совокупность органов (слуха, зрения, речи и т.д.), что само по себе существенно важно, но и, прежде всего, – совокупность связанных с природой человека высших смыслов, своего рода смысловое поле, состоя- щее из двух частей. Одна его часть – проявленная, доступная анализу и самоанализу. Другая часть, мифопо- этическая, – сокрытая, ускользающая от анализа, а её смыслы складываются из сокрытых (неявных) значений слов и схватываются воображением и интуицией. На языке семиотики (вспомним, что совсем недавно семиотика культуры явилась важнейшей провокацией советского научного дискурса) взаимодействие этих двух частей можно выразить через соотношение денотата и сопутствующих ему коннотаций, – соотношение, порождающее новые культурные смыслы, и, что сущест- венно при этом, не уничтожая, но обогащая смысловое содержание исходного денотата. Важно при этом еще раз подчеркнуть, что в творчестве Пушкина выше названные коннотации (как се- мантические, так и семиотические) являются сущностно антропологическими, то есть отображающими при- роду человека вообще и через нее – собственную природу поэта, в частности. Поэтому, как представляется, одним из вариантов названия «Пророка» могло бы быть известное изречение “Ecce Homo!” – «Се – человек!», изначально заключающее в себе возможность смыслопорождения в виде некоторого множества антропологи- ческих коннотаций. Ю.Лотман в статье "Культура как субъект и сама–себе объект" отмечает: «Фундаментальным вопросом семиотики культуры является проблема смыслопорождения. Смыслопорождением мы будем называть спо- собность как культуры в целом, так и отдельных ее частей выдавать на «выходе» нетривиально новые тексты. Новыми текстами мы будем называть тексты, возникающие в результате необратимых (в смысле И. Пригожи- на) процессов, то есть тексты, в определенной мере непредсказуемые. Смыслопорождение происходит на всех уровнях культуры. Процесс этот подразумевает поступление извне в систему некоторых текстов и специфиче- скую, непредсказуемую их трансформацию во время движения между входом и выходом системы. Системы этого рода – от минимальных семиотических единиц до глобальных, типа «культура как себе–достаточный универсум», – обладают, при всем различии их материальной природы, структурным изоморфизмом. Это, с одной стороны, позволяет построить их минимальную модель, а с другой – окажется чрезвычайно существен- ным при анализе смыслопорождения» (2, с. 640). В данном контексте весьма показательной, на наш взгляд, является «семиосфера» пушкинского «Проро- ка», включающая в себя не только ключевой вопрос философской антропологии о том, как возможен Человек? но и содержательно являющаяся своего рода «себе–достаточным» культурным универсумом, возникающим «на выходе». Как известно, исходным текстом для пушкинского «Пророка» послужила шестая глава из книги пророка Исайи (Исайя, 6, 1–13), а также некоторые реминисценции из Корана, фиксируемые, главным образом, в из- вестном пушкинском «Подражании Корану». И если все же считать исходным библейский текст, то следует отметить, что при ближайшем рассмотрении по существу единый текст Исайи имеет два кода – код текста ав- тора, то есть самого Исайи, и код текста Господа Саваофа. В таком случае мы имеем дело с неким исконным (базовым, архетипичным) риторическим построением – «текст в тексте», при котором семиотическое различие разных частей текста служит проявленным фактором как авторского построения, так и читательского воспри- ятия текста. Переключение из одной системы семиотического осознания в другую составляет в этом случае структурную основу генерирования смысла. Поэтому можно утверждать, что гениально выстроенный сюжет- ный текст «Пророка» – результат взаимодействия и интерференции этих двух типологически исконных тек- стов, реализованных в рамках доминирующей антитезы «нищий духом – просветленный, насыщенный ду- хом». Вопреки тому, что «Пророк» содержит минимум реминисценций из ветхозаветного текста Исайи, послу- жившего исходным, в нем поражает такая глубина постижения, которая позволяет осуществить целый ряд ин- терпретаций, изоморфных по своей структуре, то есть понять содержание «Пророка» как описание: а) этапов ПРАКТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ. ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ 183 рождения пророка, б) этапов рождения поэта, в) этапов духовного рождения (преображения) человека и, на- конец, г) этапов собственно творческого процесса. Гениальная интуиция поэта позволила ему с помощью символического языка поэзии закодировать целую гирлянду выше названных изоморфных структур. Если отталкиваться от теории В.В.Налимова о вероятностном исчислении смыслов, то все выше назван- ные процессы преображения, выявленные в пушкинском «Пророке», представляют собой переход из области актуального сознания в некую неясную область альтернативного сознания, образно говоря, в область «пус- тынного» сознания, в которой только и возможен прорыв к новым идеям и смыслам. Как попасть в эту об- ласть пророчества, преображения и озарения? Описание этапов этого преображения начинается без предварительной подготовки читателя. С первой строки, посредством гениальной метафоры «Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился… », поэт вводит читателя в первый этап всего процесса прозрения, преображения, творчества. (Нельзя, к стати, не заметить перекличку или совпадение с первой строкой из "Божественной комедии» Данте: «Земную жизнь пройдя до половины,/Я очутился в сумрачном лесу,/ Утратив правый путь во тьме долины».) «В пустыне мрачной я влачился» – это первая необходимая ступень перед погружением в мир архетипов коллективного бессознательного, где, согласно Юнгу, человек ощущает свою Самость, свой высший дух, где хранится история человеческого рода. Пустыня символизирует вход в состояние сознания, уже отделенного от внешнего мира. Все готово ко второму этапу преображения (инсайта): «И шестикрылый серафим / На перепу- тье мне явился». Удивительным образом поэтический образ «проводника» ( у Данте это был римский поэт Вергилий) – шестикрылого серафима – явно соотносится с особой пятой, «трансцендентной», психической функцией у че- ловека, на которой базируется теория психологических типов Юнга и его теория коллективного бессознатель- ного. Как известно, описав вначале четыре основных психических функции: мышление, интуиция, чувство и ощущение (2, с. 290–291), Юнг затем логически приходит к открытию пятой, трансцендентной, психической функции, ответственной за связь сознания с бессознательными и являющейся своеобразным «мостиком» или, точнее, «проводником» из сознания в бессознательное. Следующая строка Пушкина «на перепутье мне явился» ассоциируется со строкой Данте «земную жизнь, пройдя до половины». Перепутье – половина пройденного поэтом жизненного пути. Два великих поэта – один в эпоху средневековья, а другой многие столетия спустя – воспользовались одними и теми же архетипически- ми символами, открытыми Юнгом в ХХ веке. Данный факт еще раз подтверждает гениальную догадку Юнга об универсальности символов и архетипов человеческого бессознательного для разных эпох, разных культур, разных народов и разных гениев(3). Следующий этап преображения–инсайта описывает «гипнотические» манипуляции «проводника»: «Пер- стами легкими как сон / Моих зениц коснулся он, / Отверзлись вещие зеницы, / Как у испуганной орлицы. /Моих ушей коснулся он, – / И их наполнил шум и звон». В данном случае «сон», который, как известно, снимает барьеры дискретного сознания и включает конти- нуальное воображение, можно истолковать как символ «перехода» в глубины коллективного бессознательно- го, когда у поэта «отверзлись вещие зеницы», то есть, открылся взгляд ясновидящего – взгляд в область новых смыслов. Смыслов как о высоком, так и низком: «И внял я неба содроганье, / И горний ангелов полет, / И гад морских подводный ход, / И дольней лозы прозябанье». Особенно интересно здесь упоминание о «морских гадах», которое как бы предвосхищает открытие Фрейдом бессознательного с его темными и инфернальными глубинами. Таким образом, на данном этапе преображения–инсайта человек избавляется от старых, профан- ных и инстинктивных, чувств и обретает новые – провидческие, экстрасенситивные. Следующий, и самый впечатляющий, этап преображения–инсайта Пушкин описал как весьма болезнен- ную операцию по имплантации, совершенную проводником: нужно заменить, предварительно удалив, язык– речь и сердце-мысль: «И он к устам моим приник, / И вырвал грешный мой язык, / И празднословный, и лука- вый / И жало мудрыя змеи / В уста замершие мои / Вложил десницею кровавой») («И он мне грудь рассек ме- чом, / И сердце трепетное вынул, / И угль, пылающий огнем, / Во грудь отверстую водвинул». На этом этапе завершается собственно «переход», своеобразное замыкание круга, подлинной индивидуации, аутентичности. Используя юнгианскую терминологию, можно констатировать, что это и есть описанный Пушкиным пе- реход человека из состояния, обозначаемого архетипом Тени (борьбы с Тенью), в состояние обретенной Са- мости. Цена такого перехода высока – смерть прежнего человека, переживаемая как лишение старых и благо- стно-болезненное обретение новых, неизмеримо более проницательных, чувств, языка–речи и сердца-мысли, – подготовленных к восприятию высших истин. За то такая смерть человека («Как труп в пустыне я лежал») вознаграждается не только высшим зрением, слухом и мудростью, но и духовным рождением свыше («И Бога глас ко мне воззвал»). Это второе рождение человека означает обретение им высокой и ответственной миссии, лишенной «празднословия и лукавства», – миссии преображения других людей, человечества. Таким образом, проведенный анализ позволяет сделать следующие выводы: а) вопреки общепринятому мнению о философском смысле пушкинского «Пророка», следует принять в качестве наиболее содержатель- ной интерпретативную идею о преображении (новом, а именно духовном рождении) человека в контексте ар- хетипа Самости; б) антропологические коннотации «Пророка» убедительно фиксируются посредством семио- тического анализа, а также с помощью данных аналитической психологии; в) вдохновение великого поэта приоткрыло тайну духовного преображения-инсайта, указав на его этапы, которые сегодня могут быть рас- смотрены как некоторые инвариантные изоморфные структуры. Цветков А.П. «ПРОРОК» А.С.ПУШКИНА: АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ КОННОТАЦИИ 184 Источники и литература 1. Ходасевич В. Ф. "Жребий Пушкина", статья о. С. Н. Булгакова // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в. – М.: Книга, 1990. 2. Лотман. Ю.М. "Семиосфера", Искусство – СПб, 2000; см. также: Лотман Ю.М. Семиотическое простран- ство // Лотман Ю.И. Внутри мыслящих миров: Человек. Текст. Семиосфера. История. – М., 1996 3. Юнг К.Г.Очерки по аналитической психологии.– Минск, 2003. 4. Синицын Е.С., Синицына Е.С. Тайна творчества гениев. Изд. НГАХА.– Новосибирск, 2004. Шаповал В.Н. ПРИТЯГАТЕЛЬНАЯ ОТТАЛКИВАЕМОСТЬ СВОБОДЫ Феномен свободы всегда глубоко волновал как специалистов-теоретиков, исследующих её истоки и тен- денции развития, так и обычных граждан, остро чувствующих любые социальные ограничения их личной не- зависимости. Диапазон отношения к свободе как к явлению внешнего мира колеблется от фанатичной предан- ности ей и стремления добиться её, невзирая на самую высокую цену, до категорического неприятия, «бегства от свободы». Несмотря на длительную традицию изучения, эта проблема продолжает оставаться крайне труд- ной и неоднозначной, вызывает множество вопросов и противоречивых суждений. Возможно, это обусловле- но не столько методологическими предпочтениями исследователей, сколько тем, что сама природа исследуе- мого объекта как будто бы ведет к тому, что он всё время ускользает, и все изыскания в этой области приводят только к умножению подходов и интерпретаций. В истории философии по поводу рассматриваемой проблемы были выдвинуты самые разные теоретиче- ские толкования, которые отличались прямо противоположным содержанием. Еще больше в отношении сво- боды было изобретено мифов, которые были направлены на то, чтобы либо отстаивать, либо опровергать идеи, прямо или косвенно связанные с ней. Со времен Аристотеля в философии бытует мнение, что поскольку человек обладает свободой воли, то целиком в его силах всегда и везде сделать либо так, либо противоположным образом, и только от его воли зависит выбор какой–либо из имеющихся альтернатив. В эпоху средневековья центром мировоззрения подав- ляющего большинства людей была идея об абсолютном существе – Боге, который выступал выражением аб- солютного могущества, благости, ничем не ограниченной свободы воли. Человек рассматривался как творение Божье, как существо, созданное по образу и подобию Господа, откуда следовало, что он также обладает сво- бодой воли. Поскольку силы человека не идут ни в какое сравнение со всемогуществом Бога, они крайне ог- раничены, то и его свобода может считаться слабой тенью свободы Творца, несущей, однако, в себе многие качества божественного первоисточника. В XVIII – XIX вв., когда мир вступил в эпоху бурного развития позитивной науки, всё более широкое рас- пространение получает та мысль, что абсолютного существа в действительности не существует, что это лишь плод человеческого воображения. Возможно, эта идея имеет важное социальное и ментальное значение, но, как об объективно сущем, о Боге говорить не приходится. Обосновывалась та точка зрения, что Бог – это ре- зультат экстраполяции в бесконечную перспективу собственных свойств и качеств человека в их превосход- ной степени. С этой точки зрения, Бог суть лишь одна из схем интерпретации и адаптации к внешним обстоя- тельствам, которая работала до определенного времени, но затем перестала выполнять свою конструктивную функцию. Поскольку какое бы то ни было влияние Бога на мир и всё присутствующее в нем отрицались, су- щественным трасформациям подверглись представления о человеческой свободе. Если исходить из того, что абсолютное существо – это лишь плод человеческого воображения, если, по словам Ницше, «бог умер», то отсюда возникает следующая дилемма: либо действовать согласно стратегии «если бога нет, то всё позволено», ибо единственным носителем абсолютной свободы при отсутствии бога становится сам человек; либо никакой свободы, ни в ее относительном, ни в ее абсолютном выражении не су- ществует, и нужно только, как утверждают материалисты, познавать объективные закономерности мира и следовать им. Практика XX столетия показывает, что установка на то, что «всё позволено», приводит к катастрофиче- ским последствиям. Революции, локальные и мировые войны, периодические впадения человечества в варвар- ство и тотальное истребление себе подобных и живой природы планеты – тому подтверждение. В таком слу- чае справедливым, возможно, следует считать положение, выдвинутое Спинозой, согласно которому свободой следует назвать способность существовать исключительно в силу внутренней и внешней необходимости. Но при таком подходе возникают свои противоречия и парадоксы. Камень, а равно и любой другой неорганиче- ский объект или природная стихия, существующие в соответствии со своей внутренней природой, оказывают- ся более свободными, чем человек, обладающий разумом, способный ставить и добиваться целей, пытающий- ся разрешить саму проблему свободы воли. Будучи не в состоянии до конца понять свою собственную приро- ду как собственную сущность, которая пребывает в постоянных изменениях, открывается новыми, неожидан- ными гранями, человек, согласно подобной логике, никогда не разрешит проблему собственной свободы. В первом приближении свободу отождествляют с независимостью, с отсутствием ограничений каким– либо проявлениям человеческой активности или, если брать шире, каких бы то ни было препятствий всевоз- можным формам проявления всякого объекта. Абсолютная свобода в этом плане – это такое гипотетическое состояние, которое характеризуется полным отсутствием каких бы то ни было рамок и ограничений. Однако мнение о том, что свобода допустима как абсолютная свобода, лишенная каких бы то ни было ра- мок и границ, следует признать уязвимым с многих позиций. Такая свобода равносильна экстраполяции ко-

"Пророк" А.С. Пушкина: антропологические коннотации

Репозитарії

Схожі ресурси